- Вы были где-нибудь за это время?
- Да... нет... дайте вспомнить...
- У Нины Александровны, в день именин ее тетки, вы были?
- Была... - пробормотала Леля, пораженная его осведомленностью.
- Скажите, а там, на именинах, в течение всего вечера вы тоже не слышали никаких предосудительных разговоров - порицаний правительства, анекдотов, насмешек над Советской властью?
- Ничего.
- Вы совершенно в этом уверены?
- Совершенно уверена. Ни одного слова. В нашем кругу такие разговоры не приняты.
- Так-таки ничего?
- Ничего.
- Позвольте вам не поверить! Я уже имею некоторые сведения от людей, которые исполняют свои обязанности честнее, чем вы. Мне, например, известен во всех подробностях ваш разговор с гражданкой Бычковой. Она очень резко отзывалась о происходящей повсеместно партийной чистке, а также возмущалась тем, как обошлись с вами год назад. Вы согласились с ней! "Со мной поступили несправедливо" - вот ваши подлинные слова. Казаринов прервал ваш разговор. Разве не правда?
Леля, растерянная и сбитая с току, испуганно смотрела на своего мучителя.
- Что вы на это скажите, товарищ Гвоздика? - нажимал следователь.
- Такой разговор в самом деле был, я о нем забыла, потому что он шел не за именинным столом, а в кухне, при выходе. Я эту Бычкову совсем не знаю и очень удивилась, когда она со мной заговорила на такую тему...
- А отчего же вы не захотели мне сообщить? Ведь я наводил вас! Если вы покрываете незнакомых, мне уже ясно, что тем более вы умолчите о своих.
- Я совсем не собиралась покрывать, этот разговор у меня просто из памяти вылетел. Но я не отрицаю: он был, в самом деле был, только говорила одна Бычкова.
- После того как я вас уличил, дешево стоят ваши показания, Елена Львовна! Собственно говоря, этого умалчивания уже довольно, чтобы применить к вам статью пятьдесят восьмую, параграф двенадцать. И следовало бы это сделать. Как я могу теперь вам верить, скажите на милость? Вот вы только что заявили мне, что фамилия вашей кузины Казаринова, а не Дашкова. Могу ли я быть уверен, что вы ее не покрываете? А ну, довольно комедий! Извольте-ка говорить правду, или засажу! Отвечайте!
- Что отвечать? - прошептала Леля.
- Кто этот Казаринов, супруг вашей кузины? Гвардеец он? Как его подлинная фамилия? Или тоже из памяти вылетела?
- Я всегда слышала только Казаринов, никакой другой фамилии я не знаю, - отвечала она.
- Не лгите! Я очень хорошо вижу, что вы лжете. Я долго вам мирволил хватит. Выкладывайте мне фамилию, или сейчас арестую вас. Домой не вернетесь.
Леля молчала. Она вдруг увидела в своем воображении Славчика, его румяные, как грудка снегиря, щеки...
- Ну? Говорите! Я жду. Фамилия?
- Я другой фамилии не знаю.
- Врете, знаете.
- Нет, не знаю. Я знакома с ним всего три года. Если он что-нибудь о себе скрывает - откуда мне знать? В поверенные такой человек молодую девушку не выберет, сами понимаете.
- Так. А Дашкова, Нина Александровна, никогда не говорила вам о нем ничего?
- Ничего.
- Родственник он ее?
- Сколько мне известно, нет.
- С каких пор они знакомы? Что их связывает?
- Не знаю. Он, кажется, был у белых вместе с ее мужем, ординарец или денщик... Он не аристократ. Дашков не такой был бы - по-французки говорит плохо, кланяется и того хуже... Мне подметить не трудно.
- И вы ни разу ни от кого не слышали никакой другой фамилии?
- Ни разу.
Следователь встал и начал ходить по комнате.
- Ну, смотрите, Нелидова! Я этого Казаринова выведу на чистую воду, и если подтвердит-ся, что он Дашков, вы мне за это ответите. Предупреждаю. А теперь благоволите объяснить вот что: мне сообщено, что тридцатого сентября хозяйка квартиры, ну именинница, Надежда Спиридоновна, делала намеки, упоминала, что намерена взорвать Охтинский мост. Можете ли вы подтвердить такое обвинение? Слышали ли это?
- Мост? Надежда Спиридоновна? Что за чепуха! Кто это мог наплести? Ведь ей за семьдесят! Как взорвать? Чем? Примусом?
- Вам все шутки, Нелидова. Может быть, старуха и не запаслась взрывчаткой, почти наверное - нет, но такие слова, как "лучше бы этого моста не было", уже кое-что доказывают. Наш комиссариат полагает, что в таких случаях удалить вовремя человека благоразумней, чем расстреливать виновного после того, как он выполнит свое злое дело, которое повлечет за собой к тому же не одну человеческую жертву. Мне важно установить сейчас одно: слышали ли вы слова "лучше бы этого моста не было". Они были произнесены при вас. Это уже установлено. Служебная этика запрещает называть имена, ведь вы же не захотели бы, чтобы я называл ваше! Итак, готовы вы подтвердить, и притом письменно, что слышали эти слова? Если нет, вы меня окончательно убедите в пособничестве классовым врагам. Итак?..
Все уже установлено, и если бы она продолжала отрицать, то ничего бы не изменила этим, только себя погубила бы. Для Олега и Аси так вышло тоже лучше: следователь убедился, что она не все огульно отрицает, и ее отрицания через это приобретают вес. Так думала Леля, стараясь усыпить свою совесть. Она уговорилась с Олегом, и они встретились около Летнего сада. Леля передала весь разговор со следователем, умолчав только о том, что подтвердила обвинение против Надежды Спиридоновны.
- Вы должны быть сугубо осторожны теперь, Леля. Немедленно прекращайте разговоры, когда их заводят чужие, - в спросил: - А каков собой этот следователь?
- Невысокий, белобрысый, а глаза злые-злые, пристальные.
- Он извивается и ерзает на месте, прежде чем задать вопрос? - опять спросил Олег.
- Да, он иногда раскачивается, как змея на хвосте. Но самое ужасное его глаза: у него необычайно расширяются зрачки. В этом что-то хищное и страшное! Как вышло, что мы попали к одному и тому же?
- Это не случайно, Леля, это хитрый прием, которым он готовит большую западню. Не говорите пока ничего Асе, пусть будет счастлива еще хоть месяц или два.
- Олег Андреевич, а я? Что же будет со мной? Я ведь совсем не успела быть счастливой! - Надтреснутый звук ее голоса и наивность вопроса укололи сердце Олега. - Вы говорите: месяц или два - это звучит как "мэне, тэкел, фарес" в Библии. Почему вы отмерили срок? Не сомневайтесь во мне.
