Вечер и следующий день прошли чудесно: гуляли вдвоем по лесу, собирали сморчки и ветреницу, пекли вместе картошку и пили молоко; Ася лежала в гамаке на солнышке. Олег только вечером спохватился, что привез с собой для перевода целую кипу бумаг; после ужина пришлось усесться за перевод; Ася вертелась около.
- Пойдем погуляем еще немножко! Белая ночь такая особенная, фантастичная! Здесь есть место - под горой у речки, - где в кустах черемухи поет соловей. Пойдем послушаем?
Он не соглашался, и она уговорила его отпустить ее одну минут на десять - двадцать. Она накинула пальто и выскользнула, а он углубился в перевод.
Окончив страницу, он взглянул на часы. Уже полчаса, как ее нет.
Он перевел еще страницу - ее по-прежнему не было. Уже встревоженный, он выбежал на крыльцо. Не пошла ли в хлев? Она любит смотреть, как доят корову. Но в хлеву ее не оказалось. Может быть, кормит хлебом овец? Но и у овечьего загона ее не было.
Майский вечер был очень холодный, и когда Олег посмотрел на заросли молодых берез и черемух, спускавшихся к речке, они оказались подернуты белым туманом; серебристый серп месяца, неясно вырисовываясь на светлом небе, стоял как раз над ними. Белые стволы берез и зацветающие кисти черемух напоминали картины Нестерова смутностью своих очертаний и бледностью красок. Соловей щелкнул было и перестал - озяб, наверно.
- Ася! - крикнул он, углубляясь все дальше и дальше в чащу. Наконец в ответ долетело ее "ау" и лай пуделя, а скоро и сам пудель подкатился к его ногам шерстяным комком.
- Ася! Да где же ты? Выходи ко мне! Я - на тропинке! - кричал он.
- Иди сюда сам, а я не могу! - зазвенел голосок.
- Что-нибудь случилось? - воскликнул он и бросился в кусты на ее голос.
Она стояла, прислонясь к дереву, в несколько странной позе - на одной ноге.
- Я попалась в капкан; вот посмотри: мне защемило ногу. Не бойся, я не упала, я успела схватиться за этот ствол. Уже около часа я стою на одной ноге - даже озябла.
- Капкан? Что за странность? Почему ты не закричала?
- Я боялась тебя взволновать и решила лучше выждать, пока ты сам прибежишь...
Он на коленях старался высвободить ее ножку, орудуя перочинным ножом.
- Готово! Лисичка, ты свободна! Ну-ка, что там с лапкой? - И он стал растирать ее онемевшую стопу.
Она сделала два-три шага, встряхнулась и вдруг звонко расхохоталась.
Но Олег рассердился:
- Тебе все шутки! Что мне, по следам за тобой ходить? На десять минут отпустил, так она в капкан попалась! Лучше ничего не нашла сделать! Что у тебя, глаз нет? Сколько раз я тебе говорил, что ты обязана смотреть себе под ноги!
"Крак, дзынь!" Олег пошатнулся и схватился за дерево:
- Что такое? Не понимаю!
Ася опять расхохоталась, еще звонче:
- Что же вы не смотрите себе под ноги, милый супруг? Глаз нет у вас, господин следопыт?
Раздосадованный Олег напрасно дергал ногу.
- Ты, кажется, рада, что мои самые приличные брюки порваны? Больше не ходи сюда в рощу - это может плохо кончиться. Последние брюки!... Не понимаю, чему ты смеешься!
Пришлось потрудиться теперь над собственным освобождением, после чего оба, прихрамы-вая, вернулись наконец обратно. Пудель бежал за ними и поднимал заднюю ногу, прихрамывая, очевидно, из солидарности. Ася не соглашалась стричь "под льва" свою Ладу, и она походила на огромный ком белой шерсти; только три точки - нос и два глаза - чернели среди шелковых завитков.
Глава шестнадцатая
Надежду Спиридоновну, как многих бывших помещиков и помещиц, каждую весну начина-ло властно тянуть в лес и в поля. Ей хотелось ходить по молодой траве, собирать землянику среди папоротников и пней, поглядеть на пасущихся коров и овец, вдохнуть запах скошенного сена, а всего больше поискать грибочков. Последнее было ее страстью. Как ни тяжело подыматься с места на старости лет, укладываться и тащиться в деревню, где приходилось ютиться без всяких удобств в светелке, она не могла устоять перед этой приманкой. Надежда Спиридоновна пользовалась большой привязанностью и уважением бывшей своей горничной Нюши, которая провела с ней всю молодость, ездила с ней за границу и до сих пор величала ее "барышней". Каждую весну в середине апреля Нюша эта появлялась на городской квартире Надежды Спиридоновны с докладом:
- Ждем вас, барышня! Крышу брат перекрыл заново; ступеньки к вашему крылечку поправил; пса того негодного, что обидел вашего котика, мы со двора согнали. Корова у нас отелившись. Клюква и моченые яблоки вам заготовлены. Колодезь мы вычистили. Пожалуйте - рады будем!
В этот раз обычное сообщение усугублялось новым - чрезвычайным:
- Брат пристроил сбоку вторую светелочку, которую мы охочи тоже сдать.
Сообщение это весьма не понравилось Надежде Спиридоновне - она считала пребывание в этом доме своей монополией. Когда же Нина успокоила ее известием, что нашла ей спокойных соседей, и объяснила, кого именно, Надежда Спиридоновна со страхом воскликнула:
- Жену Олега Андреевича? Ниночка, да ведь она, кажется... кажется...
- Да, тетя, Ася в положении. А почему это вас беспокоит? Оберегать ее будет пожилая дама, тетка ее по матери. А уж что касается деликатности и кротости - в Асе всего этого больше, чем нужно.
Старая дева промолчала, но осталась чем-то недовольна.
Она приехала пятнадцатого мая вечером, когда Ася и Леля, утомленные прогулкой, уже крепко спали. Проснувшись поутру, она услышала странное повизгивание, которое сразу показалось ей очень подозрительным. Она отогнула край занавески. Лужайка, которая приходилась под ее окнами, весной всегда была усыпана желтенькими одуванчиками и мать-и-мачехой; Надежда Спиридоновна страстно любила эту лужайку и запрещала ее косить. И вот на этой лужайке, расположившись, как у себя дома, сидели на бревнышке Леля и Ася, греясь на весеннем солнце, а рядом с ними вертелся белоснежный пудель.
- Собака! - шептала Надежда Спиридоновна. - Собака на моей лужайке, на территории моего Тимура! Она перемнет все мои одуванчики, а бедному Тимочке теперь некуда будет выскочить! Какие, однако, нахалки эти девчонки! А фигура у молодой Дашковой так обезображена, что смотреть совестно. Вот удовольствие - выходить замуж.
