Я бы и не обратил внимания, но как же не обратить, когда через месяц-другой, проходя по Крюкову каналу, увидел… то есть ничего не увидел. Ничего там уже не стояло. Пустырь.

Как? И Кваренги разрушили?!.

Ну что вы, что вы!.. Вовсе нет. Вслед за школой и Дворцом культуры снесли всего лишь дом № 5. А «лавка Литовского рынка» слишком, знаете, с домом срослась. Сама и рухнула. Что ни говорите, ветхая – восемнадцатый век…

Хорошая карма у «второй сцены». На чужом месте.

Я, кажется, еще не вышел из ума и не дошел до того, чтобы иным радостям жизни предпочитать бессрочное вокноглядение, однако скажу, не таясь: если в меру, если не злоупотреблять этим занятием, если не доводить до зависимости, смотреть в окно не только интересно, но и полезно.

Вид из окна, как бы ни был изменчив, напоминает смотрящему о необходимости устойчивых связей между явлениями реального мира. О началах, обязанных торжествовать.

Как-то услышал я громкий собачий лай. Подошел к окну. У нас через дорогу садик. Вижу: некто в черном пальто собирается вывести на аллею, что сразу за рекламным щитом, почтенного доберман-пинчера. Но лает не доберман-пинчер, этот на поводке как раз помалкивает. Стая бездомных собак медленно надвигается фронтом из глубины сада. Никогда не замечал в нашем саду бездомных дворняг. Не потому ли, что при естественном положении дел у них не появлялось повода себя обнаруживать собачьими голосами? Вот они заняли оборону, каждая на своем месте, и дружно гавкают на пришельцев. Доберман-пинчер и его хозяин минут пять стоят неподвижно, не решаясь двигаться дальше, потом, вняв грозным предупреждениям, послушно разворачиваются и удаляются восвояси. Бездомные собаки, исполнив долг, мгновенно исчезают. Да! – думаю я, – общественный долг! Разве дворняги не исполнили то, что принято называть «общественным долгом», и разве не произошло на моих глазах торжество Закона? Закона, если конкретно, о запрете выгула собак в общественных местах, или как он там называется, неважно. Но – «закон заработал». Это ль не праздник? Часто ли можно такое увидеть?

Человек долга (именно уже человек) стоит перед моими окнами с палочкой регулировщика. Он ничего не регулирует, и можно подумать, охраняет рекламный щит. Нет, он охраняет треугольник, на котором стоит – часть проезжей части, быть переставшей проезжей. Треугольник обозначен двумя сплошными линиями – когда снег, их не видно. Здесь нельзя парковаться. В любую погоду. Однако паркуются ведь. Пренебрегая Законом. Невзирая на присутствие с палочкой человека. Который стоит и стоит. В чем причина, спрашиваю себя, нарушений Закона в присутствии его же блюстителя: в откровенном цинизме, простодушном незнании порядка вещей, наивном доверии к власти? Бог весть. Человек не бьет нарушителя палочкой, нарушитель уходит, оставив машину. Подходя к окну, я знаю, что там увижу – в одном случае из десяти увижу работу эвакуатора. Закон торжествует.

Методичность, с которой торжествует Закон, вселяет уверенность в дне настоящем. И в завтрашнем тоже.

Что касается вчерашнего дня, раньше было все по-другому. Густобровый Брежнев сиял на щите, охраняемом и денно и нощно. Он смотрел нам в окно. Парковаться же тогда здесь разрешалось. Теперь вместо Брежнева – щит рекламный, и тоже изрядных размеров. Я, бывает, подхожу нарочно к окну посмотреть, что рекламируют. Как-то раз на меня дыхнуло суровым дыханьем Закона – впрочем, мнимо дыхнуло (хотя как знать?). Я тогда к окну подошел, а там на щите – печальные глаза убитой горем актрисы Чуриковой. И большими буквами: «Чурикова ждет мужа из тюрьмы». Так и замер, остолбенел. За что посадили Глеба Панфилова? Это первая мысль. А потом: хорошо, но чего реклама тогда, в смысле – рекламируют что? Ведь не просто же так, ведь рекламируют что-то? Неужели идею «Свободу Глебу Панфилову!»? Быть не может. Не верю. И оттого что не в силах понять, что рекламируют, – мурашки по коже. Потом понял: кино. (Ниже было написано: «В круге первом»). Фу ты ну ты. А то ведь не знал, что и подумать. Значит, муж Чуриковой все-таки не в тюрьме, все-таки на свободе, и доверили снять ему по Солженицыну сериал, и жена Глеба Панфилова играет в нем героиню, у которой в тюрьме сидит муж, но не Панфилов. Как, однако, причудливо наша реальность переплетается с виртуальной реальностью. И поди разбери, какая из них действительно наша!

Недавно, проходя по Апраксину переулку, я увидел на асфальте толстый, явно чем-то набитый бумажник; он лежал на самом видном месте, рядом с припаркованной «тойотой», на пути переходящих улицу пешеходов, весь такой доступный, аппетитный, красивый. Разумеется, я прошел мимо. На ходу позвонил жене по мобильнику, не для того, чтобы развеять сомнения (которых и быть не могло), а для того, чтобы и ей доставить приятное – пусть активно проявит свою житейскую мудрость. «Слушай, тут бумажник на асфальте. Может, поднять?» – «С ума сошел? Ни в коем случае!»

Пройдя шагов сто, я оглянулся.

Бумажник лежал на прежнем месте. Народ обходил его стороной.

Почему-то вспомнилось безобидное детство. Кошелек на ниточке. Классика: сами прячемся за углом. (Что было, то было.) Наклонялся едва ли не каждый…

Неужели мы поумнели? Неужели в принципе возможен опыт, который способен нас чему-то и впрямь научить?

Я свернул на Садовую и оказался атакованным лохотронщиками. Перед моим лицом замелькали какие-то блестящие карточки, предлагали мне приз или вроде того. Бери, не хочу. Но вот что заметил: было в этой стремительной жестикуляции что-то чрезмерное, отчаянное. Еще бы: когда все, как я, поумневшие, мимо проходят, поневоле впадаешь в отчаянье. Дураков больше нет. Но если так, то откуда же столько здесь представителей этой трудной и опасной профессии? Не один, не два, а как будто десятки, десятки… На что расчет? Почему столь открыто, столь откровенно обозначен на будках скуластых замысел их: мы тебя обберем, мы тебя схаваем, лох?! Помню, раньше их старшие братья (может, отцы?) пытались на лицах выразить нечто, ну конечно, не интеллект, не мысль, но хотя бы намек на возможность задумчивости. А теперь – типажи один к одному, один страшнее другого…

Отвечает ли это интересам всего цеха в целом? Естественно, нет.

И вот что меня больше всего изумило: если бизнес их в силу нашего нарастающего здравомыслия становится все хуже и хуже, почему же стражи порядка их терпят, не погонят весь лохотрон, как бабуль, что торгуют дешевым укропом? В чем стражей порядка тогда интерес? Ведь это же противоречит здравому смыслу!

И тут меня осенило. Я понял, в чем дело. Понял отношение властей к лохотрону.

Лохотронщики – это наша петербургская достопримечательность. Это как гондольеры в Венеции (та же кастовость, между прочим; разве что нет формы единой, и не поют). Где фонарщики? Где извозчики? Куда делись точильщики ножей? Ведь были ж совсем недавно… Попробовали ввести институт городовых – не получилось. Где городовые? Нет их. Нет никого. А лохотронщики есть. Лохотронщики пытаются выжить.

Если бы власть относилась к ним как к преступным элементам, неужели, вы думаете, они бы пятнадцать лет беспрепятственно изо дня в день тусовались в окрестностях Апраксина двора и других скоплений народа? И тем более сейчас, когда город, как сказано, перестал быть криминальной столицей.

Но в том-то и дело, что власть справедливо рассматривает лохотрон не как преступную институцию, а как достопримечательность, как оригинальное историческое украшение города.

Я так понимаю, лохотрон на дотации. Возможно, финансируется из городского бюджета. И это правильно. Иначе – лохотрону не выжить.

Не так давно я писал комментарии к познавательной книге о Сенной площади – коснулся и лохотрона. Почему-то о нем я говорил исключительно в прошедшем времени, мне почему-то казалось, что лохотронщики должны были непременно вывестись после их триумфальной, но и, как мне мнилось тогда, самоубийственной победы над покойным Александром Моисеевичем Володиным. Все помнят, конечно, как наш замечательный драматург, восьмидесятилетний А. М. Володин проиграл лохотронщикам свою президентскую премию. Весь мир узнал о петербургском лохотроне. Ладно бы гонорар, ладно бы премию какую другую, но – президентскую! Многим, в том числе мне, казалось тогда, что лохотрон обязательно будут «мочить», и не надо подсказывать, где. Этого не случилось. Почему? По той же причине: власть оценила лохотрон как уникальный петербургский феномен, который необходимо сохранить для потомков.