– Что-то мне нехорошо, – говорю я. – Кажется, мне лучше побыть в тишине.

На лице Яна на этот раз читается неподдельное изумление. Сестра вновь концентрируется на своей овсянке. Я обнимаю друга на прощание, благодарю отца за кофе и ухожу из гостиной.

В моей комнате невыносимо свежо. И меня уже поджидает Ким, вот она. Я рад ее видеть. Она теперь рядом со мной и на стене, там, куда я повесил скриншот. По нему видно, сколько веснушек на ее бледных щеках. Мне нравится, что ее правое ухо торчит немного больше, чем левое. Ким на экране моргает. Завидев меня у себя в окне, расплывается в улыбке.

– Ким, я справлюсь, – уверяю я.

– С чем?

– Я хочу справиться самостоятельно.

– Справиться самостоятельно с чем?

– Мне не нужны ни ты, ни моя семья.

Девушка молчит. Я вижу, как черты ее лица каменеют, как она пытается совладать с собой. Она смотрит на меня, ищет какой-то знак, который намекнет, как я поведу себя дальше. «“Комманд”—“Q”», – вновь думаю я.

– Против ветра и невзгод, – слышу я свой голос, – я выстою сам.

И прежде чем Ким успевает сказать еще хоть слово, я жму на «горячие клавиши», и от нее остается лишь усыпанный веснушками скриншот.

Голос Яна звучит согревающе, мягко просачиваясь сквозь динамики колонок. На мониторе у Тиля его лицо растянуто по размерам больше, чем в жизни. Видеосвязь. У него гладкая, чистая кожа высокого разрешения.

– Но курить ты пока еще не бросил, разве нет?

В ответ парень принимается рыться в ящике стола. Среди карандашей и скорлупы от грецких орехов находит зажигалку. Друзья одновременно щелкают кремнем.

– А чем еще занят в последнее время?

– Думаю. – Тиль выпускает клубы дыма через нос и то и дело смотрит куда-то поверх камеры, словно там, за эркером, на другой стороне улицы происходит нечто захватывающее.

– Да? И о чем же?

– Что в итоге мы все вбираем в себя.

– Прости, куда?

– В себя. Все, что вокруг нас. В наших головах есть собственный мир, засасывающий все подряд: кружку с засохшей пенкой, трещину в чашке, террариум, балкон, вазоны с цветами, обледенелый носок. Твой монитор, меня в окне, понимаешь? – Тиль потягивается, стряхивает пепел в террариум и продолжает. – Словно в нас сидит оператор, снимающий происходящее на камеру, этакое наше личное кино. Каждую секунду каждый из нас записывает свой собственный фильм. Самое смешное, что тебя самого в нем никогда нет – только другие!

– Где ты этого набрался?

– Тебе зачитать?

– На вечеринке расскажешь, ладно? Усядемся в углу, пофилософствуем, пока остальные будут надираться и ничего не заметят. Ты ведь придешь? – Ян глубоко затягивается, так, что сигарета тает на глазах, и проводит рукой по взъерошенным волосам.

– Торчу в «Медальке».

– Да ну?! – Ухмыльнувшись, Ян тушит сигарету и тут же прикуривает новую. – Мне начинать волноваться?

– У меня снова появилось время.

– И как, там все те же?

– Одного я точно помню: Храброго Убивашку, – Тиль и сам затягивается второй – и вновь глядит куда-то поверх камеры.

– Ему, видать, реально в жизни заняться нечем. Столько лет торчать в одной и той же игрушке…

– Он офигенный игрок, – отвечает Тиль. – О каждом заботится, следит за группами. Они все на нем и держатся. – Его взгляд снова скользит куда-то в сторону.

– В чем дело? – не выдерживает Ян. – За тобой кто-то следит?

– Сейчас покажу, – парень усмехнувшись, поворачивает камеру.

– Ничего не вижу.

– Смотри внимательней. Вон там, напротив, этажом выше. Видишь?

– Вон того чувака?

– Он там последнее время постоянно торчит, за ящиком для цветов.

– Что это на нем? Розовая рубашка?

– Ты погляди, чем он занят.

– Эм… Курит.

– Ага, и к тому же «Мальборо Голд». А теперь глянь, что случится, если я затушу свою.

Тиль тушит сигарету в аквариуме, и в ту же секунду мужчина опускает окурок в ящик для цветов.

– Вау, – говорит Ян. – Ну, помаши ему, что ли.

Тиль раздумывает, затем все-таки машет. Мужчина в окне напротив оборачивается, словно ища за спиной кого-то, кому предназначался привет, затем качает головой и задергивает занавеску.

– Чудной какой-то, – замечает друг. – Кто это?

– Я зову его Карл.

– Он небось чиновник.

– Наверняка!

Оба смеются. Кажется, в комнату Яна кто-то вошел, потому что тот вдруг отвлекся.

– Погоди минуту, – говорит он и пропадает. Через камеру видно лишь текстурированную стену и фото, на котором друг запечатлен в компании девчонок-скаутов. Это он, Тиль, сфотографировал их тогда на пути в Италию. Ян разговаривает с матерью; фрау Рейхерт была не особенно в восторге от идеи перебраться через Альпы на и без того весьма убитых мотороллерах, да и мысль о препровождении каникул в компании девчонок-скаутов тоже не встретила у нее понимания. Но с тех пор Яна все равно ничто не могло удержать от того, чтобы каждую свободную минуту бороздить просторы вселенной, накрепко застряв при этом в Северном полушарии. На фото видна первая щетина. Тилю кажется, что она другу идет.

– Ужинать пора, – сообщает Ян. – Увидимся на вечеринке?

– Может быть.

– Ким бы хотела знать поточнее.

– Она такими вещами не интересуется.

– По крайней мере, ей хотелось к тебе заглянуть.

– Ни в жизнь. Она боится моих предков.

– Ну, значит, сделает исключение. Сказала, что тебе необходимо встрепенуться.

Убедившись, что Карола и Анна-Мари скрылись в гостиной, Тиль приоткрывает дверь в коридор. Останавливается у створчатых дверей: оттуда доносится смех. Парень старается сконцентрироваться на том, откуда именно исходит звук – он раздается у той стены, что напротив камина, где на ковре стоит Т-образная кушетка – раньше он так любил лежать на нем, зарывшись в ворс. Анна-Мари, перекрывая своим голосом шум телевизора, рассуждает, до чего примитивно и плоско выглядит в ее глазах тот или иной персонаж. Мать отпускает комментарии по поводу унылых и совершенно не производящих впечатления костюмов и декораций. Тиль представляет, как Карола сидит по-турецки, возвышаясь над кушеткой, словно пирамида, массирует шею кончиками пальцев и время от времени подливает себе и дочери вина. Это ее вечер – в эфире крайм тайм.

У него возникает желание подпортить семейную идиллию. Ему хорошо известно, чем заканчиваются такие вечера. Оскар прямо из приемной направится в «Драйвинг Рейндж», где, вопреки собственным рекомендациям, будет упорно перенапрягать мышцы, чего никак нельзя делать при эпикондилите локтевого сустава, только чтобы не быть здесь, потому что и этим вечером гармония нарушится, все обернется очередной ссорой, во время которой Анна-Мари будет ставить матери в укор, что та вечно молодится, и кричать, что ей стыдно за это перед окружающими. Тиль представляет, как Карола выпрямляется, занимая оборонительную позицию, как у нее напрягается каждый мускул; при этом она не сводит глаз с дочери. Как старается говорить как можно четче, но слова у нее во рту наталкиваются друг на дружку, смешиваются в бессмысленную кашу. Как это будет идти вразрез с ее элегантными движениями, и Анна-Мари, как всегда, бросит: «Видишь? У тебя снова язык заплетается!» В этот момент размолвка уже будет неизбежна, и он услышит, как скрипит первая дверь. «Что ты себе воображаешь!» – захлопнется за ней другая. После этого обычно воцаряется тишина.

Но пока еще по телевизору идет детектив, сопровождающая его мелодия то затихает, то вновь звучит. Тиль понимает, что у него недостаточно сил, чтобы изменить ход вечера. Он осторожно закрывает за собой дверь на кухню и включает свет, который тут же отскакивает от полированных стальных и гранитных поверхностей. Берет тост, намазывает на него по меньшей мере сантиметр майонеза, кладет сверху грудинки и твердого сыра с альпийских лугов. Он уже давно ничего не ел. Четыре-пять кусков хлеба не помешало бы положить про запас в комнате. За спиной ощутимо жарит тостер; взгляд Тиля скользит по окружающей обстановке. Сталь и гранит. Он видеть их не может. Была бы его воля, он все отделал бы простым, отнюдь не ореховым деревянным покрытием, спрятал бы каждый отдельный предмет в теплую древесину.