— Ведь вчера оставили везде зажженный свет, включенный проигрыватель, открытое окно. Хоть умри, надо вернуться домой, введу родителей в недоумение. О Годо — ни слова.
Вернулись к ней. Свет везде погашен, проигрыватель выключен. Красный стул придвинут к столу. Окно приоткрыто, розы на стенах покачиваются, ветер перелистывает репродукции сюрреалистов.
— Он — сказала Ирма, закрывая окно. Я молчал.
Вечер прошел замечательно, он не показался. Мы легли рано, во всех комнатах было темно, тихо играли Пинк Флойды.
Ночью проснулся от запаха табачного дыма. Подумал, что курит Ирма (барышни имеют привычку курить в постели). Но Ирма спала, положив голову мне на плечо. Опять зажмурился, дым хлынул мне прямо в нос. Открыл глаза. Встретился с взглядом чистых серых глаз. Я закрыл глаза, потом опять открыл. Он выпрямился, пуская струйки дыма сквозь изящные ноздри. Теперь самым главным было, чтобы не проснулась Ирма. Она опять бросилась бы в истерику, а это — вещь заразная.
— Годо — сказал я — уйди отсюда, девочка спит.
Он затянулся сигаретой, зажал губы, приподнял брови и приблизился к окну. Я закрыл глаза, чтобы не видеть, как он уходит.
Ирма подтянулась. Я закрыл рукой ее глаза, самому тоже не хотелось их открывать.
— Я знаю, он тут — произнесла Ирма трезвым голосом. Скорее всего, она вовсе не спала.
Стукнуло открываемое окно. Она повернулась и обняла меня. Нежно провела рукой мне по глазам.
— Можешь открыть глаза, он уже ушел.
Я открыл. В комнате — пусто. Взглянул на Ирму. Ее глаза были широкие, блестящие, как у человека, который провел бессонную ночь. Ирма оглядывалась по комнате. По тому, как в одной точке застыл ее взгляд, я понял, что она кого-то увидела. Сквозь матовое стекло двери чернел мужской силуэт. Он пошевелился, и я увидел ладонь, тонкие длинные пальцы, прижатые к стеклу. Приблизилась другая рука, странно зажатая, в ней светился маленький огонек сигареты. Потом силуэт отодвинулся от двери, стали отдаляться легкие шаги, заскрипел паркет, стукнула балконная дверь и внизу залаяла собака.
Ирма склонила голову.
— Постарайся заснуть — произнес я.
Она, естественно, больше не спала. Когда я проснулся, услышал ее голос на кухне. Она громко пела битловскую песенку. Yesterday, all my troubles seem so far away! Вчера, все мои заботы кажутся так далеко! Так она, скорее всего, оберегала себя от Годо. Я встал и пополз на кухню. Ирма вздрогнула, с моим приходом умолкла и, видимо, боялась повернуться.
— Это я, Арвидас — произнес я. Почувствовал, что кто-то смотрит мне в затылок. Повернулся — это был он. Стоял у зеркала в резной раме из красного дерева. На фоне блеклого утреннего неба и горы. Ирма повернулась одновременно со мною. Я увидел это в зеркале. Стройные зеленые свечи горели.
— Я зажег свечи — произнес Годо, вынимая сигарету.
Я пытался убедить себя, что Годо — самый обычный приятель Ирмы, и они разыгрывают комедию с элементами фильма ужасов. Хотелось жизнерадостно воскликнуть: ну, детишки, пора завтракать, давайте прекратим эти игры. Повернулся к Ирме… Она целовалась с Годо. На фоне тусклого утреннего неба и горы. Итак, один Годо стоит и курит на фоне зеркала, другой целует Ирму на фоне окна, а я, дорогие мои, торчу на фоне холодильника и чувствую, что и у меня нервы не железные. Подвинулся в сторону и сел на табуретку. Первый Годо также приполз на кухню. Но, увидев второго и Ирму, видимо, почувствовал, что пришел не вовремя, зыркнул на меня, пробормотал „извините“ и зашагал к кухонному окну.
Я подпрыгнул, вылетел из кухни, дрожащими руками открыл дверь и, как сумасшедший, ринулся по лестнице вниз. Услышал шаги. Прислонился к стене. Мимо меня прошел Годо. Одной стороной губ иронично ухмыльнулся, снял шляпу. Я вылетел на улицу. Шел быстро, не оглядываясь, но вдруг остановился. Мимо прошли две хихикающие барышни. Мой пиджак, ботинки, ремень остались у Ирмы.
— Арвидас, Арвидас, почему ты меня покинул? — услышал вдруг. Это была Ирма со всем моим скарбом.
— Арвидас — прошептала она умоляюще. Ага.
— Арвидас, Арвидас, Арвидас… Я присел тут же на тротуар и стал зашнуровывать ботинки. Она села на корточки рядом.
— Арвидас, я не могу туда возвращаться! Ты не видел никакого Годо, Арвидас, ведь, правда, он не приходил?
Опять: Арвидас, Арвидас, Арвидас… Конечно, я не видел никакого Годо, встал, взял ремень.
— Как он меня целовал, Арвидас! — произнесла она кому-то в пространство.
— Кто? — я чувствовал себя чертовски уставшим.
— Арвидас, почему все так? Я умела быть одна. Сначала этим своим одиночеством дорожила, но теперь оно стало невыносимым. Мы знаем, что обречены на одиночество, но…
Надо каким-то образом со всем этим покончить, Арвидас…
Я молча надел пиджак.
— Арвидас, не оставляй меня!
Но я ушел. Потом, конечно, ее искал. Нашел телефон, звонил почти каждый день — никто не отвечал.
Вчера шел по кафедральной площади. День был жаркий, люди чувствовали себя как рыбы в кипятке. Я проклинал свои потертые джинсы и тоненькую рубашку, которые, казалось, впитали в себя весь полуденный зной. Неожиданно увидел высокого мужчину в длинном черном пальто, с котелком на голове. Меня пробрала дрожь, однако, я пошел вслед за ним. У подножья колокольней башни увидел Ирму, которая стояла и курила. Мужчина подошел к ней, они поцеловались, мне вспомнилась картинка на фоне неба и горы… Ирма заметила меня.
— Привет — произнесла она, улыбаясь и постукивая пальцем в Годо:
— это Миндаугас. А здесь, Миндаугас, господин Годо — она похлопала меня по плечу.
— Так, познакомьтесь!
Я откинулся назад, словно от сильного удара. Ирма подмигнула мне и, взяв под руку Годо
— ах, извините, Миндаугаса — ушла. Обернувшись, еще помахала мне. Я показал ей язык.
Присел в тени колокольней башни. Закурил, пускал дым сквозь нос. Господин Годо! Не знаю, сколько времени так проторчал.
— Арвидас — вдруг кто-то заорал мне в ухо
— Дитя милое, что тебе стрельнуло в голову в такую жару ходить в пальто, да еще с котелком на голове?!
Это был мой приятель Альгис. Я в нерешительности поднял голову, словно провинившись, покосился на него.
— Пальто и котелок, конечно, потрясающие, как с картин Магритта, где ты откопал такие? Деточка, сними эти одежки, пока тебя не упаковали и не закрыли! Пошли лучше выпьем чего-нибудь!
Я встал. Мы уходили по кафедральной площади. Наши силуэты отдалялись, словно в старинном фильме, все уменьшаясь и уменьшаясь…
1980
