Вдруг что-то странно зашуршало. Ирма ахнула. Но это были розы. В окно дунул ветер, белая, словно огромная пеленка, занавеска заколыхалась. На стенах, как маятники экзотических часов, закачались розы, роняя на паркет тусклые тени и засохшие бесформенные лепестки. Невидимый порыв ночи влетел в нашу комнату.
— Ирма, при таких нервах не надо обвешивать стены такими вещами — произнес я, закрывая окно.
Раздались шаги, Ирма кинулась к проигрывателю и пустила музыку на всю громкость, даже сигнальная лампочка замигала.
The lunatics are in my head! Лунатики у меня в голове! — загремели Пинк Флойды.
— Шаги на лестнице — сказал я — какой-то пьяница тащится домой.
Шаги были легкими и торопливыми, они разносились неизвестно откуда.
— Это он, он пришел! — речь Ирмы становилась истеричной.
— Ты, конечно, видела его когда-то?
— Да. Раньше он мне не показывался. Знала, что кто-то есть в квартире, ночью, сквозь сон, чувствовала, что за мной кто-то наблюдает. И вот несколько дней назад он показался. Странно, точно таким его и представляла.
— Он, конечно, ужасно похож на Пола Маккартни или на Джона Леннона.
— Нет — она была бесконечно серьезна, я бы сказал, даже торжественна — знаешь, есть такая картина Рене Магритта, кажется, называется „Графский урожай“. Странно, но он тоже знал о Годо. Меня очень волнуют такие узы подсознания. Иногда разных людей в разное время совершенно изолированно осеняют те же самые страннейшие идеи…
— Ну, в конце концов, все выясним — я оборвал ее, берясь за новую роль, теперь уже психоаналитика.
— Годо — плод твоего сознания или подсознания. И кончено. Только ты одна его и видишь. А если это заставляет тебя страдать, обращайся к невропатологу — я никогда не был таким внимательным ни к кому из существ женского рода.
— Безусловно, мне было бы очень интересно увидеть этого вашего Годо — твоего и Магритта.
— Такое сопоставление должно было быть для нее приятным.
— Я могу показать тебе картину, но книга находится в той комнате, а там — он.
— Я не боюсь Годо! — закричал я, с грохотом открывая двери.
— Эй, Годо, дорогой, вылезай-ка из-за занавески, Ирма хочет зайти в гостиную — я чувствовал себя героем вестерна.
Ирма пропустила меня первым в дверь и, держась за мой локоть, просеменила в гостиную. Я присел на диван, а она взяла огромную книгу о сюрреализме и долго ее листала. Заметил, что ее руки дрожат.
— Вот — проронила она, наконец, протягивая мне книгу.
… Через окно, вырубленное в стене голубой комнаты, смотрит толпа мужчин. Все одинаковые как капли дождя, лица у них бесконечно холодные и бесконечно благородные, с котелками на головах…
— Лицо у него другое, совершенно другое, — прошептала она, усаживаясь рядом со мной.
Что-то зашуршало в коридоре.
— О Боже, он тут! — закричала она, схватила меня за руку, вырвала книгу и бросилась на балкон.
В нас словно от огромного спокойного животного ударило запахом ночи. Ирам закрыла дверь и прижалась к стене. Это уже было совершенной глупостью. Я чтил безумцев, но такой женской истерикой не восхищался. Взял ее за плечи и стал трясти.
— Девочка, может тебя надо отколошматить, чтобы пришла в себя? Иногда такие вещи помогают. Может быть, и Годо больше не придет, обидится.
Ирма держала в объятиях книгу и всхлипывала. После моих слов она подняла голову и поцеловала меня. Вернее, только прикоснулась к моим губам.
— Не сердись, пошли в комнату. Мне кажется, он там. Кто-то поставил битловскую пластинку.
Я принял решение вернуться в ее комнату и завершить эту историю. Прийти ночью к девушке и метаться по квартире и балконам в ожидании Годо — извольте!
Теперь уже я тащил Ирму в комнату, из которой доносилась меланхоличная битловская песенка. Ирма в нерешительности остановилась у двери. Я шагнул в комнату и остолбенел. Возле окна, спиной ко мне, стоял высокий мужчина с черным котелком на голове, руки засунуты в карманы длинного темного пальто. Массовая галлюцинация, подумал я. Ирма было сунула голову, но, увидев Годо, закричала и кинулась назад. Он слегка повернулся. Я заметил его насмешливые глаза, курносый нос, тонкие ироничные губы, аристократический подбородок. Одной рукой он открыл окно, второй оперся о подоконник и изящным прыжком выскочил прочь. Я обомлел.
Ирма вошла в комнату и, присев на полу, расплакалась. Я подошел к окну. Внизу, освещенное витриной мясного магазина, чернело распластанное тело.
— Ирма, кто он такой? — спросил я хриплым голосом. — Где ты его прятала и что это за сцены из бульварных романов?
Сел перед ней на корточки. Она закрыла лицо руками.
— Кем бы он ни был, его уже нет, он покончил собой.
— Это Годо — сказала она так странно, что я еле разобрал ее слова.
— Хватит этих глупостей! — закричал я и ударил ее в лицо. Говорят, это помогает от истерики. И действительно, Ирма перестала рыдать. Подошла к окну и, высунувшись, посмотрела вниз.
— Пойдем — сказал я, беря ее за руки — может быть, еще можно что-то сделать, пока не сбежались соседи. Все остальное оставим милиции.
Она обессилено улыбнулась и ничего не ответила. Я ужасался ее холодности. Ведь между ней и этим типом, который лежал распластанный на мостовой, освещенный витриной мясного магазина, и в самом деле что-то было. Да, ничего себе ночка… Я потянул Ирму по лестнице вниз. Она послушно тащилась сзади. Но под ее окном никого не было.
По улице отдалялся высокий мужчина в шляпе и в длинном пальто. Он несколько раз повернулся, но я не сумел разглядеть его лица. Я хотел его догнать, но Ирма сказала:
— Не стоит, он вскоре опять придет — и вздохнула, словно старушечка.
Я взглянул на часы — половина четвертого. Время привидений давно миновало. Мог, конечно, сказать, что дома меня ждут предки, и чесать домой. Но Ирма тоже могла выйти в окно, и вряд ли это для нее кончилось бы также благополучно, как для Годо. Не хотелось бы всю жизнь жить с чувством, что убил человека.
Опять поднялись по лестнице, Ирма снова включила музыку. Мы обнялись и ласкали друг друга. Ирма вела себя как человек, знающий, что это его последняя ночь. Вдруг затрещал дверной звонок. Можно было не обращать на него никакого внимания. Но Ирма вырвалась из моих объятий и, раскрыв рот, умоляюще смотрела на меня.
— Шефы? — спросил я, имея в виду ее родителей.
Она покачала головой. Ясно.
Я открыл дверь. Он. Теперь я мог лучше рассмотреть его лицо, бледное и худое, большие, немного выпученные печальные глаза, орлиный нос, бесцветные губы со складочками вечной усмешки в уголках.
Я пропустил его в дверь, ничего не говоря. И что, черт возьми, я мог говорить?
Он направился прямо в комнату Ирмы, я — ему вслед. Ирма сидела на кровати, сильно зажмурив глаза, с болезненным лицом.
Годо взял книгу о сюрреализме, зажег сигарету и удобно устроился на красном стуле.
Я взял Ирму за руку и произнес:
— Пошли отсюда — ведь нужно было что-то делать.
Мы ушли, захлопнув двери. Годо уйдет через окно. Опять шли, молча, дружно дошагали до дверей Витаса, вернулись на пьянку, оставленную часов пять назад. Вечеринка, естественно, все еще продолжалась. Как всегда. Компания Витаса была такой выносливой, что могли пьянствовать несколько суток без остановки, пока не становилось ясно, что таким образом отчаяние не прогонишь. Витас ни о чем не спрашивал. Мы с Ирмой в одно мгновение наклюкались и кое-как добрались до кровати родителей Витаса.
На следующее утро вся эта история с Годо казалась абсурдным сном. Мы с Ирмой старались изображать, что так оно и было. Ирма была веселая, шутила, чирикала о всяких пустяках. Мне было хорошо с ней. Мы знали, что наша дружба скоро кончится, поэтому старались пользоваться каждым мгновением. Мы совершенно не зависели друг от друга, в наших отношениях не было ни прошлого, ни будущего — и это было прекрасно.
Мы ушли от Витаса, болтались по улицам, залезали во все кафе, резвились как влюбленные шестиклассники. В садике возле ротонды присели покурить. Часы на кафедральном соборе пробили шесть. Ирма хлопнула себя по лбу и крикнула:
