В банке с водою они резвятся, как ни в чем не бывало. Часто лежат кверху ножками, выглядывая большим черными глазами, и машут-машут ножками, без конца прогоняя воду мимо рта, чтобы выловить микроскопические водоросли или инфузории. Глаз у них две пары, одни снизу под щитком, предназначенные для обозрения дна, другие — сверху. Нередко, резвясь, стукаются головками. Иногда, встрепенувшись, молниеносно опускаются и, быстро промчавшись вниз, поднимаются обратно кверху. Но, если начать доливать в банку воду, все мгновенно в панике падают на дно и замирают. Очевидно, такая реакция поведения не простая, а особенная, бектауатауская: дожди, скатывающиеся с горы, переполняя озерки, грозят снести их обитателей вниз, в пустыню. А там — погибель. К вечеру все рачки перестают метаться, затихают и, перевернувшись книзу ножками, засыпают.

Они быстро растут и часто линяют, и что интересно: во время линьки никто из рачков не прикасается к находящемуся в состоянии беспомощности, соблюдая этикет благожелательного поведения.

Наверное, в каждом озерке существует своя компания рачков, где знают хорошо друг друга. Еще в одном большом озерке плавают маленькие рыбки. Некоторые из них — с поперечной полоской изумительной перламутровой расцветки. Откуда они взялись, такие красивые? Уж не принесли ли их так же, как и мелких ярких рачков, с икрой на себе пролетные утки, зимовавшие в теплых странах? Маленькие рыбки — также неукоснимые враги кровососущих комаров и пожирают их личинок во множестве. Только в одном озерке поверхность воды унизана личинками и куколками этих кровососущих насекомых. Они здесь одни, никто им не мешает. Вот бы запустить сюда красавиц-рыбок и рачков и посмотреть, как они станут уничтожать это ненавистное племя насекомых, омрачающее общение человека с природой.

На Бектауата зимой царят морозы, выпадают снега, а ручейки и озерки промерзают до дна. Кроме того, в засушливые годы вода исчезает. Как переживают это тяжелое время миловидные рачки и маленькие рыбки, внешность которых невольно пробуждает к ним симпатию? Как было бы интересно попробовать их содержать в аквариумах!

На берегу крупного озерка бегает, семеня ножками, одинокий кулик-перевозчик. Он — случайный посетитель этого царства розового гранита, тревожно попискивает, очевидно, рассчитывая услышать ответные сигналы сородичей. Высоко над скалами с тонким визгом проносятся быстрокрылые стрижи. Еще вижу несколько деловито снующих в траве сорок, видимо, промышляющих кобылочками. Где-то вдали напевает лаконичную и однообразную песенку желчная овсянка. И все! Мир пернатых беден.

В гранитных горах царит тишина, подчеркивая вечность этого мира вычурных скал. Лишь изредка ветер доносит с ближайшего пионерского лагеря обрывки сумбурных эстрадных песенок, которыми без конца администрация этих очагов отдыха потчует и воспитывает детей, загрязняя эфир и нарушая то драгоценное спокойствие, царящее в природе, с которым человек давно расстался, поселившись в городах. Приходится сожалеть, что набор этих песенок продиктован сомнительным вкусом хозяина радиоузла, и жаль детей, невольно вынужденных приобщаться к чужому и дурному влиянию. Я сочувствую женщине-метеорологу, у которой расспрашивал путь к пещере.

— Как заведут эту проклятую музыку с утра, так и крутят до самого вечера! — с сокрушением жаловалась она.

Еще вспоминаются слова писателя Солоухина, не без обиды сказавшего, что мы «обожрались» этой музыкой.

Светлый розовый гранит, густо синее небо и яркое солнце слепят глаза. Впрочем, гранитные плиты во многих местах разрисованы пятнами лишайников. Они удивительно красивы и разнообразны, светло-пепельно-голубые, ярко-желто-зеленые, оранжевые, кирпично-красные, коричнево-черные. Иногда они, образуя густую и разноцветную мозаику, почти сплошь покрывают граниты. Даже в них, этих примитивных существах со скрытой от нашего взора и загадочной жизнью, природа проявила красоту. Хотя разве есть что-либо в природе для взращенного ею человека безобразное!

Продолжаем подъем, и черный вход в пещеру становится все ближе и ближе. Причудливо изрезанные ветрами граниты, высокая гора Бектауата, тихие озерки и ручейки, лишайники и травы, можжевельники, источающие запах смолы, покой и безлюдье — все это создает ощущение особенного и неповторимого своеобразия его мирка, чего-то необыкновенного и извечно спокойного в своей непоколебимой древности. И прежде всего глубокое и сильное чувство общения с незыблемой и торжественной красотой природы. И вдруг на пути — черные пятна пепла, обугленных стволов на месте можжевельника, кучи заржавелых консервных банок и сверкающие на солнце осколки стекла. Здесь вблизи пещеры оставили свои следы осквернители природы. Зачем трудиться собирать топливо для костра, когда густая шапка можжевельника легко и быстро вспыхивает от горящей спички? Зачем уносить с собою или прятать в глубокую расщелину консервные банки, когда сюда, побывав здесь только раз, уже не собираются более возвращаться неуемные производители мусора?

К пещере ведет небольшой, но крутой подъем. Вот перед нами ее вход, и я вижу то, что никогда не встречал в жизни, быть может потому, что всегда избегал мест людных и исхоженных. Все камни вокруг пещеры, весь вход ее испещрены величайшим множеством автографов, написанных разными красками. Кто-то приволок сюда трехлитровую банку с зеленой краской, израсходовав ее до дна и, видимо, изрядно потрудился, измазывая камни. Надписями не оставлено свободных мест. Многие налеплены друг на друга. Не жалея сил и не обладая чувством красоты природы, посетители этого места запечатлели свое пребывание в местах труднодоступных, тем самым показав способность к скалолазанию.

В самой пещере ощущаю сильный парфюмерный запах, а на полу вижу пустые тюбики из-под зубной пасты и не сразу догадываюсь, во что эти предметы гигиены были использованы изобретательными автографоманами. Удивительно, как сильно распространен этот порок столь никчемным и мелочным способом пытаться увековечить на долгие времена факт своего бренного существования. Впрочем, в гранитных горах ожидать большего и не следовало. Шириной около четырех метров с коническим сводом пещера шла слегка наклонно вниз и вглубь горы. Метрах в тридцати от входа ее путь преграждала холодная и прозрачная вода. Судя по следам, оставленным на стенках пещеры, когда-то были годы, изобиловавшие осадками, и вода почти полностью заполняла пещеру. Идти дальше невозможно. Уж очень холодна вода. Метрах в шестидесяти от входа пещера полностью закрыта ею.

В этих горах вряд ли можно ожидать большую и длинную пещеру, подземное царство со сталактитами и сталагмитами. Тем не менее спелеологам, снабженным аквалангами, следовало бы попытаться обследовать это столь редкое для Центрального Казахстана явление.

Сидим в пещере, отдыхаем в прохладе и полумраке, и мир, проглядывающий за ее входом, кажется ослепительно блестящим и знойным. Пытаюсь найти какие-либо следы исконных обитателей пещеры и вижу лишь несколько мушек, спрятавшихся сюда от горячего солнца. Но вскоре чувствительные покалывания на коже лица и рук свидетельствуют о том, что здесь нашли приют москиты, и они пытаются полакомиться нашей кровью. Крохотные, белесоватые, покрытые длинными волосками, с очень тощим брюшком, они кажутся слабенькими созданиями. Два черных глаза выделяются на их голове, вооруженной острым хоботком.

Рассказывают, что вода в пещере ранее считалась священной и целебной, ее пили от различных болезней. Прежде чем войти в пещеру, полагалось хорошо вымыться и одеть на себя чистую и нарядную одежду. Сюда съезжалось много народа. Кололи баранов, справляли тризну. Вокруг пещеры, по казахскому обычаю отмечать священные места, все было обвешано лоскутками материи. Когда-то возле горы жил старик-прорицатель, почитавшийся у местного населения святым. Он знал разные молитвы, и верили что он, якобы, наложил запрет на водящихся в Бектауата змей, чтобы они не кусали человека. Старик построил из местного камня небольшую мечеть. Сейчас от нее не осталось следов, время стерло ее с лица земли.