"Le Desespere" рассказывает о судьбе мужчины. Маршенуар, псевдоним самого Л. Блуа, -- писатель и католик, нищий и отверженный буржуазным миром. Другой роман, "La Femme pauvre", рассказывает о судьбе женщины. В нем рисуется образ женской святости и отношение к ней буржуазного мира. Это все та же судьба бедности в мире. Автор не обещает забавлять кого-либо, он обещает обратное. Роман его суров и мучителен. Но в нем есть глубина и раскрывается отношение Л. Блуа к женщине. У этого исключительно мужественного человека не было размягченного и размягчающего культа женственности. В религии Блуа почти нет культа Мадонны, нет утешений и утех от погружения в божественную женственность. Он не искал облегчений в припадании к лону Матери. Вся религиозность его обращена к Иисусу Христу, Которого он чувствовал исключительно, любил исключительной любовью и переживал в своих собственных, человеческих путях жизни. Он из тех, которые берут на себя до конца крест распятия и не ищут легкого и утешительного, не хотят млений и сладостных томлений. Его религия мужественно-суровая. Ему чужд всякий уклон к религии женского божества, который не малую роль играет в католичестве. Но в его исступленно-мужественной душе, трудной душе, не знавшей умягченной сладости, живет поклонение образу женской святости, поклонение, до конца очищенное от всякого сладострастия, до конца целомудренное. Он знал свою жену и пережил ослепительный опыт женской праведности. И образ Клотильды в "La Femme pauvre" нарисован с мужественной нежностью, так редко встречающейся, с целомудренной страстностью. У Л. Блуа есть испепеляющее отвращение к "порядочной женщине" (femme honnete), беспредельное отвращение к этой "gueuse" [Здесь: стерва -- фр.], как он ее называет. "Для женщины, существа пока еще временно низшего, есть только два существенных образа, два типа, с которыми по необходимости мирится Бесконечное, -- святость и сладострастие. Между ними существует лишь порядочная женщина, то есть жена буржуа, абсолютно проклятая, которую не искупит никакая жертва. Святая может низко пасть, и падшая может вознестись к свету, но никогда ни та ни другая не может стать порядочной женщиной -- потому что ужасная бесплодная корова, которую называют порядочной женщиной и которая некогда в Вифлееме отказала в гостеприимстве Сыну Божьему, навеки бессильна уйти от своего ничтожества через падение или восхождение" ("La Femme pauvre"). Волнуют своей правдивостью слова Л. Блуа, что это "порядочная женщина" отказала в гостеприимстве Спа-сителю-мира, из буржуазной честности отказала, во имя своей буржуазной семейственности. И потому никогда "порядочная женщина" не даст приюта Бедняку, прикрываясь своими буржуазными добродетелями. Дает приют Бедняку падшая женщина, более свободная и заключающая в себе потенцию восхождения к святости. Образ Магдалины был бесконечно дорог Л. Блуа, и он полон чистого и сурового сочувствия к проститутке. "Порядочная женщина" никогда не бывает с Бедняком-Христом -- она всегда на стороне денег и мира. Л. Блуа "творение кажется цветком Бедности бесконечной; и высшее совершенство того, кого называют Всемогущим, было в том, чтобы быть распятым, как разбойник, в абсолютном позоре". (Там же.) Клотильда, у которой ничего не было, которая была совершенно нищей, говорит: "Я совершенно счастлива. В рай входят не завтра, не послезавтра, не через десять лет, а сегодня, когда человек беден и распят". (Там же.) И Клотильда достигла святой нищеты. "Через страдание эта живая и сильная христианка угадала, что есть только одно средство, особенно для женщины, быть в согласии с Богом и что средство это, совершенно единственное, есть Бедность. Не та легкая, интересная и умышленная бедность, которая подает милостыню лицемерию мира, а бедность трудная, возмущающая и скандальная, которой нужно помочь без всякой надежды на прославление и которая ничего не может дать взамен. Она даже поняла, и это недалеко уже от самого высокого, что женщина подлинно существует лишь под тем условием, чтобы без хлеба, без жилища, без друзей, без мужа и детей, и только этим она может заставить сойти своего Спасителя". (Там же.) Такой женщиной и была Клотильда -- образ, рожденный от благоговейной любви Л. Блуа. Это сурово и страшно, и немногие в этом пойдут за Блуа. Он всех отпугивал от себя своим беспощадным радикализмом. Но то были не радикальные слова, дешево стоящие, а слова, убеждающие силой жертвенной крови, которой они были куплены. Слишком немногие из нас могли бы повторить эти слова с легкостью. В XX веке францисканская бедность много труднее, сложнее и страшнее, чем в XII веке, - она не так прекрасна, не так умиляет. И те, которые эстетически восторгаются св. Франциском, отвращаются от Л. Блуа. В нем нет благодатной влюбленности Франциска в мир и людей, Блуа - христианин, переживший новую историю, и в нем не осталось живого места. Л. Блуа недостает свободы от мира и мирового зла, он слишком полон гнева и негодования, слишком зависит отрицательно от зла. Ему чуждо углубленное созерцание, медитация. Его мистическая жизнь не сосредоточенна, не дисциплинированна. Он не аполлоничен в своей духовной жизни. Путь Л. Блуа так глубоко противоположен пути оккультическому. В этом пути чувствуется совершенно индивидуальное призвание. С небывалой еще остротой и радикализмом ставит он дилемму христианскому миру, требует выбора между Христом и миром. И значение его, быть может, большее, чем значение Л. Толстого.

IV

 У Л. Блуа нет никакой идеологической системы, теории, религиозно-философского учения. Идеи его совершенно неотделимы от его индивидуальной судьбы, от его интимных переживаний. Все, что пишет Л. Блуа, есть что-то, а не о чем-то. Он -- есть. У Л. Блуа есть центральная идея жизни, проникающая всякую написанную им строчку, и эта идея есть также его индивидуальная судьба - тема всемирной истории и тема его, индивидуальная. Это - тема о Бедняке и о деньгах, это - идея о разрыве Бедняка - Христа и денег - мира. Книга "Le Salut par les Juifs" ("Спасение от иудеев") -- одна из самых центральных у Л. Блуа. В нее вложено совершенно исключительное, небывалое по своеобразию чувство Христа. В странном посвящении этой странной книги, в котором Л. Блуа рассказывает, как ему, нищему, какой-то бедняк анонимно переслал двадцать франков, он прямо провозглашает себя вестником Абсолютного. Это чувство посланничества никогда его не покидало. Тема о евреях для него основная тема всемирной истории. Он религиозно чувствует еврейство и считает себя призванным раскрыть трагедию еврейства, которая есть трагедия всего мира. "Je ne suis et ne veut etre ni dreyfusard, ni antidreyfusard, ni antisemite. Je suis anticochon, simplement, et, a ce titre, l'ennemi, le vo-misseur de tout le monde, a peu pres. Je suis, si on veut, l'homme... dont la main est levee contre tous et contre qui la main de tous est levee" ["Я не дрейфусар, ни антидрейфусар, ни антисемит. Я просто антисвинист и потому враг, изрыгатель всего мира... Я, если угодно, человек, чья рука поднята против всех и против кого подняты руки всех" (фр.)] ("Pages choisies"). Он презирает антисемитов вроде Дрюмона. Ему отвратительно буржуазное отношение этих антисемитов к евреям, непонимание мистики и метафизики еврейства [Отношение Л. Блуа к еврейству очень родственно тому, которое я высказал в статье "Национализм и антисемитизм перед судом христианского сознания" ("Русская мысль", 1911). Но я решительно требую христианского отношения к еврейству. (Примеч. Н. Бердяева.)]. Л. Блуа не мог принадлежать ни к каким партиям и направлениям, он всегда стоял одиноко. Ни один лагерь не мог считать его своим. Он никому не был полезен и для всех был опасен. Никакой мирской выгоды нельзя извлечь из Л. Блуа. А вульгарный антисемитизм так же стремится извлечь выгоды, как и еврейство, так же буржуазен, как и еврейство. В глубоком религиозном смысле слова Л. Блуа, конечно, антисемит. Но он исходит из признания евреев избранным народом Божьим, через который пришло в мир спасение. Для него имеет абсолютное религиозное значение тот факт, что Христос был евреем и мог быть только евреем. Христианин не может этого не чувствовать. Судьба христианства не может быть отделена от судьбы еврейства. В этой связи узел религиозной истории мира. "Евреи обратятся лишь тогда, когда Иисус сойдет с креста, а Иисус лишь тогда сойдет с креста, когда обратятся евреи" ("Le Salut par les Juifs"). В чем смысл этой безысходной трагедии? "Иисус Христос был настоящий Бедняк -- единственный среди самых бедных, несоизмеримо беднее всех Иовов, одинокий бриллиант и карбункул Востока великолепной бедности, и был самой Бедностью, возвещенной непреклонными провидцами, которых народ побивал камнями. Он имел спутниками три бедности, -- сказал один святой. Он был беден имуществом, беден друзьями, беден Самим Собой. И это в глубине глубин, среди липких стенок бездонного колодца". (Там же.) Евреи "ненавидели Бедняка бесконечной ненавистью". Евреи отделили Деньги от Бедняка. Христос -- Бедняк, мир -- Деньги. Через евреев, возненавидевших и отвергших Бедняка, Христос был отделен от мира, распят в мире. В этом -- тайна Голгофы. После Голгофы Деньги были изолированы от Бедняка, стали вести самостоятельное существование и породили буржуазный мир. Вот в чем мистерия: "Смерть Иисуса существенно отделила Деньги от Бедняка... Вселенская Церковь, рожденная Божественной Кровью, имела своим уделом Бедняка, а евреи, укрепленные в неприступной крепости упрямого отчаяния, оставили себе Деньги". (Там же.) Деньги, богатство, соединенные с Бедняком, были бы божественны. Отделение Денег от Бедняка и есть отделение мира от Божественной Правды. Это было отделение тела от души. Ужас Денег в том, что "так немного их нужно было, чтобы купить Второе Лицо Божие" ("La femme pauvre"). Л. Блуа чувствует как никто тайну и мистерию Денег. Он хотел писать книгу о Деньгах как основной труд жизни. В Священных книгах Деньги -- синоним и прообраз живого слова Божьего. Что же сделали евреи с деньгами? "Они их распяли... Они их распинают, потому что это еврейский способ истреблять божественное" ("Le Salut par les Juifs"). После этого Деньги выпали из божественного бытия в мир сей, стали безбожным царством этого мира, вместо того чтобы быть прообразом божественного царства, божественной мощи. Тут Л. Блуа в очень своеобразной и индивидуальной форме выражает ту общехристианскую идею, что евреи отвергли Христа потому, что не хотели и не могли принять Бога в рабьем, униженном образе, не узнали Мессию в Бедняке. Они приняли бы лишь Мессию сильного и прославленного, устрояющего царство в этом мире, царство и блаженство Израиля. Это -- отвержение тайны Голгофы, религиозного смысла Креста. Кто не принимает тайны распятия, тот распинает. Мир вслед за евреями не принял распятого Христа и потому продолжает распинать Его. Евангельски история Иисуса Христа продолжается в мире. "Смрадный Иуда продолжает целовать своего Учителя в саду, и Симон Петр все еще не останавливается перед отречением от Него, греясь во дворе". (Там же.) Л. Блуа всегда видит Христа распятым, не сошедшим с креста. Христос сойдет с креста, когда евреи, мир обратятся к Распятому, когда Деньги будут воссоединены с Бедняком. Можно подумать, что Л. Блуа исповедует религию вечного распятия, принимает крест без надежды на воскресение. Он потерял всякие земные надежды и не хочет никаких утешений. Но у него есть свои утешения, когда он обращается назад. Он не свободен от романтической идеализации Средних веков. Он все еще не может порвать окончательно с религией рода, с религией крови. В этом революционере жил еще романтический, потерявший надежду реакционер. Его верность Католической церкви благородна, в ней есть соблазнительный эстетизм. Но не была ли Католическая церковь компромиссом бедности с деньгами, приспособлением Христовой правды к миру? Всей своей жизнью, каждым своим словом Л. Блуа приводит к постановке этого вопроса. Но сознательно, для себя, он не хочет ставить этого вопроса, он претит его латинской эстетике. Ему слишком ненавистен дух протестантизма и протеста. Он предпочитает оставаться отчаявшимся, не знающим надежды католиком, который само католичество принимает для себя как распятие. Он не видел уже в католической жизни Бедняка и видел в ней слишком много Денег, но сам он взял от католичества только Бедняка и отказался от всяких Денег. Его католическая вера -- исступленно-трагическая, ничего не получающая в награду, кроме сладких экстазов одиночества, непризнания и нищеты.