– Не могу поверить, слышишь? Возможно ли такое вероломство? За что ненавидят?.. И сын тоже, Саша…

Вечером того же дня в гостиной цесаревича между графом и Александром шёл трудный разговор. Впрочем, его скорее следовало бы назвать монологом Палена: Александр молчал, и лишь дрожание век при самых откровенных высказываниях собеседника свидетельствовало, что слушает он внимательно.

– Ваше высочество, это уже невыносимо! – тихо и сумрачно говорил Пален. – Выходками и взбалмошностью ваш батюшка превзошёл даже своего родителя, блаженной памяти императора Петра Фёдоровича…

Александр молчал, внимательно рассматривая настенный гобелен.

– Россия устала от него и боится, – продолжал Пален. – А этот союз с богопротивной Францией, с республиканцем Наполеоном! Ваши предки, гремя костями, переворачиваются теперь в своих гробах. Повсюду хаос, беспорядок, подрыв устоев… Доколе?!

Цесаревич продолжал молчать, и лишь пальцы его всё крепче сжимали ручку кресла.

– Так дальше продолжаться не может! Вы понимаете меня, ваше высочество? Я… мы все видим только один путь исправить положение. Престол должен занять монарх, достойный править. И этот монарх – вы!

Откинувшись в кресле, Александр закрыл глаза. Пален терпеливо ждал ответа и в который по счёту раз дивился про себя несходству между отцом и сыном. Не будь императрица Мария Фёдоровна верной и преданной женой, можно было бы заподозрить, что цесаревич появился на свет в результате посторонней связи. Высокий, стройный, белокурый Александр очаровывал приветливым взглядом и кроткой улыбкой. Немногие догадывались, что цесаревич, воспитанный бабушкой Екатериной Великой, в полной мере унаследовал её умение скрывать мысли, хитрить, а в случае нужды и лицемерить, сохраняя при этом вполне простодушный вид.

Наконец Александр открыл глаза и немного подался к собеседнику.

– Я никогда не приму участие в заговоре против отца, – раздельно сказал он. – Вот вам моё последнее слово. Это противно законам божеским и человеческим. Более того, я призываю вас и ваших сообщников отказаться от преступных планов. Они всё равно провалятся, и злоумышленников ждёт эшафот. Не заставляйте императора залить Россию кровью.

Ну, что ж… Когда-то и Бориса Годунова буквально упрашивали занять престол. Целая делегация бояр и церковников трижды валялась у него в ногах, призывая на царство. И теперь, двести лет спустя, также следовало запастись терпением.

– Я восхищён, ваше высочество, – негромко произнёс Пален. – Ставить во главу угла сыновний долг – это, поистине, пример, достойный подражания. Боюсь только, что батюшка ваш к своему отцовскому долгу относится не столь щепетильно.

Александр поднял голову.

– Что вы имеете в виду, граф? – удивлённо спросил он.

– Слухи о вашей причастности к заговору распространились столь широко, что император априори считает вас виновным, – спокойно сказал Пален. – Вероятно, ему следовало бы по-отцовски поговорить с вами, объясниться… Однако он предпочёл иной путь. Вот, извольте ознакомиться.

С этими словами граф достал и протянул наследнику сложенный лист бумаги. Александр быстро просмотрел его.

– Непостижимо! – вымолвил он в сильнейшем волнении. – Это же приказ о моём аресте!

– А что вас удивляет, ваше высочество? – сказал Пален, пожимая плечами. – Ваш предок Пётр Первый, помолясь, обошёлся с царевичем Алексеем ещё более сурово. Правда, и тогда дело началось с простого ареста…

Участливо глядя на побелевшего цесаревича, граф осторожно забрал из его дрожащих рук бумагу и спрятал в карман.

– Вы видите, – вкрадчиво сказал он, – что моё положение более чем двусмысленно. Как военный губернатор Петербурга я должен исполнить прямой приказ императора и подвергнуть вас домашнему аресту… для начала. Что будет потом, один бог ведает. Но как дворянин, болеющий душой за державу, я не могу поднять руку на того, кто является оплотом и последней надеждой России. И вот я снова спрашиваю, ваше высочество: вы с нами?

Страдальчески изогнув брови, Александр впервые за всё время разговора посмотрел Палену прямо в глаза. Тот ответил твёрдым взглядом. Александр открыл рот, словно хотел что-то сказать, но передумал. Просто кивнул – медленно, со скорбным выражением лица…

Вечером 11 марта император Павел по обыкновению ушёл в свои покои после десяти часов. Потрепав по плечу солдата Агапеева, стоявшего на посту возле входа, он помолился у иконы в прихожей, принял питьё из рук лейб-медика Гриве и через потайную лестницу спустился к прелестной княгине Гагариной. Около часа Павел провёл у фаворитки, побеседовал с её мужем и обещал князю портфель военного министра вместо вечно болевшего графа Ливена.

В полночь император поднялся к себе и удалился в спальню, пожелав слугам спокойной ночи.

Заговорщики, числом десять, во главе с братьями Зубовыми и генералом Беннигсеном подошли к внешней двери покоев через четверть часа.

– Кто такие?.. – открыл было рот Агапеев и получил от Николая Зубова удар саблей по голове.

С выражением изумления и ужаса на залитом кровью лице часовой мешком осел на пол. Отпихнув солдата ногой, к двери подошёл Аргамаков и сильно постучал. Через минуту в прихожей послышались чьи-то шаги.

– Кто там? – раздался изнутри заспанный голос дежурного камердинера.

– Флигель-адъютант Аргамаков, – рявкнул в ответ офицер. – Шесть часов утра. Время доклада государю.

Последовала пауза.

– Вы, верно, ошибаетесь, господин флигель-адъютант, – возразил наконец удивлённый камердинер. – Мы только что легли спать. Сейчас едва начало первого…

– У вас часы остановились, не иначе, – нетерпеливо возразил Аргамаков. – Открывайте же. Если по вашей милости я пропущу время доклада, государь не помилует. Да и вам достанется, будьте уверены!

После короткой паузы дверь открылась. Заговорщики ворвались в прихожую, и камердинер вместе с двумя камер-гусарами в мгновенье ока разделили участь Агапеева. Но когда офицеры вбежали в спальню императора, выяснилось, что там никого нет. Постель под массивным балдахином была пуста и даже не смята. За ширмой в углу тоже никого не оказалось.

Злоумышленники, оглядываясь, растерянно затоптались посреди спальни. На стенах комнаты плясали их тени, отброшенные тусклым светом захваченной в прихожей лампы.

– Это что же, птичка упорхнула? – прорычал Платон Зубов.

– Похоже на то, – буркнул Вяземский и выругался по матери.

– Постойте-ка, – возразил Беннигсен. – А это что?

Он быстрым шагом пересёк спальню и подошёл к зашторенному окну. Резким движением отдёрнул портьеры. И – замер, поражённый.

На широком подоконнике стоял мужчина, одетый в чёрное. Однако это был не император: и ростом выше, и в плечах шире. Лицо незнакомца скрывала надвинутая на лоб треуголка. На боку висела шпага, в руках опасно поблёскивали пистолеты.

– Вы кто? – резко спросил Беннигсен, невольно отступая на шаг и хватаясь за эфес сабли.

Ответом был выстрел в упор. Пуля превратила лицо генерала в кровавую маску и отбросила тело назад. Вторым выстрелом незнакомец уложил смельчака Яшвиля, кинувшегося на подмогу Беннигсену.

Прежде чем поражённые злоумышленники пришли в себя, незнакомец отшвырнул дымящиеся пистолеты, соскочил на пол и проворно выхватил из-за пояса новую пару. Ещё два выстрела покончили с братьями Зубовыми. Хищно вдохнув резкий пороховой запах, человек в чёрном коротко засмеялся.

– Император нынче занят, господа, – звучно сказал он по-французски. – Он поручил провести аудиенцию мне.

Яростно крича, заговорщики с саблями наголо бросились к незнакомцу, однако их встретили новые выстрелы. Ещё одну пару пистолетов неприятель припас на подоконнике и теперь пустил в ход. Скарятин был убит наповал пулей в сердце. Вяземский с простреленным боком покатился по полу. На этом запас огнестрельного оружия у человека иссяк. Неуловимо быстрым движением он выхватил шпагу.

– Это дьявол какой-то! – взревел Аргамаков, занося саблю.