– Таким, как ты, меньше всего дозволено бывать здесь, – тихо и проникновенно громыхал голос Воллета. Да, именно так – «тихо громыхал». Умел Воллет и «тихо громыхать», и громко, если надо. – Или ты забыл, кто ты есть? – в этой фразе прозвучало неподдельное изумление, которому не поверить нельзя. Лорк почувствовал, что если раскаяние способно убивать, его оно вот-вот убьёт. – Забыл, чей ты сын? Как опозорила себя твоя несчастная заблудшая мать? Неужели ты не в состоянии представить себе, каких мучений стоил мне этот выбор: свершить праведный суд над тобой, сыном духа-искусителя, или проявить милосердие и постараться спасти тебя, очистить твою несчастную душу, придать ей человеческий облик? Я выбрал второе, Лорк. Я выбрал милосердие. И вот уже двадцать лет стараюсь смыть с тебя грех твоей неразумной матери. Двадцать лет пытаюсь внушить тебе смирение и благочестие, вырвать все семена зла из твоей души, чтобы они не дали всходов. И чем ты отвечаешь мне? Я понимаю, в твоей природе зла и коварства больше, чем у любого из нас, но неужели ты не в состоянии проявить ни капли твёрдости? Неужели совсем не можешь противостоять своим низменным позывам? Неужели ложь, притворство и обман так притягивают тебя? Неужели мои молитвы и мой труд, затраченный на твоё воспитание, настолько бесполезны, что в тебе нет ни малейшей стойкости перед искушением?
«Неужели, неужели, неужели…» Слова Воллета подобно множеству раскалённых игл вонзались в ничем не защищённый разум Лорка. Он почувствовал, как по его щекам текут слёзы и, словно подкошенный, упал на колени и закрыл ладонями лицо.
– Простите… простите меня, отец Воллет… – всё, что смог выдохнуть он, с трудом подавляя душившие его рыдания.
– Встань, – почти бесстрастно приказал Воллет. – Идём.
Пошатнувшись, Лорк поднялся на ноги. Первый священник собрался как будто поддержать его, но тут же отступил назад. «Не думай, что я поступил так, брезгуя оскверниться прикосновением к грешнику, – говорил взгляд его тёмных глаз. – Я лишь даю тебе возможность бороться самому. Вопреки всему я ещё доверяю тебе».
Лорк хотел нагнуться, чтобы подобрать валяющиеся на полу книги, но Воллет сделал отрицательный жест, спорить с которым было нельзя:
– Нет. Не трогай. Не усиливай искушения в них заглянуть. Предоставь иметь с ними дело тем, кто давно научился одерживать верх над своими низкими чувствами.
Первый священник сам поднял книги и убрал на полку. Молодой человек понял, что Воллет при всей своей проницательности ошибся. Он не видел, как Лорк вытаскивал запретное сочинение из-за пазухи, и решил, что тот во внутреннем зале впервые, только прикоснулся к книгам и уронил их. Воллет не знает, что Лорк прочитал том, написанный Марвеном. Сказать ему, открыть всё?.. Но Лорк не нашёл в себе сил поступить так. Пусть причиной тому ещё одно наущение злого левобережного духа – покаяться во всём и до конца он сейчас просто не в состоянии.
Чувства, которых Лорк словно бы лишился полностью, слушая слова Воллета, теперь возвращались к нему. Он с новой силой ощущал книжный запах, пропитавший воздух библиотеки, и видел цветные лучи, преломленные витражом. Сегодня они не такие яркие, как в тот день, когда он забрал книгу, потому что тогда было солнечно, а сегодня небо хмурится – наверное, дождь будет к вечеру.
И ещё Лорк заметил вдруг стрекозу, непонятно откуда взявшуюся в библиотеке, летающую под высоким потолком. Прежде Лорк никогда не видел, чтобы стрекозы попадали в комнаты – это ведь не мотыльки, не мухи, не пчёлы с комарами. И, в отличие от всех этих насекомых, которые, угодив в плен, тщетно ищут выхода, колотятся об оконные стёкла и не замечают открытых дверей, радужная стрекоза, покружив по внутреннему залу, вылетела во внешний, а потом упорхнула дальше, на лестницу. Почему-то Лорк был уверен, что путь к свободе она определила безошибочно. Но тут же он удивился себе: как в такой момент можно о каких-то стрекозах думать?
– Пойдём, – сказал Воллет.
И Лорк покорно поплёлся за ним, гадая, что теперь предпримет первый священник. Мысленно он уже приготовился принять любое наказание. Месячный пост на хлебе и воде, ночные бдения в молитвах. Или даже… нет, ну не такое же страшное он совершил преступление, не воровство или… Хотя почему же – не страшное? Кто сказал, что непослушание и нарушение запретов лучше воровства? Так что, может, он и заключения в повинной хижине не избежит. А потом публичное покаяние и – пятьдесят? сто ударов плетью? – как с братом Бъергом и братом Кеоном было…
Во внешнем зале Воллет и Лорк столкнулись с только что вернувшимся библиотекарем, который при взгляде на бесстрастного первого священника и чуть живого, с мокрым от слёз лицом Лорка не смог скрыть удивления.
– Это просто испытание для брата Лорка, брат Скейс, – ровным голосом сказал библиотекарю первый священник. – Кстати, будьте внимательнее, не отлучайтесь надолго, не бросайте книги без присмотра.
Больше он не добавил ничего, хотя мог бы. И насчёт легкомыслия библиотекаря, и насчёт самих книг. Похвально ли стремление Скейса собрать в обители огромную коллекцию самых разных сочинений, это ещё вопрос. Разве недостаточно каждому брату для чтения священных текстов учения Двух Берегов? Разве не сказано в них всё, что можно и нужно сказать, не заключена единственная и величайшая истина? Как-нибудь надо будет найти время подробно обсудить всё это с библиотекарем…
Скейсу в ответ на замечание первого священника не оставалось ничего, кроме как кивнуть:
– Да, отец Воллет.
Но долгим взглядом проводил он двух братьев, юного и старшего. Зачем первый священник всё время ужесточает запреты на книги, относит к разряду недозволенных новые и новые сочинения, даже те, которые не запрещает норвейрская Первообитель? Будь его, Скейса, воля, многие книги из внутреннего зала он перенёс бы во внешний. Но ему всё чаще приходится поступать наоборот. Хотя сам он имеет сан второго священника, спорить с Воллетом невозможно.
А что это за «испытание» для этого мальчика, Лорка? Да, конечно, о его прошлом – точнее, о прошлом его матери – рассказывают страшные вещи, но Воллет к нему слишком уж строг.
Пока первый священник и Лорк спускались по лестнице, Воллет молчал. Эта тишина для Лорка становилась невыносимой. Он почти обрадовался, когда Воллет наконец её нарушил:
– Лорк, ты думаешь о наказании за свой проступок. Но я сказал, что выбрал путь милосердия, и я с него не сверну. Разве я когда-нибудь поступал с тобой жестоко?
– Н-нет, отец Воллет…
Лорк произнёс то, что от него ожидали услышать. Сейчас, чувствуя полную растерянность, он ответил бы так на любой вопрос первого священника.
По коридору первого этажа они направились к выходу из подсобного дома братства. Библиотека находилась в пристроенной к дому башне, в верхнем её этаже.
– Я рад, что ты это понимаешь. Если я велел тебе поститься сверх положенного, бодрствовать ночами, читая молитвы, то делал это только для твоего блага. Для того, чтобы смирить злое начало, которое живёт в тебе. Я рад, что ты понимаешь всё правильно, – повторил Воллет. – Но сегодня я поступлю милосерднее, чем прежде. Я хочу смирить злого духа не чувством вины, но чувством ответственности, которое укрепит светлую сторону твоей души. Вопреки всему я верю, что эта светлая сторона есть в тебе, Лорк. Сегодня ты пойдёшь к отступнику Талвеону Эйрскому, чтобы попытаться увещевать его и спасти его грешную душу от вечной погибели. Ты будешь посланником двухбережного сострадания, слышишь?
– Да, отец Воллет.
– Это большая честь.
– Конечно.
Лорк отвечал автоматически, не веря своим ушам. Почему Воллет принял такое решение? Почему вместо того, чтобы наказать за проступок, даёт это задание, подходящее скорее для старшего брата, чем для младшего, такое, которое действительно можно считать честью? Можно… только на самом деле заранее ясно, что все эти попытки «увещевать и спасти» – без толку. Сколько раз и сам отец Воллет, и вторые священники, и другие братья ходили к отступнику и говорили с ним? Наверное, столько, сколько дней сидит он в городской тюрьме, а сидит он год или около того. И до сих пор никто от него раскаяния и отречения не добился.
