– Я… это… брус… к этой… ну… к речке таскал, – окончательно потерявшись, оправдывался он.

– Ничего не знаю, и слушать тебя не хочу. Говорю прямо: свадьбы не будет, – ударила отказной кувалдой по Петькиной башке привередливая Нюрка.

Для Петьки всё летело в тартарары.

– В чём дело? – жизнерадостно поинтересовался папаша, появляясь из-за дочкиной спины. Малявкин был в курсе о разорении моста. Знал и то, что Петька таскал к реке платформу со строительным материалом, по этой причине и задержался.

– Нюрка не хочет идти расписываться, – понуро поникнув головой, заляпанной глиной, пожаловался жених. Руки, изварзоканные грязью, Петька старательно вытирал о такие же заляпанные штаны. О том, чтобы подойти к невесте в подобном виде, несчастный и не мечтал.

– Сколько там времени осталось до регистрации?! – крикнул невестин батька, обратившись к жаждущей застолья толпе, мающейся за изгородью.

– Двадцать! Четыре! Минуты!!! – дружно проскандировала толпа гостей, отгороженная забором от накрытых столов.

– Успеем! – твёрдо заявил Малявкин.

– С таким грязным женихом не пойду. Не собираюсь позориться перед всей деревней, – вновь завыкаблучивалась Нюрка.

– Пойдёшь! – заявил родитель, саданув невесту подзатыльником так, что у той венок с фатой скакнули аж на её плеснявый нос. – Пошли! Пошли! – потянул он за руку дочь, ослеплённую свадебными причиндалами.

Убрать фату и венок с глаз девка не могла: одна её рука была крепко зажата отцовской, а вторая – держала «невестин букетик», который они с подружкой заранее сговорились, что Нюрка бросит именно в её сторону. Примета такая: поймала букет девка, значит, быть той вскорости замужем. Хотя в исполнении приметы относительно подруги вырисовывались некоторые сомнения. Та была ещё «краше» самой невесты.

К калитке, расталкивая гостей, бежал Поселковый голова, с комьями глины на сапогах и замурзанными руками. Он только что от моста прикатил на попутном самосвале, зная проблему с Петькиной женитьбой.

Уговаривая жениха подвести брусья к мосту, Голова тогда оставил свой раздолбанный «москвич» у дома невесты, и вместе с женихом сиганули огородами к МТС за трактором.

– Не волнуйтесь, всё будет в ажуре! – запыхавшись, прокричал он, стаскивая с ног сапоги с огромными прилипшими ошмётками рыжей глины. Все с интересом уставились на Председателя. Даже невеста с помощью букетика с трудом освободила единственный глаз от застивший ей белый свет фаты с венком и вылупилась на босого деревенского Голову. – Всё, всё хорошо. Ты, Петруха, не боись! – ободрял он несчастного.

Нагнувшись, вытер грязные руки о траву, отряхнул от опилок штаны, и в носках с выглядывающим в дырку на правой ноге большим пальцем поскакал к собственному «москвичу». Лихо рванул за ручку переднюю дверку, отчего та ни с того, ни с сего вдруг отделилась от законного ей места и упала прямо к босым ногам хозяина.

– А, неважно! Всё не хватает времени подремонтировать, – без тени расстройства весело заявил Председатель, подруливая к невестиной калитке. – Давайте, молодые, забирайтесь в «салон», докачу с ветерком. Остальные добегут сами, тут недалеко! – прокричал он, втискиваясь за руль.

Невеста, жеманясь, с недовольным выражением на лице уселась на заднее сиденье. Не решилась «выступать», опасаясь отцовского подзатыльника. До сих пор у неё ещё саднит левое ухо. Хорошо хоть краснота прикрыта фатой.

Рядом с дочерью в машину протиснулся Малявкин, для корректировки свадебного процесса. Грязный жених уселся на первое сиденье рядом с босоногим Председателем.

«Москвич» резво рванул с места – за ним поскакали свидетели и гости. Благо до места бракосочетания путь был совсем недолгим. Народ даже не успел запыхаться, как оказались возле конторы. Старики и старухи по собственной немощи ещё некоторое время подтягивались к сельсовету.

Таким же манером, на собственном «мерседесе» марки раздолбанного бездверного «москвича», Председатель с шиком доставил молодожёнов обратно до праздничных столов. Гости прибежали самостоятельно. Старухи и старики шкандыбали с передыхом по дороге, но и они не опоздали к застолью – жених, теперь уже молодожёнец, побежал домой мыться и принаряжаться.

Чистого, нарядного, и не совсем красавца, но это не так уж важно, молодожёнца встретили аплодисментами, по-городскому, так велела невеста. Вместо самогонки, по требованию Нюрки, на столе красовались разнокалиберные «городские» бутылки.

Хитрый Петькин тесть на кумовой машине съездил в город и закупил там «пелёнку», разлитую по разным красивым бутылкам, неотличимых по внешнему виду от магазинных, но одинаковых по внутреннему содержанию… да кого это колышет! Зато хитрый мужик в два раза сэкономил деньги только на одной водке. То же самое проделал и с закуской. Продукты закупил у барыг по бросовой цене.

Взявшись за руки, молодые под гром аплодисментов и крики «Ура», как хотела невеста, прошли к «лобному месту» – во главу стола, и… свадьба покатилась.

Первыми, как всегда до невменяемости, напились конюхи, близнецы-братья, до того похожие друг на друга, что даже родная мать-старушка путала собственных сыновей.

На нынешней свадьбе отличительной особенностью одного из них был большой синяк под глазом, придававший близнецу, довольно мирному мужику, несколько злодейский вид. Такое отличие давало возможность «виночерпию» – тётке Адорке, выдвинутой на почётный пост по причине ею полного неупотребления мерзавки из-за язвенной хвори, ядри её в корень, безошибочно наливать в стаканы братьев, пользуясь отличительной меткой одного из них.

Однако это не спасло братьев. Те набрались так, что до самого утра бесчувственно валялись в бурьяне под невестиным забором.

– Дорогие Петька и Нюрка, – вставая с места, продолжил очередную заздравную речь деревенский Голова. Он так и стоял на посыпанном золой дворе в дырявых носках, с беспомощно выглядывающим из него грязным пальцем. Его сапоги с намертво прилипшими комьями глины валялись за калиткой. – Вы сейчас стали мужем и женой. У вас теперь образовалась семейная ячейка…

– Петрович, – едва ворочая языком, вмешался его бухгалтер, щупленький, словно дед Щукарь, человечек с льняными проплешинами на голове заместо волос. – Заканчивай собрание, подводи баланс…

– Не перебивай! – зашикала на него супруга. – Не мешай слушать. – На-ко вот лучше, Елисеич, холодца попробуй, а то ты всё на огурцы налегаешь.

Поздравительная речь Головы была смята, но об этом никто не жалел, как и он сам, потому как на столе ожидала батарея «городских» бутылок, соседствуя с напитком доморощенного изготовления, то есть – самогоном.

Опустошённая тара «городских» бутылок была отброшена к собачьей будке, а гости находились уже в том состоянии, когда «кто кого перекричит».

– Дайте мне слова! Ну, дайте, я скажу! – стараясь, перекричать невообразимый гвалт, требовал Гришка Разин, женихов друг, известный деревенский донжуан и нынешний свадебный свидетель.

Аптекарша, которой малый полгода дурил голову, а затем переметнулся к Светке-библиотекарше, отомстила ему тем, что по рецепту от кашля, выписанному тому фельдшерицей, выдала собственноручно изготовленный похоронный венок из цветов с приаптечной клумбы, на которую без стеснения унадился ходить справлять нужду здоровенный соседский кот.

– Мне что, растения обрывать и настаивать? – ошарашился изменник.

– Ага, и пить по ложке три раза в день. Дурь как рукой снимет.

Об этом случае тут же узнала вся деревня, и над парнем стали подшучивать:

– Гриш, дай настоечки полечиться.

Слова Гришка не получил. В утешение кто-то протянул ему полстакана самогона.

На свадьбу был приглашён и директор овощеперерабатывающего комбината, базирующегося на территории деревни – Иван Иванович Щербак. Сорокавосьмилетний мужик, холостой, с патологическим страхом перед собственной мамочкой, женщиной насколько габаритно-объёмной, настолько известной крутым нравом.