— Где тут у вас триста пятьдесят седьмая палата, доктор?

— На третьем этаже, в противоположном конце здания. Я буду держать вас в курсе.

— Спасибо.

Конни сидела на белом железном стуле и курила сигарету.

— Мне здесь раскладушку поставят, — пояснила она. — Мисс Рафферти, старшая сестра, одолжила пару ночных рубашек, и еще щетку для волос, расческу, зубные щетки и пасту. Она моя давняя приятельница.

— Доктор О’Брайан обещал держать в курсе. Он считает, что Сидни не переживет эту ночь. Мне тоже так кажется.

— Прими теплую ванну и приляг минут на пять. Иногда просто расслабиться бывает не хуже, чем проспать всю ночь.

— Хорошо, — послушно сказала Грейс.

Пока она раздевалась, Конни смотрела в окно.

— А знаешь, — сказала Грейс, уже раздевшись, — ты меня надоумила, я как бы прижала руки к груди.

— Иди в ванну и расслабься, — оборачиваясь, повторила Конни. Грейс вошла в ванную и закрыла за собой дверь.

— Похоже, я и впрямь устала, — сказала она, забираясь в высокую кровать. — Смотри, чтобы я не заснула.

— Хорошо.

— Нельзя ли, чтобы сюда принесли кофе? Не помню уж и когда была здесь…

— Сейчас принесут. Я заказала, пока ты была в ванной.

— Смотри-ка, тут телефон есть. — Грейс потянулась к трубке.

— Это не называется отдыхом.

— Ничего страшного, я только позвоню Броку. — Она набрала номер. — Брок, это Грейс… Нет, все по-прежнему… Спят? Это хорошо. А то они устали страшно. Слушай, я вот что звоню. Отвези их, пожалуйста, завтра, сразу после завтрака, на ферму. Передай, что я все расскажу про Сидни, как только они будут там, часов в девять, в половине десятого. А я останусь здесь на ночь. Пусть миссис Баркер сделает все, что нужно… Нет, нет, не надо будить ее, у нее тоже был тяжелый день. Просто скажи, что я велела заняться домом. Покойной ночи.

Пока Грейс разговаривала по телефону, в палате появилась санитарка с чайником кофе, свежими бутербродами и блюдечком с повидлом. Конни разлила кофе по чашкам, и они закурили.

— Хорошо быть Грейс Колдуэлл, — задумчиво проговорила Конни.

— Это как следует понимать?

— Ничего дурного или обидного. Скорее комплимент. Окажись я в соседней комнате… знаешь, бывает, сидишь у себя в гостинице, а за стеной, в соседнем номере, говорят по телефону. Слов не разберешь, но характер разговора почувствовать можно. Так вот, окажись кто минуту назад в соседней палате, решили бы, что ты договариваешься с кем-то позавтракать вместе или что-то в этом роде.

— Ты хочешь сказать, что я бесчувственная? Так, что ли?

— Не бесчувственная, но и что особо сентиментальная, тоже не скажешь. Большинство моих знакомых рыдали бы, руки заламывали. А ты нет.

Грейс медленно затянулась.

— А кто я такая, чтобы разыгрывать, как твои актрисы, безутешную жену? Я знаю, о чем ты думаешь. Ты спрашиваешь себя, не вспоминаю ли я Бэннона и не виню ли себя за измену. Разумеется, виню. Сидни — единственный человек, кто мне по-настоящему дорог, настолько дорог, что если бы я сейчас могла занять его место и умереть вместо него, ни на минуту бы не задумалась. Но я не считаю, что у меня есть право проливать слезы, рыдать, оплакивать умирающего мужа, как это положено делать женам. А ведь хотелось бы. Жаль, что не могу. Жаль, что должна вместо этого делать то, что делаю, обзывать себя последними словами за то, что предала Сидни. В поезде я даже винила себя в его болезни. Если бы не вся эта история с Бэнноном, Сидни поехал бы со мной в Кейп-Мэй и не подхватил эту гадость. И я до конца жизни буду ненавидеть Бэннона, как ядовитую гадину, ненавидеть за то, что он сегодня вторгается в наши мысли, где ему, деревенщине, не место. Я от него излечилась, в этом ты можешь быть уверена. И никогда не вспомню о нем, что бы там раньше ни было. И если услышу это имя, буду думать о том, как он встал между мной и Сидни, когда я пыталась сказать, как люблю его… Мне было показалось, что я правильно сделала, сложив руки на груди, но теперь понимаю, что это не так. Это только показало, что мы с тобой разговаривали о нем, перед тем как я вошла в палату. Ну что, что со мной не так?

— Ты эгоистка.

— Да брось ты, все эгоисты, — отмахнулась Грейс. — Все, кроме одного, быть может, Сидни. Никого не знала, ни мужчину, ни женщину, ни ребенка, которые были бы так же бескорыстны, щедры душой, участливы к другим, как Сидни.

Раздался стук в дверь.

— Боюсь, я знаю, кто это, — сказала Грейс.

— Да? — удивилась Конни.

— Доктор О’Брайан. — Грейс встала с постели и пошла к двери.

— Сидни только что скончался, около шести минут назад. Мне очень жаль, Грейс.

— Входите, доктор. Полагаю, вам доводилось видеть людей в ночных рубашках.

— Ну что мне вам сказать? — продолжал О’Брайан. — Сразу, как вы ушли, он впал в кому. Вас он узнал, в этом я не сомневаюсь, и не исключаю даже, что и за жизнь-то он боролся, чтобы успеть увидеть вас. Это бы ничуть меня не удивило. Видите ли, когда меня нынче, то есть, извините, вчера днем вызвали, он, в общем, уже был при смерти. Я не удивился бы, если б узнал, что несколько дней назад Сидни простудился или схватил насморк или что-нибудь еще, на что мы обычно не обращаем внимания. Вот и он не обратил. Погода, сами видите, какая. Легкая простуда, и люди думают, что просто оказались где-то на сквозняке. В городе было жарко все лето. Все, что я могу сказать, многие будут потрясены и опечалены известием о случившемся. Сидни Тейт был не из тех, с кем легко сблизиться, но люди, хорошо его знавшие, его любили. Это был прекрасный человек, и Форт-Пенну будет его не хватать.

— Да, — кивнула Грейс. — Жаль, что мало кто давал ему это понять, пока он был жив. Сидни казалось, что его у нас не любят.

— Ну, вы же знаете Форт-Пенн.

— Как не знать, — поежилась Грейс. — Итак, он умер?

— Да, — медленно кивнул головой О’Брайан.

— Где он?

— Все еще в своей палате, но вам туда не стоит заходить, Грейс.

— Я и не собираюсь. Я уже видела его, и это было тяжкое зрелище. Бедняга. Хорошо бы он вообще не знал, что я видела его в таком состоянии. Ладно, что дальше?

— Если хотите, я сам всем займусь. Почту за честь, Грейс.

— Вы ведь о похоронных делах, верно?

— Да. Думаю, надо обратиться к Вайнбреннеру?

— Право, не знаю. Мы что, с ним имеем дело?

— Вайнбреннер хоронил ваших родителей. Полагаю, в своем деле он лучший.

— Все правильно, Грейс, — подтвердила Конни, — так оно и есть. Я позвоню Броку.

— Да, скорее всего ваш брат сам захочет заняться похоронами. А вам стоит остаться здесь на ночь и выспаться как следует. Ну а я тем временем переговорю с вашим братом.

— Я только что выпила кофе, — сказала Грейс.

— Ничего, дам снотворного. Думаю, так будет лучше всего. Ложитесь, все равно до утра делать нечего.

— Вы правы, доктор, так будет лучше всего, — вставила Конни.

— Вряд ли я нуждаюсь в снотворном, но все же таблетку приму на всякий случай, — согласилась Грейс. — Только вот что, детям я сама все скажу. Не хочу, чтобы это был кто-то другой. Благодарю вас, доктор О’Брайан. Извините за грубость. Бестактность. Покойной ночи.

— Сейчас сестра принесет снотворное, — сказал О’Брайан.

— Прекрасно. Покойной ночи, — попрощалась Конни.

Грейс присела на край кровати.

— Знаешь, — заговорила она, — у меня какое-то чувство вины перед детьми. Вроде надо бы сейчас быть с ними и все рассказать. Умом-то я понимаю, что им лучше отдохнуть, но что-то подсказывает, надо быть рядом. Мы должны быть вместе. И в то же время — не следует их будить. Остается только Бога молить, чтобы никто из слуг или Брок даже намеком не проговорился. Я все должна сказать сама. Надо бы завтра встать пораньше. — Грейс подняла взгляд на Кони: — Ты настоящий друг, Конни! Я даже не собираюсь просить тебя подняться как можно раньше, знаю, что ты сама все сделаешь как надо.

— Ну конечно, дорогая. Ни о чем не беспокойся, я обо всем позабочусь. Брок и я, мы все сделаем. Хорошо бы, конечно, Хэм был здесь, но, коли его нет, я вместо него. Да, кстати, тебе надо составить список тех, кого бы ты хотела видеть на похоронах. Хочешь, я составлю?