Сидни вскинул голову, подумал немного, улыбнулся и сказал:

— Грейс не умрет никогда.

Пол открыл дверь и уже поставил ногу на тротуар, но, перед тем как вынести из машины свое грузное тело, повернулся к Сидни и сжал его локоть:

— Ну что ж, удачи тебе, удачи.

— Увидимся после обеда, — сказал Сидни. — И спасибо тебе за все, старина.

Раздвижные двери в гараже были открыты, и Сидни аккуратно поставил большой зеленый «локомобиль» рядом со своим «мерсером». Внезапно в полутьме прозвучал голос Ламара:

— Классно, мистер Тейт. Обычно у гостей как выходит, сколько раз видел, — не могут вписаться в проем, задом за дверь гаража задевают, подают назад, делают дугу пошире и задевают противоположный угол. Снова назад, снова вперед, вперед-назад. Только и слышно: «о Господи», «черт побери», «гадство», чуть не все Второзаконие вспомнят, а наш «локомобиль» все никак на место поставить не могут. Сколько раз я говорил, устал повторять, умолял: «Послушайте меня, если хотите сделать как лучше, послушайте, не надо заводить машину в гараж, даже не пытайтесь, оставьте на дорожке. Ради Бога, не надо, пусть стоит. Никто этот здоровенный „локомобиль“ не украдет. Не тронет, даже не подойдет, не поцарапает, не испачкает, сигналить не будет, вы сами скорее крылья помнете». Вот что я им говорил. Вы уже завтракали, сэр?

— Э-э…

— Если нет, не стесняйтесь. Знаете, у нас дома такое правило: нельзя начинать день без хорошего, плотного завтрака. И даже если уже завтракали, но все еще голодны, хоть чуть-чуть… в общем, еда в нашем хозяйстве — это большое дело. Когда такая жара летом, люди клюнут что-нибудь на обед и ужин — и все, а здоровый человек всегда позавтракает как следует, а в такую погоду — тем более, когда на обед и ужин почти ничего не ешь, нужны, понимаете, два больших завтрака, чтобы на весь день хватило. Добрый кусок жареной ветчины, вот такой, не толще, немного подливки, но все же чтобы хватило мясо обмакнуть, куска четыре домашнего хлеба. А напоследок я люблю две чашки кофе с одной ложкой сахара, и то только в первую. А если накануне надрался, самое лучшее — стакан холодной пахты. Да, сэр.

— Я думал, ты не пьешь, Ламар.

— А я и не пью. Кто сказал, что я пью? Вы меня неправильно поняли. Я сказал: если надерешься. Но я-то не надираюсь. Просто говорю, что знаю. Право, мистер Тейт, если бы я, допустим, сказал, что питьевая сода помогает против некоторых сортов яда, вы же не стали бы рассказывать всем, что Ламар Хой собрался покончить с собой. Упаси Бог. Если бы сказал, что стаканы, на ваш взгляд, хороши, это не значит, что у меня плохое зрение.

— Ладно, ты только что объяснил, что хорошо на голодный желудок, а у меня как раз голодный, так что съем-ка я кусок жареной ветчины с домашним хлебом и кофе выпью. А пахты, спасибо, не надо.

— Пахты не надо?

— Не надо. Четверти часа хватит?

— Да, сэр, сейчас передам заказ на кухню, и через пятнадцать минут все будет готово. Обратили внимание на свой маленький «мерсер»?

— Особенно не разглядывал, но на вид все в порядке.

— Бархоткой прошелся и коврики и сиденья на воздух вынес. Заправил бак, так что можно ехать.

— Спасибо. Увидимся через четверть часа.

Сидни прошел в приготовленную для него комнату. Тут его ожидал свежий комплект одежды. Он принял душ, оделся и спустился в столовую. Служанка — новое для него лицо в доме — поздоровалась и поставила на стол завтрак. Сидни допивал вторую чашку кофе, когда появился Ламар.

— Надеюсь, все в порядке, сэр?

— Да, все отлично. Насчет ветчины была хорошая идея.

— Рад, что вам понравилось, сэр. Вывести машину? Ваши вещи я уже положил в багажник.

— Ах вот как? В таком случае вынь и отнеси их назад в мою комнату, — распорядился Сидни.

— А вы разве не уезжаете?

— Нет.

— А я был уверен, что уезжаете.

— Нет, не уезжаю, — повторил Сидни. — Вот что, перед тем как заносить вещи, найди мне, пожалуйста, утреннюю газету.

— Утреннюю газету? Понятия не имею, где ее искать.

— Ничего, справишься. Насколько мне известно, мистер Пол подписывается на «Нью-Йорк таймс» и две филадельфийские газеты. Если их не доставили по адресу — и я думаю, мистеру Полу это не понравится, — но все же если не доставили, сбегай на вокзал и купи мне «Нью-Йорк таймс» и еще «Рекорд» и «Норт америкэн». Обе из Филадельфии. Сейчас запишу названия, если не запомнил.

— Сначала я все же поищу в доме.

— Хорошая мысль. Где миссис Лихтенвальнер?

— По-моему, на рынок пошла, за продуктами. А что?

— А что? Давай за газетами, живо.

Ламар вышел на кухню и тут же вернулся с тремя газетами и положил их на стол.

— А теперь неси в комнату мои сумки. Распакую сам.

— Нет, я. Это моя работа, сэр.

— Не надо. Видишь ли, Ламар, какое дело, я знаю, что ты воришка. Пока я принимал душ, ты заглянул ко мне в бумажник, но денег не нашел, потому что я переложил их в другое место. Сказать по правде, взял с собой в ванную, а бумажник положил на письменный стол, на край, а когда вернулся, он оказался сдвинут. Тебе сильно повезло, что там не было денег, потому что одного типа я уже засадил за воровство. Ты поэтому, что ли, так хлопотал, чтобы я позавтракал? Подумал, что я оставлю деньги наверху и у тебя будет полно времени заняться своим делом? И с чего ты вдруг решил, что я уезжаю? Расстроился, наверное, что ничего не нашел, и захотелось как можно быстрее отделаться?

— Нет, дело не в этом.

— А в чем же?

— Мистер Пол — больной человек, доктор говорит, что ему хватит ходить по девкам, иначе помрет, и пить ему нельзя, а ведь вчера он только пришел — и сразу за рюмку, и после ужина пил, а потом вы поехали в публичный дом в Ридинг. А все почему? Потому что вы приехали. И ведь я его знаю, он сегодня снова к девкам собрался. Кто виноват? Вы.

— Ты, стало быть, думаешь, мистер Пол пьет, только когда я рядом?

— Я знаю, что он выпить не дурак, но ему велят бросить и не пить ничего, кроме лимонада. А тут вы появляетесь, и вам подавай чего покрепче. Вот поэтому мы хотим, чтобы вы уехали.

— Мы? Кто это «мы»?

— Миссис Лихтенвальнер и я, вот кто.

— А по-моему, ты такой же лгун, как и вор. Ну да одно другому не мешает. Ты ведь придумал все это, чтобы никто не узнал, что ты воруешь.

— Да что вы знаете про это? Только то, что мистер Пол рассказал вам, а он не против, если я когда и перехвачу пятерку. Он знает, куда идут все деньги. И он никогда не обзывает меня вором.

— Да ну? А ведь именно он велел мне не оставлять деньги на виду.

— Ну да, а вы так и сделали и не потеряли своих промокших бумажек в ванной, и все потому, что мистер Пол предупредил вас. Но ведь он не велел вам называть меня вором и командовать мной, как никогда не командуют люди, на которых я работаю. Я делаю свое дело, а они обращаются со мной по-хорошему и никогда не поднимают шума, если вдруг потеряется пятерка или десятка. Это хорошие люди, они привыкли ко мне. Мистер Тейт, я же вижу, у вас неспокойно на душе, так я прямо скажу: лучше бы вам уехать со своими бедами куда-нибудь в другое место. Искренне ваш, Ламар Хой. Это я, искренне ваш. — Он развернулся и вышел из комнаты, и Сидни услышал, как хлопнула дверь в кухню. Через некоторое время снова раздался стук двери, за которым последовали тяжелые шаги по лестнице в глубине дома. Он выждал некоторое время и прошел к себе в комнату. На полу стояли нераспакованные сумки.

Этически и даже эстетически положение его было незавидно. Он оказался бит по всем позициям, потерял лицо, начиная уже с того, что его заставили есть завтрак, когда он совершенно того не хотел. Он позволил негру втянуть себя в спор, и тот превратил его в повод для рассуждений о том, что Сидни ведет себя не так, как положено джентльмену и гостю. Мало того, Ламар упрекнул его в том, что он оказывает дурное влияние на больного человека (а в том, что Ламар говорил о Поле правду, Сидни не сомневался; лимонад накануне утром, тот факт, что в Атлантик-Сити Пол сторонился публичных домов, — уже достаточные свидетельства, не говоря уж о том, что Пол все время возвращался к теме здоровья и болезни). В какой-то момент Сидни вдруг захотелось, отбросив всякие принципы, оказаться на старом Юге и всыпать Ламару по первое число, но это была Пенсильвания и шел 1917 год, и болтливый, наглый негр-слуга, быть может, сам того не желая, открыл ему глаза на правду, состоящую в том, что он, как последний эгоист, ищет у друга защиты, даже не задумываясь о том, готов ли, способен ли друг эту защиту предоставить. Да, он для Пола сделал бы то же самое; но его вдруг поразила мысль, что Пол никогда бы к нему не обратился. На самом деле, пришлось признаться самому себе, на самом деле никто в мире не попросил бы его о помощи в минуту беды. Разве что дети, но дети — иное дело. Да, он всегда вел себя так, что никто и никогда ни о чем его не просил. Сам он в прошлом помогал людям, но его не просили. Даже Грейс, несмотря на ее положение в обществе, была более доступна людям. Ведь это ее посвятила в свои беды беременная девочка во время фестиваля в честь Дня независимости. Положим, Грейс сама ее к этому подтолкнула, но ради справедливости к ней и суровой справедливости к самому себе следует признать, что были и иные случаи — Сидни их запомнил, — когда оказавшиеся в трудном положении мужчины и женщины вполне могли попросить о помощи его, а просили Грейс.