— В моем случае я звонила ему по телефону.
— Что ж, Грейс, в таком случае, полагаю, это можно назвать мужским поведением. Это, извини за выражение, техника нападающего, мужская техника, в отличие от платья с глубоким вырезом, являющего собой технику женскую. Не думаю, что на нашем веку и в условиях нашей культуры женщина сможет позволить себе проявить инициативу, избежав при этом старого определения «нападающий». А может, так будет всегда. Это возвращает нас к основам. Жеребец чует кобылу за милю и устремляется за ней. Но опять-таки извините за прямоту, духи-то чьи? Кобылы, разумеется. Мне кажется, людям не нравится, и наша культура отвергает, что женщина душится и в то же самое время преследует жеребца. Это неправильно. Предполагается, что кобыла пользуется определенными духами, запах которых доносится до жеребца, оказавшегося на самом близком к ней расстоянии. И если какая-нибудь кобыла… э-э… летит что есть духу к забору, чтобы убедиться, что жеребец почуял запах ее духов, других кобыл это возмущает и они вполне могут залягать ее до смерти.
— В настоящем бою лошади кусаются, а не лягаются, — возразила Грейс. — Таким образом они стараются переломать сопернику ноги. Но во всем остальном ты прав. — Она закурила третью за день сигарету. — Насколько я понимаю, ты меня о чем-то предупреждаешь?
— Как это?
— Мол, другие кобылы вполне могут меня залягать.
— Не знаю, право. Но может, ты и права, — согласился Эдгар.
— Держись подальше от Джека Холлистера — вот что ты хотел сказать.
— Холлистера?
— Эдгар, у вас с Бетти нет секретов друг от друга. Она все тебе говорит, так что не надо притворяться.
— Ну да, — кивнул он, — именно это я и хотел сказать. Не надо начинать эти игры с Холлистером.
— Ну же, Эдгар, пусть все будет по-честному.
— Хорошо, хорошо, не надо продолжать эти игры с Холлистером или, если угодно, начинать заново. Холлистер — частная собственность. Больше того, Грейс, он превращается в нечто вроде идола, маленькое божество. Ну ладно, скажем, божество — это слишком сильно сказано, пусть будет божок. В любом случае о нем говорят на каждом углу. Все его читают, все его цитируют, перевирают. Вчера у меня был разговор с губернатором, и хочешь — верь, хочешь — не верь, но он начал пересказывать какой-то анекдот из «Пилюль». А я-то, признаться, думал, что он вообще ничего не читает, даже счета, которые подписывает. Но в любом случае, Грейс, если у тебя начнется что-нибудь с Холлистером, скандал поднимется страшный, именно потому, что он — божок. И всю вину свалят на тебя.
— Залягают до смерти?
— Да. И не только кобылы. Жеребцы — тоже, те, которым до тебя не добраться.
— Эта метафора… по-моему, мы злоупотребляем ею, особенно учитывая, что я никогда не казалась себе пастбищем. А что, если этот господин хочет перепрыгнуть через забор без всякого зова с моей стороны?
— Грейс, Грейс, Грейс.
— Ладно, — рассмеялась она, — по крайней мере теперь я знаю, что ты обо мне думаешь.
— Мэм, с меня вполне хватает моей женщины, да и не ходок я. Но если кто-нибудь скажет, что ты ему интересна…
— О Господи, и много таких?
— Кажется, так говорили о Клеопатре, так что тебе не о чем волноваться. И все же легко понять, почему мужчинам хотелось бы убедить себя, будто твои чары не производят на них никакого впечатления. Честно говоря, я и сам заставил себя в это поверить. Я смотрю на тебя просто как на подругу Бетти, и это сильно облегчает жизнь. И я точно знаю, что и тебе от меня ничего не нужно, иначе бы мы не сохранили невинность до нынешнего июльского дня 1920 года. И пусть так будет впредь.
— Ах ты, негодяй, что за оскорбления!
— Помилуй, — засмеялся он, — какие оскорбления. Я боюсь тебя. Настолько боюсь, что сейчас убегаю наверх, холодный душ надо принять. — Эдгар встал, потянулся, подхватил пиджак за воротник и накинул его на плечи.
— Трусы меня не интересуют, — фыркнула Грейс.
Он мягко погладил ее по голове:
— Грейс, не теряй друзей, меня и Бетти.
— Это что, тоже предупреждение? — Она высвободила руку и потрепала его по кисти. — Кстати, думаешь, мне понадобятся друзья?
— Может, и так, и тогда у тебя будем мы.
— Выходит, понадобятся? — Она стиснула ему руку. — Присядь на минуту, Эдгар. Не знаю даже, почему вдруг вспомнилось. — Он сел на плетеную подставку у ее ног. — Однажды… когда же это было… должно быть, лет пять назад. Еще до войны и до того, как я вляпалась в ту историю и мы с Сидни представляли счастливую супружескую пару. Дело было осенью, в октябре. Дети с утра уехали в школу, я — в город. Весь день лил дождь, и, по-моему, Сидни не услышал, как я вернулась и прошла вон в ту комнату, в берлогу, его кабинетик. Выглянула из окна. Сидни сидел на веранде, а на полу валялись с десяток пар обуви, его ботинки, мои, детские, щетки, бархотки, мазь. Этому занятию он всегда предавался в дождливые дни, до блеска чистил туфли. В общем, возился он с обувью и что-то негромко напевал себе под нос. А в какой-то момент вдруг остановился. Просто остановился и стал смотреть на струи дождя. И так продолжалось две или три минуты, лица его я почти не видела, но, Боже мой, Эдгар, до чего же одинокий у него был вид! Меня прямо жуть охватила. Захотелось выйти, успокоить его, сказать, как я его люблю, как все мы его любим. Но тут же я поняла, что не надо этого делать. Поняла, что никто не должен нарушать этого одиночества. — Она заплакала, но продолжала сквозь слезы: — Все, что было в моих силах, так это оставить его в покое, чтобы он не знал, что я видела его в ту минуту. Вот и все, что я могла сделать. Все.
Эдгар кивнул, в глазах у него стояли слезы. Грейс прижала к глазам носовой платок.
— Не знаю даже, зачем я тебе все это рассказываю. Может, потому, что ты заговорил о друзьях. Только что они сделали для Сидни? Все мы любили его, но никто не пришел на помощь. Интересно, а меня кто-нибудь заставал в таком виде? Нет, ни в коем случае нельзя смотреть на любимых, когда им кажется, что они одни. И самому нельзя этого позволять.
— Ты права. Мне приходилось наблюдать за людьми в судах, просто за случайными зрителями, когда они сосредоточивались на происходящем, слушали судью или адвоката. По-моему, Сидни был занят тем же. Он наблюдал за судом, только рассматривалось дело о его собственной жизни. — Эдгар встал. — Ладно, пойду и в окно смотреть не буду.
— Все равно ничего не увидишь, — улыбнулась Грейс. — После того случая вряд ли кому удавалось увидеть меня в таком состоянии.
— За все пять лет?
— За все пять лет.
— И никто ни разу не застал тебя врасплох?
— Никто. Разве когда я бредила, но это другое.
— Разумеется. Ведь это была не ты. То есть одновременно ты и кто-то другой.
Эдгар принял душ и лег на кровать, накинув на себя простыню. К тому времени как вернулась Бетти, он, можно сказать, выспался.
— Чему это ты улыбаешься, мой господин и повелитель?
— Ты едва не застала меня врасплох. А именно этого я и стараюсь избежать.
— О чем это ты? — Бетти поспешно раздевалась. — Да, душ не помешает. На реке было хорошо…
— Но на обратном пути пришлось тащиться в гору, и вам всем снова стало жарко. Грейс во многом оказалась права. Иди в душ, потом все расскажу.
Бетти была занята не только беседой. Еще не успев войти в ванную, она скинула с себя все и остановилась посреди комнаты.
— Иногда я думаю, как бы от душа грудь не расплылась.
— Не волнуйся, не в первый раз я тебе говорю: недурно выглядишь для старой краги с тремя детьми.
Бетти выпрямилась и выпятила грудь вперед:
— Надеюсь. Ладно, пошла.
Эдгар оделся, только пиджак остался висеть на стуле, и когда Бетти вышла из ванны, он пересказал ей историю про Сидни и кое-что еще, услышанное от Грейс.
— Ах ты, болван, — возмутилась Бетти, — зачем сознался, что я тебе все выболтала?
— Да ты, наверное, сама созналась, она так уверенно говорила.
— Разве что случайно. Но от нее, от нашей Грейс, ничто не ускользнет. Она изучает людей. Слушай, напомни или сам купи мне новую купальную шапочку.
