Но система социального патронажа продолжала сокращаться. К весне 1933 г. в Ленинграде был ликвидирован городской трудпрофилакторий № 1. Некоторых женщин, занимавшихся торговлей собой, власти попытались устроить в открывшийся для инвалидов учебнопроизводственный комбинат им. К. Маркса (за 1933 г. — до 150 человек). Основную же массу проституирующих ждали колонии и лагеря системы НКВД—ОГПУ. В Ленгорсобесе остался лишь старший инспектор по общественным аномалиям при секторе гособеспечения и по одному инспектору работало в районах, которым местные власти перестали оказывать реальную помощь. В социально-экономической и культурной областях, просвещении и здравоохранении, а также при решении проблем проституции стал преобладать «остаточный принцип финансирования». Долгосрочная программа борьбы с продажей любви была практически свернута. В то же время государство продолжало использовать соцаномаликов, в том числе и проституток, как источник дешевой трудовой силы. В отчете Ленинградского городского отдела соцобеспечения за 1933 г. отмечалось, что значительное число здоровых проституток группами направляется специальными органами на работу в колхозы и на новостройки в принудительном порядке. Минусы такой практики, были очевидны. В 1934 г. известный медик и педагог П. И. Люблинский, отмечая, что среди женского контингента из этих групп наблюдается занятие проституцией и на новом месте, резонно предупреждал: «Нет никаких гарантий и того, что, направленные на работу против их желания, соцаномалии не разбегутся при первой же предоставившейся им возможности»[274].

Колонии НКСО также все отчетливее проявляли себя в качестве не воспитательных, а принудительно-трудовых учреждений. В ноябрьском номере «Социальногообеспечения» за 1934 г. говорилось, что в большинстве таких заведений срок пребывания доходит до 5 лет, воспитываемые фактически представляют собой только рабсилу, а их «педагоги» — надзирателей. Не составлял исключения и Свирский учебно-производственный комбинат — так стала называться колония. На 1 января 1935 г. в нем содержалось 506 человек. Комплектовался он за счет почти всех республик СССР: Ленинградской области выделялось 315 мест, Московской — 100, Калининской — 10, Северному краю — 10 и т. д. Согласно отчету Ленгорсобеса за 1934 г., учебно-воспитательная работа на комбинате «граничила с преступлением». Произведенная за год продукция оценивались в 556 тыс. рублей, но хозяйство продолжало оставаться убыточным и требовало дотаций в 429 тыс. рублей. В связи с этим было принято решение резко усилить интенсивность труда воспитуемых, отправив женщин на лесоповал. Для 1935 г. планировался выпуск продукции на сумму 859,6 тыс., а в 1936 г. — уже на 2296,5 тыс. руб.

Ужесточение эксплуатации вызвало сопротивление подопечных.1 В докладе специальной бригады Ленсовета по обследованию исполнения наказов избирателей от 10 ноября 1935 г. приводились такие факты: «На Свири, куда посылают всех, дело поставлено скверно. Там производственная колония — совхоз, где никакой воспитательной работы не ведется и высланным приходится исполнять тяжелую физическую работу, иногда совершенно непривычную. Из Свирской колонии бегут обратно в город, в прошлом году — до 100 человек»[275]. Лишь 10% освобожденных из колонии женщин вели добропорядочный образ жизни, остальные возвращались к прежним занятиям.

Планы сделать Свирскую колонию доходным предприятием насильственными мерами потерпели крах. Обстановка на комбинате ухудшалась. Результаты его обследования в июне 1936 г. выявили, что из 556 воспитываемых 144 (в том числе 134 женщины) имели венерические заболевания, 93 из них были сифилитичками. По существу, заведение превратилось в очаг заразы не только для ее обитателей, но и для местных жителей. Врач-венеролог на комбинате отсутствовал, питание было плохим и т. п. Неудачными оказались и эксперименты с принудительным отправлением выпускников колонии на дальние новостройки, например в 1935 г. в г. Хибиногорск на Кольском полуострове.

К середине 30-х гг. социальная помощь женщинам, ставшим на путь проституирования, и в самом городе, по сути дела, прекратилась. Об этом свидетельствуют материалы доклада специальной бригады Ленсовета. В них, в частности, отмечалось, что многие бывшие проститутки, устроенные на предприятие, возвращались к своему промыслу только потому, что «на работу нужно выходить сносно одетой и обутой и иметь возможность прожить до первой получки, а этого обычно не бывает». Упоминался случай, когда единственный оставшийся к тому времени инспектор по соцаномалиям отдала «собственную пару обуви такой женщине, чтобы не оттолкнуть ее от решения взяться за работу после легкой жизни». Начатая научно-исследовательская деятельность в клинике ЛИТИНа прекратилась. За два года ученые института провели девять научных конференций по изучению общественных аномалий, создали музей, в котором хранились и 3 тыс. персональных дел проституток, прошедших через трудпрофилакторий на Б. Подьяческой улице, собрали интереснейшую статистику и другие материалы. К счастью, документы, полученные исследователями, частично сохранились. Некоторые из них, например фольклор, проанализированный известным литератором и психиатром профессором А. М. Евлаховым, использованы в данной книге. В целом же деятельность по изучению социальных причин проституции оказалась ненужной. Характерно также, что и горсобес не выполнял наказы избирателей, требовавших восстановления женского профилактория на Б. Подьяческой, заявляя о необходимости вывозить проституток за город, и т. д.[276] Деятельность Ленгорсовета постепенно затухала. Количество проходящих через его учреждения «соцаномаликов» сокращалось.

В 1936 г. по инициативе городской общественности предпринимались попытки оживить работу по реабилитации проституток гуманными способами. Была организована Центральная комиссия при секции социального обеспечения Ленсовета для определения судьбы задержанных «соцаномаликов», проектировалось восстановление должности районных инспекторов. И надо сказать, что профилактическая помощь возобновилась, правда, в небольшом объеме — выдача единовременных пособий бывшим проституткам, перевод их на более оплачиваемую работу, содействие в получении документов и т. д. Но психоз погони за классовыми врагами, к числу которых относили и проституток, не позволил возродиться истинному милосердию даже в той усеченной форме, в которой оно существовало хотя бы в 20-х гг. Правда, незадолго до начала Великой Отечественной войны появился документ, свидетельствующий о явной несостоятельности идеи искоренения форм девиантного поведения лишь насильственными методами. Это циркуляр НКСО РСФСР «О мероприятиях по ликвидации нищенства среди контингентов соцобеспечения» от 5 ноября 1939 г. В нем констатировалось, что «…в связи с ослаблением со стороны работников местных органов социального обеспечения политико-массовой и культурно-просветительной работы… все еще продолжают иметь место остатки наследия капиталистического строя — нищенство, беспризорность, проституция»[277]. По сути, в циркуляре на правительственном уровне в канун 22-й годовщины Октябрьской революции признавалось существование проституции в стране и делалась попытка частично вернуться к социально-профилактическим методам решения этой проблемы. Предлагалось создать бригады для выявления, учета, изучения «контингента соцобеспечения, занимающегося антиобщественными явлениями», и т. д.

Но фактически хотя бы частичного возвращения к практике работы НКСО первой половины 30-х гг. в предвоенные годы так и не произошло. Трудно было не только восстанавливать разрушенное до основания, но и победить НКВД. В декабре 1939 г. заведующий Ленинградским городским отделом социального обеспечения писал в НКСО, что упоминаемая в циркуляре деятельность в настоящее время чужда их ведомству, центральное место в борьбе с социальными аномалиями по праву принадлежит органам НКВД, которые теперь и «устраивают специальные учреждения принудительного трудового перевоспитания». Правда, осенью 1940 г. представители Ленинградского собеса обращались в Ленгорисполком с просьбой выделить средства на содержание общежития для проституток на 30 человек. Это, по сути, единственный факт, который можно привести в подтверждение робких попыток возрождения свойственного российскому обществу чувства «милости к падшим». Оно обрело сугубо административно-репрессивный характер, как и все в тоталитарном государстве, где людей в счастливую жизнь загоняли насильно. Читатель может здесь резонно возразить, сославшись на то, что и в царской России система социальной помощи была не слишком эффективной, а главное — тоже связанной с полицейскими учреждениями. Но не следует забывать то обстоятельство, что реабилитационная система до революции в условиях существования определенного законодательства ориентировалась на контакты с сугубо специфическим контингентом — легальными проститутками, особами, считавшими торговлю телом своей профессией, сопряженной с определенным риском. В Советском же государстве, где официально не существовало проституции, насильственному исправлению подвергались нередко женщины, образ жизни которых был более свободным, чем у окружающих.