«Если бы только Акииму удалось найти еще ученика, — с тоской подумал он. — Мы и так всю жизнь старались работать как можно быстрее, так что еще один человек в гильдии стал бы настоящим подспорьем».
Но это было бы чудом, достойным Небесной Заступницы, нехотя признал он. Проживающие в деревне семьи неохотно отпускали своих детей учиться в гильдию. Все они признавали, что во многом зависят от ген–форм, но не желали отказываться даже от одной пары рук. Гильдия, как и весь остальной Эшвилль, с трудом держалась на плаву.
Эдеард поспешил через двор к резервуарам, где содержались его недавно сформированные кошки, а по пути мысленно спросил у Небесной Заступницы, почему он до сих нор остается в этом всеми забытом местечке на краю дикого леса. Справа от него находились большие конюшни, где в стойлах переминались с ноги на ногу аморфы. Это были примитивные существа размером с местного пони, на шести ногах, поддерживающих округлое туловище. Шесть верхних конечностей оставались в зачаточном состоянии в виде небольших выпуклостей вдоль хребта животного. Внутренние органы женских особей на тридцать процентов занимали яичники, производящие по одному яйцу каждые пятнадцать дней. Три самца кружили по общему загону в одном конце конюшни, а самки размещались по одной в пятнадцати отдельных отсеках. Впервые с тех пор, как Аким взял Эдеарда в ученики, все стойла были заняты, и это вызывало у мальчика чувство глубокого удовлетворения. Редкий мастер, даже такой опытный, как Акиим — а он, несмотря на возраст, оставался выдающимся специалистом, — мог позволить себе сразу пятнадцать аморфов. Формирование зародыша занимало немало времени, и нелепых неудач у Эдеарда случалось не меньше, чем успехов. Яйцо можно было начинать формировать не раньше, чем через десять часов после оплодотворения, и не позже, чем через двадцать пять часов. Длительность процесса зависела от сложности выбранного вида.
Эдеард не одну ночь провел в мягком кресле шейпера, сосредоточенно вглядываясь в яйцо. Формирование, как не раз говорил Акиим, подобно процессу лепки из неосязаемой глины невидимыми руками. Искусство шейпера требовало сочетания про–взгляда и телекинеза. Мысленный взгляд должен был проникнуть под оболочку, и шейпером мог стать только тот, кто видел содержимое с абсолютной ясностью. Хоть Эдеарду и не свойственно было хвастаться, он знал, что у него самое острое мысленное зрение во всей деревне. Внутри яйца он видел маленький образец аморфа, словно состоявшего из сгустка серой тени. Посредством телекинеза он придавал этом сгустку желаемую форму, но медленно, удручающе медленно. Его возможности строго регламентировались. Ген–форме нельзя было создать семь рук или две головы. Главным же в процессе считалась активация зародыша, память об этом хранилась в наследственной физиологии аморфа. Мастер мог варьировать размеры, но только в рамках выбранного вида. Внутри каждого стандартного вида имелись свои отличия, в результате чего появлялись мартышки или шимпанзе, множество разновидностей лошадей: больших, малых, сильных или быстрых. Весь этот длинный список Эдеарду следовало помнить наизусть. Формирование было невероятно трудным занятием, требующим полной концентрации сил. Шейперу не только полагалось иметь дар проникающего видения и телекинеза; он должен бы чувствовать то, что делает, инстинктивно знать, правильно ли он поступает, и угадывать потенциал эмбриона ген–формы. В малых формах могло не хватить места для репродуктивных органов, значит, его следовало освободить за счет других элементов. Но каких? Ничего удивительного, что даже Грандмастеру время от времени доводилось портить яйца.
Эдеард миновал конюшню аморфов, бросив лишь быстрый про–взгляд в здание, чтобы убедиться, что ген–мартышки успешно справляются с очисткой стойл и раздачей корма. Он заметил у некоторых особей проявление небрежности и недисциплинированности и коротким телепатическим посылом обновил пакеты команд. Более глубокий осмотр выявил состояние созревающих внутри аморфов яиц. Из одиннадцати сформированных в трех яйцах проявились признаки возникших проблем. Он вздохнул; два яйца были сформированы им лично.
За конюшней аморфов стояли лошади. В стойлах временно располагались девять жеребят; семь из них должны были вырасти в крепких массивных коней, а потом отправиться на соседние фермы, где им предстоялотянуть плуги и телеги. Большую часть вознаграждений гильдия эгг–шейперов в Эшвилле получала именно за ген–формы, пригодные для использования в сельском хозяйстве. Спрос на домашних мартышек и шимпанзе был невысоким, и Эдеард знал, что это происходит только по той причине, что люди не желают потратить чуть–чуть времени и узнать, как их правильно инструктировать. Никто не собирался приходить сюда и выслушивать поучения от четырнадцатилетнего мальчишки. Это его ужасно огорчало; Эдеард был уверен: если бы к нему прислушались, экономика деревни могла бы восстановиться.
«Терпение, — всегда советовал Акиим, как только Эдеард начинал возмущаться по поводу недальновидности соседей. — Часто надо сделать что–то неправильно, чтобы потом выйти на верный путь. Придет время, и к твоим словам будут прислушиваться».
Эдеард не представлял, когда это произойдет. Даже если сегодня он добьется успеха, вряд ли люди бросятся к нему с поздравлениями и станут спрашивать его советов. Он был уверен, что навсегда обречен оставаться странным подростком, живущим у старого чокнутого Акиима. Когда люди думали, что их никто не слышит, они говорили, что эти двое прекрасно подходят друг другу.
С противоположной стороны к конюшне примыкал загон для мартышек и шимпанзе. Внутри, в гнездах, свернулись клубочками два детеныша. Все остальные разбрелись по территории гильдии и занимались своими делами. Вознаграждений за мартышек шейперы давно не получали, даже кузнец, у которого работало пять особей, не хотел брать дополнительных помощников.
«Возможно, стоит пригласить людей на территорию гильдии, — подумал Эдеард, — показать им, что могут мартышки, если получают правильные команды. Или хотя бы попросить показать Акиима. Надо как–то разорвать этот порочный круг, придать людям смелости». Мечты странного мальчишки!
Рядом с загоном мартышек стояла псарня. Спрос на ген–собак всегда оставался высоким, особенно на тех, которые помогали пасти коров и овец. На псарне восемь щенков крутились вокруг двух кормящих сук, которых сформировал лично Эдеард. Они с Акиимом довели аморфов сразу до продуктивной стадии, минуя длительный период кормления. Эдеард испортил двенадцать яиц, пока добился первого успеха. А идею он почерпнул из древней книги гильдии, где прочитал о кормящих суках, и теперь горел нетерпением испытать этот метод на других видах. После вывода первого экземпляра Акиим, впечатленный упорством Эдеарда, всячески его поддерживал. Между собачьим загоном и помещением для волков располагался главный вход в гильдию. На территории волков бегали шесть подрастающих зверей. Эти существа приносили немало пользы за стенами деревни — волки несли охрану Эшвилля и окрестных ферм, а еще их брали на охоту в лесах, где те успешно истребляли местных хищников Кверенции и даже случайных бандитов. Эдеард остановился и заглянул внутрь. Поджарые твари были покрыты темно–серой шерстью, делающей их малозаметными в окрестном ландшафте, а их длинные морды скалились острыми зубами способными перекусить средних размеров ветку, не говоря уж о чьей–либо конечности из плоти и костей. Эдеард перегнулся через загородку и потрепал по загривкам подросших щенков, на что они ответили радостным визгом, а потом кто–то лизнул его руку горячим гибким языком. У двух щенков на спине имелось по паре рук. Это было еще одно нововведение Эдеарда — он хотел посмотреть, не смогут ли они с их помощью управляться с ножами или дубинками. О чем–то подобном он тоже прочитал в древних текстах. Но, услышав эту идею, обитатели деревни также сокрушенно покачали головами.
Из всех хозяйственных построек больше всего Эдеарда привлекал вольер для птиц. Это было невысокое круглое помещение с арочными проемами на высоте около двадцати футов, под самой крышей, и единственным входом на уровне земли. Пустое пространство внутри пересекали широкие брусья из мартоза. Острые когти за много лет так сточили их, что в верхней части те из прямоугольных стали почти круглыми в сечении. В вольере остался всего один ген–орел, ростом почти с туловище Эдеарда. Верхние конечности у него располагались парами; первая пара поддерживала большие передние крылья, придавая им удивительную гибкость, а заднее крыло осталось простым треугольником, обеспечивающим устойчивость. Продолговатое обтекаемое тело покрывал плащ изумрудно–золотистых перьев, а вытянутые челюсти, немного похожие на настоящий клюв, были усеяны острыми зубами.
