Вот только я его не знала.
- Кто вы?
- А ты не помнишь? – изумился он. Я только сейчас заметила, что у него из-под шевелюры выглядывали заостренные кончики ушей, а улыбка, которой он меня наградил за мое беспамятство, была клыкастой. Да он же такой, как я! Но не открытием же его шокировать, авось и сам заметит морфологические особенности.
- Нет.
- Ничего, все можно исправить, – он легко коснулся тонкими пальцами хрустального амулета на груди и, пробормотав не то молитву, не то заклятие, выбросил вперед руки. Сверкающее полотно, сорвавшееся с кончиков пальцев, плотно спеленало меня в кокон, вонзаясь колючими искорками в раскрывшийся на яростный зов разум. И я вспомнила...
Все, до мельчайшей детали. Вплоть до промелькнувших мыслей. Вспомнила свою жизнь. И последовавшую за ней смерть. И снова жизнь. И вновь смерть... И так до бесконечности – череда перерождений в едином теле и с прежней душой.
Я совершенно иным взором рассматривала купол с битвой. Моей битвой.
Война, едва не уничтожившая мой народ.
Война, которая принесла мне слишком много боли.
Война, которая сделала меня такой, какая я есть...
Мы проигрывали битва за битвой, уступая колдунам все новые земли. Наши земли. Нас теснили к Седым горам. А что делать, когда возможности уйти не будет? Прятаться? Скрываться? Бежать? Вести партизанские отряды на зазнавшихся выскочек? Да и по праву они зазнались. А мы слишком поздно это поняли...
Война принесла много крови. Каждая семья оплакивала почивших на поле боя родственников. Братьев, отцов, сыновей. Подчас, бывало, и матерей, и сестер, и дочерей – женщины дрались за свои семьи, разрывая врагам глотки, рвя когтями податливую человеческую плоть... Но, как более слабые, неизменно погибали в неравной схватке.
После прорыва городских стен у нас дома недосчитались четверых. Отца, двух моих сводных братьев и сестры. Мама с непроницаемым лицом стояла перед общим кострищем с черным тюльпаном в опущенной руке. Ее любимые цветы, пригодившиеся для траура.
Я не скрывала слез. Не по отцу, не по братьям, хотя и их, несомненно, было жаль. Но они выполняли свой долг и умерли с честью.
Я плакала по сестре. Она была такой красивой, похожей на маму как две капли воды. Кровью от крови. Совершенной, добавляли восхищенные поклонники. Идеальной, с тусклой завистью замечала я. А ведь она только на десять лет старше меня, едва переступила порог совершеннолетия. Как больно потерять того, кого любишь и кого считаешь образцом для подражания. Колдун хладнокровно убил беззащитную девушку, вышедшую поутру за границу боевых действий, к старому колодцу Желаний. Никто так и не узнал, чего она хотела попросить у Безликой... Ее изувеченный труп подбросили к городским воротам прямо перед нападением. Не мудрено, что отец бездумно бросился в атаку, позабыв о своем войске, ведомый одной лишь местью. Дюжина заклятий разорвала его изменившееся тело в прыжке, но он успел-таки рвануть когтями по глотке безжалостного детоубийцы.
Мама до боли сжала тонкими пальцами мое плечо, уводя от полыхающего костра. Прими своих почитателей, Двуликая. Не оставь их на том свете. Беспамятство – не повод отказываться от преданных твоему могуществу, Великая. Я верю в твою мудрость.
Я бездумно семенила за горделиво вышагивающей матерью. Прямая спина, высоко поднятая голова с упрямым подбородком. Бедная, сейчас ей труднее всех – на хрупкие женские плечи пала забота об умирающем государстве. О некогда великой державе. Повелительница не смеет показывать своих истинных чувств, не смеет чувствовать. Она может лишь повелевать. Жалкими крупицами, оставшимися от ее народа.
Мы остановились у входа в Храм. Четыре прекраснейшие Пилаты во имя Первозданных Стихий превратились в руины, погребя под собой всю западную часть здания. Сферическая крыша просела, но внутренние колонны удержали громоздкий переливающийся цветами Первозданных свод от позорного падения.
Я дернулась, высвобождаясь от захвата. Недоверчиво присмотрелась к Стражам, скрестившим сайнэ у высоких створов.
- Зачем мы здесь, матэ?
- Так надо, девочка моя, – грустно улыбнулась Повелительница, – так надо... Успокойся, ты будешь не одна – я тебя не брошу.
- Но... – я поискала в темно-серых глазах сожаление, а нашла только боль. Боль, от которой не избавиться. Боль от потерь. И желание выжить. Любой ценой. Даже ценой жизни последнего оставшегося близкого человека. Даже ценой жизни родной дочери. – Мама... Не надо... Я боюсь.
- Иногда нам приходится подавлять наш страх, чтобы оставить честь и достоинство, – холодно молвила правительница Оминоса, едва кивая стражникам, отступившим от дверей и до хруста заломившим мне руки за спину, уводя в Храм...
Кажется, я отключилась на пару часов, когда боль от впившихся в запястья и лодыжки оков стала нестерпимой. Цепи, изготовленные из дэра, выпивали мою жизнь. До капли. Я боролась до последнего, но вырваться из смертоносного металла было не под силам даже мне. Я глотала текущие по щекам соленые слезы, крича, зовя на помощь, но жрецы не обращали на мои стоны боли пополам с детской обидой ни малейшего внимания.
Они готовили ритуал. Невозможный по своей природе. Но единственный, который может спасти наш народ, подарить могущество, стоящее выше магии. Я понимала его нужность, но не принимала жертв, которых он для себя требовал. Отдаться в Небытие – что может быть страшнее? А потом вернуться назад, но совершенно иной, измененной Стихией.
Я повернула голову на громкий звук – привели еще троих. Разместили на оставшиеся жертвенники, стоящие параллельно Пилатам. Каждому – своя Стихия.
Рядом со мной положили до боли знакомое тело: серебристые волосы, разбросанные по каменному ложу, четко вылепленное красивое лицо, бледные губы. Мой возлюбленный, который, как и я, уйдет, если выживет, отсюда совсем другим. Вспомним ли мы друг друга?
Я перестала что либо понимать, бессмысленно таращась на трещины, струящиеся по прежде гладкому своду купола, переходя от одной к другой. Мне показалось, что они складывают узор, видимый только мной. Для меня. Для меня одной.
- Детка, – в хриплом от рыданий голосе я с трудом узнала напевные мотивы матери. – Ты... не злись. Мне просто некому больше доверить эту тяжкую ношу.
Она провела пальцами по моему лбу. В другой руке что-то блеснуло.
- Мама?..
- Прости, девочка моя, – смахивая особо ретивую слезинку, прошептала Повелительница. Стилет в левой руке уверенно пошел на взмах, – но так надо...
Новая боль заставила меня вновь потерять сознание, или мама сжалилась и нажала на нужную точку. Пришла в себя я в самый разгар вызова. На лице липкой коркой запеклась кровь. Я облизала пересохшие губы, помутненным сознанием принимая свою участь. Великие, как же больно. Словно выкручивают каждую косточку, каждую жилку в иссушенном дэром теле. Я закричала, не выдержав.
На пульсирующий от тупой боли лоб опустилась холодная рука. Я блаженно застонала. С трудом раскрыла слипшиеся веки. Размытый силуэт с темной окантовкой и светлым росчерком где-то в районе лба. Мама...
Нежный голос шептал на ухо, и боль притуплялась:
- Все будет хорошо, деточка... Прости меня за это, но... все будет хорошо, доченька...
- Мама, – выдохнула я, погружаясь в Небытие...
Обрыв.
Один лишь неверный шаг отделяет от смерти. Окончательной. Которая уже навсегда. После которой ничего нельзя изменить.
А здесь... пока... мы живы?
- Возьми меня за руку, – тихо попросила я, не отрывая взгляда от тьмы под ногами. Точнее там, где должны были быть мои ноги – внизу я не видела ничего кроме клубящегося мрака. А есть ли здесь моя рука? Неважно. Главное, что я чувствую его рядом с собой. А он – меня. Вместе не страшно.
- Я тебя не забуду, – сурово пообещал он в Пустоту. Я кивнула. Или подумала, что кивнула? Здесь не нужны слова. Здесь всем управляют чувства. К чему же лишние движения?
- Они приближаются, – заметила я, разглядывая Великих. Первый и последний раз в своей жизни. Сколько мощи. Сколько силы. Великие и могучие. Всесильные. Грозные. Бесстрашные. Для которых смертная жизнь – ничтожная песчинка в горе песка. Ненужная, но отчего-то ценная. Но при потере ее легко заменить другой, практически идентичной. – Неотвратимо...
