– Сама объясни Габриэлле, – бросил Райан. – Я должен встретиться с клиентом. Прямо сейчас.

– А мне нужно сесть на самолёт. Прямо сейчас.

На мгновение они стояли и смотрели друг на друга. Спор зашёл в тупик. Глядя ему в глаза, Райли напомнила себе, что когда-то любила этого человека. И вроде как любил её так же сильно. Это было давно, когда они были молоды и бедны, когда он ещё не стал успешным юристом, а она – агентом ФБР.

Она не могла не отметить, что он всё ещё был довольно привлекательным. Поддерживать себя в хорошей форме стоило ему многих усилий и часов в спортзале. Райли отлично знала, что у него было много женщин. Это было частью проблемы: ему слишком нравилась его холостяцкая жизнь, чтобы думать о воспитании дочери.

«Да и я немногим лучше него», – подумала Райли.

Тут Райан сказал:

– Всё из-за твоей работы.

Райли постаралась скрыть злость. Они снова и снова перемывали эту тему. Её работа почему-то была одновременно слишком опасной и слишком незначительной. Его работа – вот, что было действительно важно, потому, что он зарабатывал много денег и потому, что он, дескать, претендовал на то, чтобы действительно изменить мир. Как будто разбор дел богатеньких клиентов значил больше, чем бесконечная борьба Райли со злом.

Но она не могла позволить ему затащить её сейчас в этот старый спор. Всё равно никто из них его не выиграет.

– Поговорим, когда я вернусь, – сказала она.

Она повернулась и пошла из дома. Она услышала, как Райан хлопнул дверью за её спиной.

Райли села в машину и поехала. У неё осталось меньше часа, чтобы добраться до Квантико. У неё кружилась голова. Всё происходило слишком быстро. Буквально недавно она решила взяться за новое дело. Теперь она задумалась, правильно ли поступила. Дело было не только в том, что нужно было справиться с проблемами Эприл, но и в том, что в её жизнь снова вернулся Петерсон.

Но в каком-то смысле это к лучшему: пока Эприл с отцом, она не попадёт в лапы к Петерсону. И Петерсон не собирается брать новых жертв. Озадаченная им полностью, в одном Райли была уверена: она единственная мишень для его мести. Она, и никто иной, должна быть его следующей жертвой. Будет приятно какое-то время побыть подальше от него.

Ещё она вспомнила о жестоком уроке, который усвоила в прошлом своём деле: не нужно пытаться одолеть всё зло мира одновременно. Это свелось к её новому жизненному кредо: «По одному монстру за раз».

И прямо сейчас она охотится на особенно безжалостную тварь. На человека, который, она знала это совершенно точно, скоро ударит снова.

Мужчина начал разматывать длинные цепи на своём рабочем столе в подвале. Снаружи уже стемнело, но звенья ярко блестели под светом голой лампочки.

Он полностью размотал одну из цепей. Её бренчание всколыхнуло ужасные воспоминания о том, как его заковали, посадили в клетку и мучали цепями типа этих. Но он как будто говорил себе: «Я должен встретить свои страхи лицом».

А для этого ему нужно доказать свою власть над цепями, ведь в прошлом цепи слишком часто показывали свою власть над ним.

Жаль, что кто-то должен страдать из-за этого. На пять лет он думал, что забыл обо всём. Ему очень помогло, когда его приняли на работу ночным сторожем в церковь. Ему нравилась его работа, он гордился своей значимостью. Ему нравилось ощущать себя сильным и полезным.

Но в прошлом месяце его уволили. Им понадобился кто-то с опытом в службе охраны, так они сказали, и с лучшими характеристиками – более крепкий и сильный. Они обещали оставить его работать в саду. Он всё ещё мог зарабатывать достаточно денег, чтобы платить ренту за свой крошечный домишко.

И всё же потеря работы, потеря авторитета, который она ему давала, потрясли его, он стал чувствовать себя беспомощным. И снова появилось желание – отчаянное стремление доказать свою силу, неистовая потребность утвердить власть над цепями, чтобы они не смогли захватить его снова. Он пытался убежать от своего желания, пытался оставить свою внутреннюю тьму здесь, в подвале. В прошлый раз он проехал весь путь до Ридспорта в надежде, что оно оставит его. Но оно не прошло.

Он не знал, почему. Он был хорошим человеком с добрым сердцем и ему нравилось оказывать услуги. Но рано или поздно его доброта всего оборачивалась против него. Когда он помог женщине, той медсестре, донести покупки до машины в Ридспорте, она улыбнулась и сказала: «Какой хороший мальчик!»

Он вздрогнул, вспомнив её улыбку и эти слова.

«Какой хороший мальчик!»

Его мать улыбалась и говорила ему так даже тогда, когда цепь на его ноге была слишком коротка, чтобы он мог дотянуться до еды или выглянуть наружу. И монашки тоже улыбались и говорили подобные вещи, через маленькое квадратное окно заглядывая в его маленькую тюрьму.

«Какой хороший мальчик!»

Не все были жестоки, он это знал. Большинство людей действительно желало ему добра, особенно в этом маленьком городке, где он поселился уже давно. Он даже нравился им. Но почему все относятся к нему, как к ребёнку, причём неполноценному ребёнку? Ему двадцать семь лет и он исключительно умён, он это знает. В его голове роятся прекрасные мысли, и он едва ли когда-то встречал задачу, которую не смог бы решить.

Но он, конечно же, знал, почему все относятся к нему так, как относятся: потому, что он с трудом мог говорить. Всю свою сознательную жизнь он ужасно заикался, так что даже не пытался разговаривать, хотя и прекрасно понимал всё, что говорили остальные.

И он был невелик ростом, слаб, а лицо у него было туповатое и детское, как у людей с врождёнными патологиями. В его немного уродливом черепе был заперт выдающийся ум, стремящийся совершать гениальные поступки. Но никто этого не знал. Вообще никто. Даже доктора в психиатрической клинике.

Какая ирония.

Люди даже не знали, что он знает слово ирония. Но он знал.

Он осознал, что нервно теребит в руке пуговицу. Он оторвал её с рубашки медсестры, когда подвешивал её. Вспомнив о ней, он оглянулся на койку, на которой он больше недели держал её связанной. Он хотел с ней поговорить, объяснить, что не хочет быть жестоким, просто она слишком похожа на его мать и монашек, особенно в своём халате медсестры.

Её вид в халате смутил его. Пять лет назад с женщиной из тюремной охраны было так же. Обе женщины каким-то образом ассоциировались с его матерью, монахинями и работниками больницы. Он просто не мог их отличить друг от друга.

Он почувствовал облегчение, когда покончил с ней. Держать её здесь связанной, давать воду, слушать её стенания сквозь цепь, которой он заткнул ей рот, была ужасная ответственность. Он развязывал цепь только для того, чтобы сунуть ей в рот трубочку для воды, а она попыталась закричать.

Если бы он только мог объяснить ей, что она не должна кричать, что через улицу живут соседи, которые не должны её услышать. Если только он мог бы сказать ей, возможно, она поняла бы. Но он не мог объяснить, безнадёжно заикаясь. Вместо этого он пригрозил ей опасной бритвой. Но в конце концов не помогла и угроза. И тогда ему пришлось перерезать ей горло.

Он отвёз её обратно в Ридспорт и повесил так, чтобы все видели. Он не знал, зачем это сделал. Возможно, как предупреждение. Если бы только кто-то мог его понять, тогда он не был бы так жесток.

Возможно, это был единственный способ, которым он мог донести миру, как сожалеет.

А ему действительно жаль. Завтра он пойдёт к торговцу цветами и купит цветов – дешёвый маленький букетик для её семьи. Он не будет разговаривать с флористом, но он может кратко написать свои пожелания. Подарок будет анонимным. И если он найдёт подходящее место, чтобы скрыться, он придёт на кладбище, когда её будут хоронить, и будет стоять, опустив голову, как и остальные скорбящие.

Он подтянул ещё одно звено и сжал его концы со всей силой, какой только мог, заставляя стихнуть его бренчание. Но глубоко в душе он понимал, что этого недостаточно, чтобы он стал хозяином цепей. Для этого ему придётся использовать их снова. Их и ещё одну смирительную рубашку из тех, что всё ещё оставались у него. Кто-то будет связан так, как он был связан.