В 1807 году Яков Иванович оставит преподавание и будет причислен к штабу генерал-адъютанта князя П.М. Волконского, занимавшегося изучением военной организации во Франции. Когда Волконского пошлют путешествовать по Европе, то де-Санглен будет его сопровождать.

В Берлине они будут приглашены на обед к коменданту города, где окажется много французских офицеров.

Когда речь зайдёт об Аустерлицком сражении, то Волконский неосторожно начнёт утверждать, будто русскими Аустерлицкое сражение проиграно не было. Это просто взбесило одного из французских генералов.

- В бюллетене об этом сражении сказано, что император России был окружён тридцатью дураками; не были ли и вы в их числе, князь?

Волконский промолчал и тогда из-за стола встал де-Санглен: "Если у нас приглашают французов к обеду, то отнюдь не с тем, чтобы говорить им неприятности".

- Браво! майор, сейчас видно, что в ваших жилах течёт ещё кровь француза.

- Вы ошибаетесь генерал, я русский и с вами имеет честь говорить русский.

- Уж не захотите ли вы драться с нами со всеми?

- Я согласен, господа, только по очереди.

Но тут комендант закричал: "шампанского!" и веселье восстановилось, как будто ничего и не было.

Но всё происходящее очень не понравилось Волконскому...

В Петербург де-Санглен вернётся с рекомендательным письмом князя к государю.

Теперь ему будет приказано состоять при военном министре графе Аракчееве.

Через несколько дней Аракчеев потребует де-Санглена к себе и когда тот явится, то объявит ему высочайший выговор, сделанный по письму генерал-адъютанта князя Волконского.

- Позволено-ли будет мне оправдываться?

- Эх, любезный друг, советую вам следовать русской пословице: с сильным не дерись, с богатым не тягайся; впрочем вы оправданы, ибо в сем же письме он высказал себя подлецом, ибо нищенски выпрашивает у государя себе денег, - как будто у него их нет! а вам сделан выговор для формы...

Предложение о дальнейшей службе де-Санглен получит уже от А.Д. Балашова, исправляющего должность С.-Петербургского военного губернатора и знакомого ему ещё по Ревелю.

- Но каково будет мнение об этом государя, ведь я был ему оклеветан князем Волконским.

- Я докладывал государю. Его величество изволил улыбнуться и сказать: "я знаю, Волконский приревновал его к жене своей, и он на него налгал".

Теперь де-Санглен будет определён при военном губернаторе, который поручит ему иностранное отделение. Потом будет учреждено Министерство полиции, устав которого по просьбе Балашова напишет де-Санглен. Балашов станет министром, а он - начальником Особенной канцелярии данного министерства, то есть фактически начальником тайной полиции.

Все доклады де-Санглен будет подготавливать так, как этого хотелось императору - как можно более кратко, написанные чёткою красивою рукою и на хорошей бумаге.

Вскоре Балашов скажет, что "государь приказал вам исправлять доклады прочих департаментов", а вслед за тем объявит, что "государь приказал мне брать вас с собою в Царское Село, чтобы вы, в случае неисправности, поправляли доклады прямо там"...

Всё это поспособствует тайной встрече де-Санглена с самим Александром I.

- Вы имели, я думаю, случай заметить, что я вашими трудами доволен. Писанные вами доклады не задерживались... Мне нужно иметь некоторые сведения... Вы не имеете причины бояться; можете говорить прямо. Что мы говорить будем, останется между нами... Вы знаете Сперанского?

- Нет, государь, я с ним незнаком.

- Вы можете познакомиться.

- Это, государь, не так легко. Какой предлог могу я иметь для знакомства с человеком, стоящим на столь возвышенном посте? Разве только под предлогом искать его покровительства, обманывать и сделаться презрительным в собственных своих глазах.

- Почему же? Я поручил то же самое Балашову и имею от него донесение.

- Я предоставляю каждому поступать и рассчитываться со своею совестью, как ему угодно; но я применять своей к обстоятельствам не умею.

- А если бы польза отечества того требовала?

- Я прямо пошёл бы против того, который только задумал бы причинить оному вред; но, под личиною снискания себе покровительства, вонзить другому кинжал в сердце я не способен. Рано или поздно, откровенность моя взяла бы верх, и я бы всё испортил.

- Балашов не так думает. Вот его донесение; читайте громко.

Де-Санглен начал читать: "...В передней тускло горела сальная свеча, во второй большой комнате тоже; отсюда ввели его в кабинет, где догорали два восковые огарка: огонь в камине погасал. При входе в кабинет, почувствовал он, что пол под ногами его трясся, как будто на пружинах, а в шкафах, вместо книг, стояли склянки, наполненные какими-то веществами. Сперанский сидел в креслах перед большим столом, на котором лежало несколько старинных книг, из которых он читал одну, и, увидя Балашова, немедленно её закрыл. Сперанский, приняв его ласково, спросил: "как вздумалось вам меня посетить?" и просил сесть на стоящее против его кресло... Балашов взял предлогом желание посоветоваться: нельзя-ли дать министерству полиции более пространства? Оно слишком сжато; даже в некоторой зависимости от других министерств; так что для общей пользы трудно действовать свободно... наконец Сперанский, при вторичной просьбе Балашова о расширении круга действий министерства, сказал ему: "разве со временем можно будет сделать это, - прибавя, - вы знаете мнительный характер императора. Все что он ни делает, делается им в половину". Потом, говоря далее об императоре, заметил: "Он слишком слаб, чтобы управлять и слишком силен, чтобы быть управляемым..."

- Как вы это находите?

Де-Санглен молчал.

- Говорите откровенно.

- Ваше величество! я в комнатах Сперанского не бывал, и занимается ли он чернокнижеством, - не знаю. Но вот, что меня удивляет: говорят, Сперанский человек умный; как решился он, при первом знакомстве, и с кем? - с министром полиции, так откровенно объясняться? Впрочем, та же фраза была сказана прежде о Людовике XV: - это повторение.

- Балашов и Сперанский ошибаются, меня обмануть можно, я человек, но не надолго, и для них есть дорога в Сибирь... Мы рассмотрим это с вами. Я решительно никому не верю... Однако же не мешает вам смотреть поближе за Балашовым; что узнаете, скажите мне.

- Государь! Он мой начальник.

- Я беру это на себя.

- Государь! не прогневайтесь, если верноподданный осмелится умолять вас, не доводить его до презрения к самому себе. Нет тайны, которая не была бы явна. Если злой умысел скрывается в Балашове или Сперанском, то он против истины не устоит; все развернётся само из себя.

- Ваши правила, ваша откровенность, мне нравятся, и в нынешних обстоятельствах они мне необходимы; смотрите не переменяйтесь; мы часто будем видеться!..

Как раз в это время развернулась беспрецедентная компания по дискредитации Сперанского, которого обвиняли даже в государственной измене. Балашов вместе с бароном Армфельдом стали организаторами губительной для Сперанского провокации. Они предложили ему "приобщить их к своим видам и учредить из них и себя, помимо Монарха, безгласный комитет, который управлял бы всеми делами, употребляя Государственный совет, Сенат и Министерства единственно в виде своих орудий". Сперанский, конечно, отказался, но совершил огромную ошибку, не сообщив об этом предложении Александру I, что и было использовано в дальнейшем против него.

В конце 1811 г. Елена Павловна (сестра Александра I) передала императору записку Ростопчина о мартинистах, в которой Сперанский, помимо прямого обвинения в безбожии, был провозглашён лидером русских иллюминатов.

При разговоре на эту тему де-Санглен скажет Александру I:

- Если бы вашему императорскому величеству угодно было спросить обо всем самого Сперанского: я почти уверен, что он во всем открылся бы вашему величеству.