О своей же службе и о себе лично де-Санглен будет вспоминать так:

"Я всегда был здоровья слабого, темперамента пылкого, воображения пламенного. В безделицах суетлив, в важных случаях холоден, покоен. Страстно всегда любил науки и никогда не переставал учиться. В душе всегда был христианином, однако же не покорялся слепо многим обычаям, но всегда был жарким антагонистом противников религии. Любил новое своё отечество Россию, чтил государыню высоко, всем людям без изъятия желал добра, но всякое добро, мною сделанное, обращалось мне во вред, может быть от того, что каждый поступок мой был с примесью тщеславия и себялюбия.

Был обходителен, не всегда скромен, делил последнее с ближним, редко с кем ужиться мог, надоедал часто и семейству своему, и (бывало) увижу только малейшее неблагородство, вспыхну, выхожу из себя.

Подобный характер сделал из меня какое-то существо, противоречащее всем и самому себе. С начальниками, кроме адмирала Спиридова, был вечно в ссоре.

Величайшее моё искусство было всегда быть без денег и казаться богатым.

Никогда не был так здоров, бодр духом и свеж умом, как в несчастиях, в преследованиях всякого рода, и проч. Так что приятели мои желали мне бед, утверждая, что только в подобных случаях виден дух мой. В мирном положении я скучен, недоволен собою и другими, в свалке с судьбою всё хорошо.

Врагов своих любил, почитая их лучшими своими приятелями, стражею у ворот моей добродетели, ибо исправлял себя, видя свои недостатки.

Искренно верил добру и нигде не подозревал зла. Предпочитал честь, даже страдание за истину святую, всем благам мира.

Я любил женщин до обожания и не смею о них умолчать. Они слишком великую роль играют в жизни моей до самых поздних лет.

Находясь смолоду на земле рыцарской, был я рыцарем и трубадуром, а женщины возвышали дух мой. В то время, они поистине были нашими образовательницами; рекомендация их чтилась высоко. Как принят он в обществе дам? был столь-же важный вопрос, как ныне - богат-ли он?

Малейшая невежливость против дамы наказывалась со стороны всего прекрасного пола жестокою холодностию, а со стороны мужчин пренебрежением...

Служба моя была легка; что поручал мне адмирал, то исполнялось по возможности со всем рвением молодых лет. Остальное время, имея, по кредиту начальника, вход во все лучшие дома в Ревеле, я танцевал и влюблялся...

Говоря об этих временах, об этой свободе мышления, действий, казалось, что все общество держалось единственно общественным духом, который основывался на уважении к старшим, нравственности и чести. Большая часть офицеров отпускалась начальниками бессрочно; бралась только подписка, что по первому востребованию, они поспешат к своим командам. Я не знаю, случалось ли когда-либо, чтобы кто из нас, хотя одним днём, запоздал. Такова была во всех амбиция, честь, когда каждый страшился выговора, а арест - сохрани Боже! он почитался посрамлением звания; и оставаться в том полку или команде уже было невозможно. Честь и амбиция были в сердцах всех, но всего сильнее - военных. Тогда ни единый дворянин не начинал службы с коллежского регистратора, разве больной, горбатый, и проч. Казалось, военная кровь кипела во всех, и общее мнение было: кто не начинал с военной службы, тот никогда порядочным человеком не будет, разве только подьячим".

Но всё это просто невероятно переменится, когда императором станет Павел I.

Все с любопытством жаждали узнать о том, что делалось в Петербурге. Каждое письмо из столицы переходило из рук в руки; каждый приезжий подробно расспрашивался.

Но все приходившие известия, внушали более страх, нежели утешение.

Адмирал Спиридов, против обыкновения, сделался пасмурным. Он воспитывался вместе с великим князем, ныне императором Павлом ╤, и оба они влюбились в одну и ту же особу. Адмирал, хотя росту не большого, но был красивый, ловкий, образованный и приятный мужчина; мудрено ли, что он имел право более нравиться ей, нежели великий князь, лишённый от природы сих преимуществ. Узнав об этом, великий князь объявил: "я тебе этого никогда не прощу!"

Жизнь в Ревеле шла в ожидании чего-то неприятного в будущем. Быстрые перемены во всех частях управления, особенно перемена мундиров, жестоко поразила молодых офицеров. Вместо прекрасных, ещё Петровых, мундиров, дали флоту темно-зелёные с белым стоячим воротником, и по ненавистному со времён Петра ╤╤╤ прусско-гольстинскому покрою. Тупей был отменен. Велено волосы стричь под гребёнку, носить узенький волосяной или суконный галстук, длинную косу, и две насаленные пукли торчали над ушами; шпагу приказано было носить не на боку, а сзади. Наградили длинными лосинными перчатками, в роде древних рыцарских, и велели носить ботфорты. Треугольная низенькая шляпа довершала этот щегольской наряд. Фраки были запрещены военным под строжайшим штрафом, а круглая шляпа всем. В этих костюмах мы едва друг друга узнавали; всё походило на дневной маскарад, и никто не мог встретить другого без смеха, а дамы хохотали, называя нас чучелами, monstres. Но привычка все уладила, и мы начали, не взирая на наряд, по прежнему танцевать и нравиться прекрасному полу.

Предчувствия адмирала сбылись. За ним был прислан фельдъегерь, объявивший, что тот должен отправиться в Петербург, при этом путешествие адмирала должно было совершиться в телеге. А де-Санглену было приказано для дальнейшего прохождения службы прибыть в Москву.

Москва была уже не та, какой он видел её прежде: вкралась недоверчивость, все объяты были страхом.

"Павел I взошёл на престол с правилами, родившимися в тесном кругу его Гатчинской жизни, где фронт был единственным его упражнением и увеселением. Он переселяет это в гвардию. Маршированиями, смешной фризурою (причёской), смешными мундирами, обидными изречениями, даже бранью, арестами убивает он тот благородный дух, ту вежливость в обращении, то уважение к чинам, которые введены были при Екатерине и производили при ней чудеса.

Всякая минута являла новое неожиданное, как будто противное прежним понятиям и обычаям. Чины, ленты лишились своего первого достоинства, аресты, исключения из службы, прежде что-то страшное, обратились в вещь обыкновенную. Дух благородства... которым все так дорожили, ниспровергнут совершенно.

Военоначальниками Екатерины и великими в советах он не дорожит; окружает себя бывшими при нем камердинерами и проч., облекает их доверенностию и возводит на высшие степени государства".

Павел Васильевич Чичагов, рассорившийся с Павлом I и ставший морским министром Российской империи при Александре I напишет в своих записка об отношении к этим незаслуженным награждениям.

"Не скажу, чтобы самолюбие моё от того страдало, ибо все пребывало в том же порядке вещей, как и прежде, то есть, что они остались менее сведущи, менее просвещены, а следовательно, менее полезны службе, чем я, но честь моя задета была за живое, честь, которой я никогда не играл и над которой никому не позволял смеяться. По крайней мере, императрица Екатерина II нас к этому приучила, а я не хотел изменяться сообразно обстоятельствам".

Поэтому большая часть Екатерининских офицеров уйдёт в отставку. Де-Санглен тоже окажется в их числе...

Но снова всё кардинально изменится, когда императором станет Александр I.

В 1804 году де-Санглен начнёт преподавать немецкую литературу в Московском университете и одновременно читать публичные лекции о военных науках.

"...он человек хорошего тона и очень весёлый в обществе, великий затейник на всякие игры и умеет занять молодых дам и девиц; все его любят и все ему рады. Я не видывал человека, который бы так ловко соединял педагогику с общежитием...". (С.П.Жихарев)

В то же время он опубликует несколько своих сочинений: "Отрывки из иностранной литературы", "О военном искусстве древних и новых народов", "Краткое обозрение военной истории XVIII в., с опровержением мнения Гибера о Петре Великом" и "Исторические и тактические отрывки".