- Вижу, твои пристрастия не изменились, Холмс, - мурлычит Адлер. – Надо полагать, малыш Джонни еще не в курсе твоего возвращения, - она кровожадно окидывает его взглядом, не сулящим ничего хорошего, словно хищник перед трапезой. Но ее Шерлок не боится, у него есть аргументы, чтобы заткнуть рот неуемной доминантке. - После твоего шикарного бегства он вряд ли обрадуется, хотя… - продолжает Адлер, не замечая зарождающийся в Шерлоке гнев – этой девице не позволено топтаться своими шпильками по их прошлому. - Джонни мальчик отходчивый. А с учетом того, как он на тебя смотрел, пожалуй, простит… Еще и сам каяться будет. А скажи, ту девочку, правда, ты убил? – ее глаза расширяются от восторга, она подается вперед и едва не целует его. – Поговаривали, тебя увезли от тюрьмы, семья заплатила большие деньги, чтобы прикрыть преступление. Что там было? Изнасилование? С Джонни поругались, и ты вспылил? – ее голос звенит от возбуждения, привлекая внимание.
Краем глаза Шерлок видит настороженное внимание Аманды, интерес женщин с почты. Избежать скандала и публичности не получается, и потому Шерлок перестает сдерживаться:
- Твоя любовница дала отставку, так ведь? – спокойно произносит он, чуть повышая голос, чтобы соседние столики его слышали. – Ты переусердствовала? Не рассчитала гнев, силу, не смогла сдержаться? Долго она провалялась в больнице после твоей сессии? Вижу, в суд подавать не стала, пожалела тебя. Но и прощать не собирается. Ты страдаешь, так ведь, Ирен? Это была любовь? Чем она разозлила тебя? Загляделась на другую? Ах, нет, флирт с мужчиной. Девочке захотелось традиционных отношений. С мужчиной тебе, конечно, не конкурировать. Да ты и сама все понимаешь. Поэтому и приехала сюда, да? Раны зализывать?.. – Шерлок еще не закончил, ему есть что добавить, но Адлер вскакивает, опрокидывая только что принесенный официанткой кофе себе на платье.
Шерлок усмехается – не стой на пути, не пытайся переиграть меня на моем же поле.
- Я это запомню, - шипит она, хватая плащ, - он за меня расплатится, - бросает растерянной официантке и вылетает из кафе, громко хлопнув дверью.
Шерлок удовлетворенно кивает:
- Заплачу, не волнуйтесь.
Официантка ретируется, а по наступившей вокруг тишине Шерлок понимает, что сейчас все смотрят на него. Он боится поднять взгляд, но знает, что должен это сделать. Усилием воли сохраняя спокойствие, он встречается, наконец, с растерянным и каким-то диким взглядом Джона. Они смотрят друг на друга целую вечность. Все вокруг замирает, исчезают звуки, запахи, остаются только они двое.
Шерлок смотрит на Джона, замечая все то, что не увидел при свете фонарей: первое серебро седины в светлых волосах, морщины, горькие складки в уголках губ, неровность кожи на щеке – след давнего ранения, почти незаметный, оттого до жути пугающий при мысли, что смерть дышала в затылок, несмываемый, въевшийся под кожу афганский загар, закушенные в каком-то ужасе губы, чтобы не сказать лишнего, не проколоться, сдержаться. Шерлок видит, как Джон старается быть невозмутимым, и как плохо ему это удается. А еще Шерлок видит в нем того самого шестнадцатилетнего мальчишку с наивным открытым взглядом синих глаз под пшеничными ресницами, удивленно вздернутые белесые брови и мягкие короткие пряди медовых волос. Шерлок чувствует через два столика его прежний запах, забитый запахом дождя и пота других людей, антисептиком и кофе - запах мятной пасты, яблочного шампуня и чистоты, хвойного леса и детства. Господи, Джон, даже повзрослев, остается прежним мальчишкой, с тем же упрямо вздернутым подбородком, бесстрашием и непонятной логикой поступков. Почему он донес на Шерлока тогда? Что заставило прийти в полицию и дать показания против него? Неужели он действительно поверил, что Шерлок мог убить эту девочку? Джон моргает, разрывая зрительный контакт, отворачивается, бормочет что-то своей спутнице, бросает на столешницу смятую купюру и стремительно выходит из кафе. Аманда недоуменно качает головой, глядя ему вслед, в помещении восстанавливается привычный обеденный гул, люди отмирают, возвращаясь к своим заказам. Шерлоку очень хочется вскочить и помчаться следом за Джоном, схватить его за воротник куртки, потрясти и спросить, почему, за что, как же так, но он продолжает сидеть, таращась в тарелку с лазаньей, и ровным счетом ничего не предпринимает. Встреча не приносит ни успокоения, ни ясности, ни просветления, на которые он так надеялся, когда собирался сюда. Вот они встретились, посмотрели в глаза друг другу, и прежний ураган чувств, подпитанный подростковыми гормонами, налетел, сбивая с ног и лишая воли. В душе не остается ни обиды, ни злости – только тоска, отчаяние и любовь. Господи, он так жалок, но хотя бы может сказать это самому себе – он по-прежнему тяжело и до дрожи в коленках любит Джона Ватсона. Он скучает по нему, он хочет его, он не может без него. Наваждение, проклятое наваждение. Что чувствует по отношению к нему Джон как и прежде остается загадкой, которую хочется разгадать. По крайней мере, он уверен в одном – Джон узнал, не забыл, верил в него тогда, когда другие перестали. Что творится в его голове? Внезапно Шерлок понимает, что может попробовать туда заглянуть. У него есть способ, не очень порядочный, можно сказать аморальный, но единственный. А когда Шерлока останавливали правила приличия? С решимостью он поднимает голову, чтобы осознать – кафе давно опустело, он сидит за своим столиком перед холодной лазаньей, глядя застывшим взглядом прямо перед собой. Официантка и Анджело с опаской поглядывают на него из-за барной стойки. Он кажется им противопехотной миной, к которой страшно подойти. Усмехнувшись, Шерлок достает из кармана деньги, оставляя щедрые чаевые, и стремительно выходит в усилившийся дождь. Путь его лежит на их с Джоном старое место, на поляну в лесу, и дальше, через заросли засохшей ежевики и небольшое болотце, к поврежденному грозой дереву, где в дупле, в жестяной коробке, завернутой в целлофан, когда-то лежал дневник Джона Ватсона. А что есть дневник, если не запись мыслей. Мыслей из головы Джона Ватсона, которые так интересуют Шерлока. Нет гарантии, что Джон до сих пор хранит там свои дневники, и вообще, что он не ликвидировал старый тайник, но это хоть какая-то попытка разобраться в том, что произошло тогда. Поэтому Шерлок идет туда, к поврежденному дереву, засунув руки в карманы и подняв воротник пальто, не замечая луж под ногами и воды в потяжелевших кудрях, стекающей по шее за воротник рубашки.
На поляне ничего не изменилось. Похоже, Джон гуляет с Рэдбертом хоть и в лесу, но не здесь. Нет следов, ветки не сломаны, трава не примята. Продравшись сквозь колючие заросли и едва не утопив ботинок в болоте, Шерлок, оскальзываясь итальянской обувью по мокрому стволу, забирается до разлома, достает жестяную коробку (господи, неужели и вправду жива?) и садится на ствол, упираясь ногами в широкую почти горизонтальную поверхности ветку. Он осторожно раскладывает на коленях сокровища Джона, задумчиво баюкая в руках шоколадное сердечко и гадая, почему не съел, ведь шоколад дорогой, а Джон его в детстве безумно любил, достает с самого дна клеенчатую тетрадку и складывает все обратно. Коробку он запихивает за пазуху, не беспокоясь о прилипшей от коры дерева грязи, тут же остающейся на рубашке, и осторожно открывает дневник, надежно прикрытый от вновь начавшегося дождя широкими ветками дуба, угрожающе нависающими над ним. Шерлок не хочет оставлять следов, поэтому следит тщательно за тем, чтобы дождь не попадал на страницы, желтые и чуть отсыревшие, пахнущие плесенью и мятной жвачкой. Первые несколько страниц заполнены крупным неустоявшимся почерком. Буквы прыгают, вылезая за строчки, наезжая друг на друга или далеко отступая, словно стесняясь стоять рядом. Джону десять лет.
Решил вести дневник. Папа сказал, это дисциплинирует. Мама купила тетрадку. Гарри дразнила ботаником. Намазал ей стул пастой. Нажаловалась. Двадцать отжиманий. Попросил собаку на день рождения. Пообещали книжку.
