- Геморрагического шока не будет, - шепчет пересохшими губами сфинкс, - у меня высокий болевой порог. Дай мне, - он кивает на браслет на запястье не раненной руки – широкий, почти невесомый из мягкого материала, изрядно перепачканный кровью. – Это вроде переговорника… - похоже, сил даже руку поднять у сфинкса не остается.
Джон, жалостливо закусив нижнюю губу, осторожно снимает браслет и подносит ко рту сфинкса, словно микрофон. Шерлок Холмс что-то очень быстро говорит в устройство (Джон прислушивается, но не понимает ни слова – каждый выпускник академии знает несколько иностранных языков: три наречия централов, два праймских диалекта и основной батрейнский, но сфинкс, похоже, говорит на вспомогательном, которым Джон не владеет), а затем умолкает и закрывает глаза. Джон не знает, что ему делать.
- Надеюсь, мистер Холмс, вы вызвали помощь, - бормочет он, - ваша рана…
- Просто Шерлок, пожалуйста. Через пятнадцать минут за мной прилетят, - отвечает тот, не открывая глаз.
- Хорошо, - Джон сглатывает, все еще сжимая в руке браслет, - простите за все это… В любом случае, я, как человек чести, всегда в вашем распоряжении. Выстрел остается за вами… - но сфинкс даже вида не подает, что услышал его.
Не зная, как правильно поступить, Джон, пытаясь оттереть кровь с запястья не поврежденной руки, обнаруживает синюю татуировку в виде трех витых колец, одно из которых выглядит так, будто его только что нанесли – кожа вокруг покрасневшая и слегка припухшая, а сам рисунок узора еще расплывчат. Когда Джон проводит ладонью по запястью, надевая переговорник обратно, Шерлок, раз уж он сам просит так себя называть, распахивает глаза и выгибается дугой, как при эпилептическом припадке. Джон хватает сфинкса в охапку, пытаясь удержать в руках, чтобы не разбил себе что-нибудь во время приступа, но того больше не трясет, он словно лишается последних сил и просто вырубается. В таком виде их и застают примчавшиеся на медицинском каре сфинксы, все как на подбор в черных одеждах и с чемоданчиками в руках. Они деловито оттесняют Джона от своего сородича и, сгрудившись, принимаются над ним колдовать. Джон мнется поодаль, переживая за этого странного типа и не находя себе места. Когда Шерлока на носилках переносят в кар, Джон хватает за руку самого представительного из них и интересуется, все ли с Шерлоком в порядке. Сфинкс величественно осматривает голого до пояса Джона и качает головой:
- Идите, юноша, домой, пока родители не обнаружили вашей глупости. И забудьте о Шерлоке Холмсе. С ним все в порядке, но больше вы не увидитесь.
- Он должен мне выстрел, - брякает Джон очередную глупость, но важный сфинкс проходит мимо, словно не слышит, а потом на мгновение оборачивается и произносит загадочную фразу:
- Грядет восточный ветер. Берегите себя.
Их кар взмывает в небо стремительно, а Джон так и остается стоять, задрав голову и пытаясь хоть что-то разглядеть за облаками. Ничего, лишь лазоревая синева и безмятежность.
Джон приходит в себя не скоро. Когда первый шок, схлынув, уступает место вялой апатии, вызывает такси. В ожидании, выпивает всю наливку Маркуса, но яснее голове не становится. Он приводит себя в божеский вид, смывая в речке кровь сфинкса и натягивая мундир на голое тело. И все же вид у него подозрительный, по крайней мере, таксист колеблется, прежде чем пустить в салон кара. Дорога назад в родительский дом проходит в полубреду. Джон все вспоминает призрачное крыло, истекающее кровью, белое запрокинутое лицо, выпирающий кадык на худой шее и разметавшиеся по песку черные кудри. Все остальное окрашено в черно-красные цвета и скрыто в тумане. Из такси Джон выходит как пьяный. Дает шоферу большие чаевые и, крадучись мимо задремавшего в сторожке Маркуса, пробирается в дом. Слуги еще спят. Только жаворонок по природе Глэдис, увидев Джона в таком расхлюстанном виде, приносит в его комнату поднос с булочками и холодным мясом, пока он отмокает в ванной. Завернувшись в халат, Джон забирается с ногами на кровать и жадно набрасывается на булочку, но быстро сникает и засыпает. Снится ему какой-то кошмарный сон, в котором сфинкс, летящий по небу, настоящий сфинкс, с телом льва, головой человека и крыльями орла, падает, подстреленный в море. Джон ничем не может помочь, мечется по берегу, зовет, но темная вода хранит молчание и не расступается, чтобы выпустить из плена добычу. Джон просыпается поздно, после двенадцати, и благодарит бога за то, что вся семья, сонная и не активная после бала, не вяжется с лишними вопросами. Джон выпивает кофе на веранде, возвращается к себе и сжигает все написанные накануне письма, сохранив лишь завещание. Теперь, задумавшись о смерти однажды, он должен оставить хотя бы этот случайный документ, просто на всякий случай. Все дела, планированные им на этот день, отправляются в утиль. Джон физически не способен что-то делать или куда-то ехать. Он болтает о всякой ерунде с Гарри, помогает матушке смотать пряжу для очередной салфетки, предназначенной к благотворительному базару, рассуждает с отцом о политике, цветных революциях во внешнем мире и эмигрантах с восточных окраин. Приносят записку от Сары, в которой она высказывает недоумение по поводу несостоявшегося свидания и резких выпадов в адрес Джона со стороны отца и сестры. Сара просит о скорой встрече и намекает на взаимность чувств, о которых писал в своей записке на балу Джон. Джон долго смотрит на письмо Сары, но в итоге оставляет его без ответа. Само письмо он забывает в ящике стола, потеряв к нему интерес. Скорее всего, теперь, при встрече, Сара сделает вид, что они незнакомы. Что ж, так будет лучше, она найдет свое счастье с каким-нибудь молодым финансистом, и ее отец сможет поправить свои дела, чтобы удержаться в первой пятерке. Джон не сожалеет ни о чем из того, что произошло вчера. Кроме, конечно, выстрела. Пистолеты так и остались валяться на песке, отличные дуэльные пистолеты. Не дай бог, мальчишки найдут, с мимолетным сожалением думает Джон, один из них все еще заряжен. Джон надеется, что трагедии не случится. Глэдис весь день подкармливает его вкусностями и вообще обращается с ним, как с больным. Джон не против почувствовать себя как в детстве. Когда вечером за ним заезжает Мюррей, Джон прощается с родными, ощущая себя так, будто избежал верной гибели. Но на самом деле, с ним ничего не случилось, откуда же это чувство, будто ходил по краю? Джон ничего не понимает и не хочет разбираться, слишком все запутано. Матушка вручает корзинку с гостинцами для друзей, отец без всяких слов сует деньги на карманные расходы (расплатиться с долгами хватит). И, слава богу, никто больше не спрашивает об утраченном прапрапрабабкином перстне. В такси Мюррей болтает без умолку. Вчерашний бал наделал в свете большой фурор. Отличилась графиня Сандерс-Бауэр, устроив сцену ревности своему мужу. А августейший брат императора был застукан со своим любовником в каминной комнате. Джон содрогается от воспоминаний, связанных с этим местом и искренне сочувствует несчастному принцу. Мюррей хохочет, рассказывая о своих победах, о неуклюжести их общего знакомого, умудрившегося оттоптать ноги самой княгине Н., о первых политэмигрантах с Та-Кана и еще одном перевороте, о том, что сегодня с утра делегация сфинксов наконец-то отбыла к далекой Симметрионе, оставив императора гадать о выгодности заключенных соглашений, а императрицу скрипеть зубами от злости (поговаривают, что сфинксы исключительно мужчины и любят они исключительно мужчин, потому и не оценили ее экзотической красоты), а потом интересуется, где Джон вчера пропадал. Джону есть что рассказать, но впервые он не хочет делиться тем, что с ним случилось, с лучшим другом. Он устало улыбается и машет рукой – ерунда, мол, все в порядке, родные, сам понимаешь, и Мюррей догадливо кивает. Родные – они такие. Джон едет до самой академии молча, пропуская мимо ушей треп друга и гадает, что это было для него – случайность или что-то значительное, чего он не понял, не разгадал и не оценил, и только вид караульного на воротах академии заставляет запрятать подобные мысли подальше, чтобы не мешали жить так, как он жил до всего этого. Ничего не было. И ничего не будет. Все идет привычным порядком.
