- Я поговорил с Бианкой.

- Да? - уронила Сесилия. Ей ужасно хотелось узнать, что же сказала Бианка, но она не осмеливалась спросить, потому что на Хилери была его броня - отчужденное, насмешливое выражение, которое всегда появлялось на его лице, если начинали говорить о том, что его больно задевало.

Сесилия ждала.

- Все это мне отвратительно, - сказал он, - но я должен что-то сделать для этой девочки. Не могу же я так вот оставить ее в беде.

Сесилию вдруг осенило.

- Послушай, Хилери, - начала она мягко, - у меня в гостиной сидит миссис Таллентс-Смолпис. Они со Стивном как раз только что разговаривали об этой девушке. Быть может, ты зайдешь, и вы спокойно все с ней уладите?

Несколько секунд Хилери молча смотрел на свояченицу, затем сказал:

- Нет, спасибо. Всему есть мера. Я сам обо всем позабочусь.

С дрожью в голосе Сесилия спросила:

- Но, Хилери... что ты хочешь сказать?

- Я положу этому конец.

Сесилии потребовалась вся ее выдержка, чтобы не дать ему заметить, в каком она ужасе. Положить конец чему? Что он имеет в виду - что они с Бианкой собираются разойтись?

- Я не позволю распускать пошлые сплетни об этой несчастной девушке. Я сам сниму для нее комнату.

Сесилия вздохнула с облегчением.

- Может быть, и мне пойти с тобой?

- Очень мило с твоей стороны, - ответил Хилери сухо. - Как видно, мои действия вызывают подозрение.

Сесилия вспыхнула.

- Ну что ты; это же глупо! Но если я буду с тобой, тогда уж никто ничего не подумает. Скажи, Хилери, тебе не кажется, что если она будет продолжать ходить к отцу...

- Я скажу ей, чтобы она больше не ходила.

Сердце Сесилии дрогнуло дважды: один раз от удовольствия, другой раз от жалости.

- Тебе это будет так трудно! - сказала она. - Я ведь знаю, как ты ненавидишь такие вещи.

Хилери кивнул.

- Но боюсь, что это единственный выход, - продолжала Сесилия поспешно. - И, конечно, отцу говорить об этом незачем, пусть считает, что ей просто надоело у него работать.

Хилери снова кивнул.

- Его это очень удивит, - проговорила Сесилия задумчиво. - Да... А тебе не кажется, что если ты ее заберешь оттуда, все эти люди только еще больше дадут волю языкам?

Хилери пожал плечами.

- Тот человек может прийти в ярость, - добавила Сесилия.

- Безусловно.

- Но, с другой стороны, если ты после этого не будешь с ней видеться, у них не останется... не останется никаких оснований для сплетен.

- Я не буду больше с ней видеться, если сумею избежать этого.

Сесилия взглянула на него.

- Это очень мило с твоей стороны, Хилери.

- Что мило с моей стороны? - каменным голосом спросил Хилери.

- Ну то, что ты берешь на себя все хлопоты. Ты уверен, что тебе вообще следует вмешиваться? - Взглянув ему в лицо, она торопливо добавила: - Да, да, конечно, так будет лучше всего. Пойдем сейчас же. Ах да, там ведь в гостиной сидят... Будь добр, подожди меня десять минут.

Бегом поднимаясь к себе в комнату, чтобы надеть шляпу, Сесилия думала, почему это у нее всегда возникает желание утешить Хилери. Стивн никогда не вызывал в ней такого чувства.

Плохо представляя себе, куда им, собственно, идти, они пошли по направлению к Бэйсуотер. Самое главное, что требовалось, - это поселить маленькую натурщицу подальше от Хаунд-стрит, по ту сторону Хайд-парка.

Дойдя до конца Брод-Уок, они инстинктивно стали удаляться от всяких признаков зелени. На длинной, унылой, мрачно-респектабельной улице они нашли то, что искали меблированную комнату, совмещающую в себе гостиную и спальню; объявление о ней было наклеено на стекле окна. Дверь им открыла хозяйка, высокая, узкоплечая женщина с западным акцентом и скрытой сердечностью, едва пробивающейся сквозь жесткую оболочку. Они вели с ней переговоры в передней, вдыхая запах линолеума с пестрым узором, которым был застлан пол. Отсюда была видна лестница, она круто поднималась вверх мимо стен, оклеенных глянцевитыми желтыми обоями в мелкую красную клеточку. На стене висел календарь с цветочным орнаментом до того аляповатого вида, что никто бы не соблазнился его выкрасть. Под ним стояла подставка для зонтов, но зонтов в ней не было. Слабо освещенный коридорчик вел мимо двух плотно закрытых дверей, выкрашенных в ржавый цвет, к двум другим, полуоткрытым дверям с мутными стеклами в панелях. На улице, откуда они поднялись сюда по каменным ступеням, начался ливень со снегом. Хилери закрыл дверь, но, холодное дыхание ливня уже вошло в угрюмый тесный дом.

- Вот помещение, мэм, - оказала хозяйка, открывая первую из дверей цвета ржавчины. Комната, оклеенная сбоями с узором из голубых роз на желтом фоне, была отделена от соседней двойной дверью. - Иногда я сдаю обе комнаты сразу, но сейчас вторая комната занята, там живет один молодой человек, служащий в Сити. Вот почему я могу сдать вам эту комнату так дешево.

Сесилия взглянула на Хилери.

- Право, мне кажется, едва ли...

Хозяйка быстро повернула ручки двойной двери, показывая, что дверь не открывается.

- Ключ у меня, - сказала она. - И с обеих сторон есть еще болты.

Сесилия, успокоившись, обошла комнату - насколько это было возможно, потому что она была вся заставлена мебелью, - и наморщила нос точно так, как это сделала Тайми, когда рассказывала о Хаунд-стрит. Случайно взгляд ее упал на Хилери. Он стоял, прислонившись к двери. На лице его было странное, горькое выражение, какое должно быть у человека, глядящего на лик самой Уродливости и чувствующего, что она не только вне его, но и в нем самом, как некий вездесущий дух; это было выражение лица человека, который полагал, что поступает по-рыцарски, а оказалось, что это вовсе не так; или полководца, отдающего приказ, которого сам он не выполнил бы.

Сесилия сказала торопливо:

- Все очень мило и чисто. Я думаю, вполне подойдет. Вы ведь сказали, что плата - семь шиллингов в неделю, да? Мы берем комнату - пока не меньше, чем на две недели.

На лице хозяйки - угрюмом, с голодными глазами, немного смягченными терпением, - появился первый проблеск улыбки.

- Когда девушка переедет? - спросила она.

- Как ты думаешь, Хилери, когда?

- Не знаю, - пробормотал он. - Чем скорее, тем лучше, раз уж это необходимо. Завтра или послезавтра.

И, глянув на кровать, застеленную дешевым желтокрасным вязаным покрывалом с бахромой, он вышел на улицу. Ливень прекратился, но дом выходил фасадом на север, и солнце его не освещало.

Как мухи, застрявшие в неосязаемых, дымчатых нитях паутины, люди барахтаются в паутине собственных характеров-то дернутся в сторону, то сделают жалкую попытку рвануться вперед, - долго не сдаются, но затем все же стихают. Опутанные паутиной, они родятся, опутанные паутиной, умирают, до конца ведя борьбу в меру своих сил. Бороться в надежде получить свободу - их радость, умереть, не зная, что они побеждены, - их награда. И самое замечательное при этом, что жизнь для каждого придумывает особые трудности, наиболее соответствующие его натуре. То, что фанатику или грубому, решительному человеку кажется простейшей задачкой, то для человека тонкого и мыслящего - неразрешимая проблема.

Вот так было и с Хилери. С рассвета и до заката и позже, при свете луны, дух его бился, задыхаясь в особой, специально для него сотканной паутине. Личные склонности и жизненные обстоятельства, не вынуждавшие Хилери близко сталкиваться с людьми, избавили его от необходимости давать или выполнять приказания. Он почти утратил эту способность. Жизнь представлялась ему картиной с расплывчатыми контурами, где все сливалось в одно, без резкой светотени. Уже многие годы на его пути не встречалось ничего такого, что требовало бы от него решительного "да" или "нет". Кроме того, он был глубоко убежден, что всегда надо ставить себя на место другого, - он считал это и долгом и радостью. Говоря отвлеченно, теперь мало оставалось "мест", где бы он не чувствовал себя как дома.