Двадцать минут десятого. Иду в кухню выпить кофе. Здесь, как всегда, в центре внимания Чарли Маккарти. Он рассказывает о своих похождениях прошлой ночью на Вестчестер-авеню. Ребята с чашками в руках сгрудились вокруг него, и Чарли разливается соловьем: «И вот под конец занесло меня в один кабак где-то возле 174-й улицы. За стойкой — красотка. Чуть ли не в чем мать родила. Буфера что надо, но фальшивые. Расчет на дураков. Ясно? Я, значит, принимаю стаканчик виски, а сам оглядываюсь по сторонам. Вокруг полно хорошеньких пуэрториканочек, но каждая — со своим ухажером. Так что остается краля за стойкой. Только я на нее уставился, появляются трое. И дураку ясно: полицейские — спортивные пиджачки, начищенные ботиночки и все такое прочее. Один подходит к стойке, облокачивается и начинает разглядывать кабак, словно он здесь хозяин. Пиджак расстегнут, рука на поясе, и кобуру видно. Ну, думаю, и дерьмо же ты. Не стал с ним связываться и смотался домой».
Ребята ухмыляются, но хохота не слышно. Билли-о бросает газету на стол и говорит:
— И это все, Чарли?
Чарли стоит спиной к стене, словно готовится отразить нападение.
— Не помню, — отвечает он. — К сожалению, я оставил свои заметки в шкафу.
— Ну так сходи загляни в них, — говорит Билли, — потому как твоя история остроумием не блещет.
— Подумаешь какой профессор остроумия нашелся, — обрывает Чарли.
— Я, может, и не самый остроумный человек на земле, — говорит Билли-о, — но уж тебя-то я знаю как облупленного и россказни твои могу оценить по достоинству. За эту историю ты получаешь кол. Не больше.
— Да что ты понимаешь, Билли? Ты хорошей шутки в глаза никогда не видел, а увидишь — не узнаешь. Ну, ладно, время девять тридцать. Тащи наверх свою «Нью-Йорк таймс», сможешь подтереть ею пол.
Раздается проверочный сигнал. Одиннадцать звонков, потом еще одиннадцать. Время для уборки помещения. Мы все дали согласие поработать сегодня сверхурочно. Решили оставить депо в чистоте для тех, кто завтра будет здесь разговляться. Если мы сегодня поработаем на совесть, на долю завтрашнего караула останется не слишком много дел. Нехорошо заставлять людей драить полы в светлое пасхальное воскресенье.
Разбиваемся на группы — у каждого свои обязанности. Билли-о идет в раздевалку, я беру метлу и направляюсь к лестнице, ведущей в подвал. Выходя слышу, как Чарли, взгромождая стулья на столы, ворчит:
— Неудивительно, что он не может понять хорошую шутку, — у читателей «Нью-Йорк таймс» не бывает чувства юмора.
Спускаясь по лестнице, усмехаюсь про себя.
В подвале нашего депо стоят большой биллиард, маленький биллиард-карамболь и стол для пинг-понга. Мы купили их на свои деньги, но поиграть удается не так уж часто, мне во всяком случае. Только начнешь партию в биллиард или в пинг-понг — раздается сигнал пожарной тревоги. А когда возвращаемся с пожара, мне уже не до игры. Но некоторых наших ребят не так-то легко вывести из равновесия, и от пожара до пожара они торчат в этом сыром, грязном подвале. Я же провожу свободное время в кухне — читаю журналы, смотрю телевизор или просто болтаю с пожарными из гаража.
Стою посреди подвала. Большую часть его занимают отопительный котел и бак с горючим. Здесь же стол, несколько деревянных скамеек, которыми мы разжились в соседней школе, и десятка три деревянных подпорок, их недавно поставили для укрепления потолка — балки перекрытия подгнили. Цементный пол весь в масляных пятнах, возле биллиардных столов усыпан раздавленными окурками. Начинаю подметать. Возле котла замечаю, что решетка слива сдвинута и в полу — дыра. Кто-то из ребят оправлялся прямо здесь, вместо того чтобы подняться наверх в уборную. Бросаю метлу, беру шланг, соединенный с водяной системой котла, и обмываю пол вокруг слива. Потом подталкиваю ногой решетку, прикрываю ею дыру в полу и тщательно промываю все это струей воды. Теперь здесь будет немного чище.
Покончив с уборкой подвала, возвращаюсь в кухню. Билли-о как раз прикалывает на доску объявлений какой-то листок. Брандмейстер Лэни заболел инфекционной желтухой, говорит он.
— Я, конечно, не ручаюсь, но по-моему, он подцепил ее именно здесь. И у нас есть единственный способ оградить себя от заразы. Вот, читай.
Читаю написанное отчетливыми, разборчивыми буквами объявление:
К СВЕДЕНИЮ ВСЕХ ОБИТАТЕЛЕЙ БОЛЬШОГО ДОМА.
В связи с недавно выявившимся случаем гепатита у одного из наших служащих (второй случай на протяжении года) был проведен общественный опрос о мерах улучшения санитарных условий в кухне, а также и во всех других помещениях. Один из З.П. (завсегдатаев подвала) предложил установить над сливом биде, другой посоветовал приобрести дезинсекционную установку, а третий — приспособить огнетушитель, чтобы персонально обмывать себя и свою драгоценную «мадам сижу» до и после работы. Но верх одержал здравый смысл — большинство высказалось за покупку одной или двух новых посудомоек. На это, естественно, потребуются средства, а посему предлагается вносить с каждой зарплаты по доллару до тех пор, пока мы не соберем 700 долларов (7 взносов). Дело это, разумеется, добровольное. Но в противном случае — проказа, сифилис, гонорея, грипп и т. п.
Благодарю за внимание.
Билли О'Манн.
— Дохлое дело, Билл, — говорю я, — мне нравится твой пыл, но до тех пор, пока посуду будут мыть стажеры, ты никого из наших не заставишь раскошелиться на семь долларов.
— Именно. Пока посуду моют стажеры, она никогда не будет чистой. Они работают без души.
Билли-о прав. Тарелки и столовые приборы у нас в депо всегда сальные — посудомойка нам действительно нужна. Но мы только что собрали 300 долларов на мясорезку, и вряд ли найдутся охотники вносить деньги на посудомойку, поскольку в ней нет крайней необходимости. Инфляция ударяет по каждому из нас.
Сейчас четверть одиннадцатого. Раздается сигнал пожарной тревоги. Пожарный извещатель 2743. Первый выезд за смену. Угол Шарлотт-стрит и 170-й улицы. Без вызова из пожарного извещателя 2743 дня не проходит.
Сбрасываю ботинки, чтобы залезть в сапоги. Холод пронизывает ноги. Сегодня дежурит Марти Хэннон из 85-й команды — на нем толстая брезентовая роба, вокруг шеи обмотан шарф. Дежурный раздвигает сломанные двери, и пожарная машина выезжает на Интервэйл.
На пронизывающем ветру нас ждет молодая девчонка, худая, бледная, лет 22. Отороченные мехом домашние туфли, полы бумажного халатика плещутся на ветру.
— Мой муж перебрал наркотиков, — говорит она.
— Адрес? — спрашивает капитан Олбергрей.
— Сиберри-плейс, дом 811, квартира 6, — отвечает она.
Машина трогается с места, девчонка идет следом. До Сиберри-плейс всего один квартал. Подъезжаем к дому 811. На лестнице кто-то нацарапал прямо на каменной стене: «НАРКОМАНАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН. ВХОДЯ, ВЫ БЕРЕТЕ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ НА СЕБЯ». Лучше не придумаешь. Поднимаемся по лестнице на второй этаж. Капитан Олбергрей и я— впереди, за нами — Дэнни Гейнфул, Билли-о и другие пожарные 31-й команды. Дверь в квартиру № 6 открыта. На полу в кухне лежит красивый молодой пуэрториканец. Над ним склонились какие-то ребята — парень и девушка.
— Принесите льда, — говорит Дэнни, обращаясь к девушке. Она в дурмане и, кажется, не понимает, что происходит вокруг.
— Лед несите! — кричит Дэнни, но девчонка по-прежнему бессмысленно глядит на него. Парень идет к холодильнику. Дэнни и я становимся на колени по обе стороны распростертого на полу тела. У Дэнни в руке лед — он кладет его пуэрториканцу под мошонку. Я тоже беру кусок льда и подкладываю его парню под затылок. Дэнни шлепает пуэрториканца ладонью по лицу, щиплет ему щеки, а я изо всех сил трясу его за плечи. Появляется брандмейстер Ниброк; он приказывает лейтенанту Лайерли послать одного из пожарных 31-й команды вниз, за аппаратом искусственного дыхания, но Билли-о уже пошел за ним.
— Как его зовут? — спрашивает Дэнни у девчонки.
