На следующий день в городских газетах появились сообщения о том, что за любые сведения, содействующие аресту виновника ложной тревоги, Пожарная ассоциация обещает награду в размере тысячи долларов. В тот же самый день тяжелые железные двери сорок первого полицейского участка захлопнулись за девятилетним мальчишкой. Новости распространяются в Южном Бронксе мгновенно. Другие ребята рассказали обо всем родителям, и те вызвали полицейских.

Пока в полиции допрашивали виновного, пожарные из соседней части покрасили сигнальную коробку № 2787 черной краской и повесили на ней объявление, в котором на двух языках — по-испански и по-английски — было написано: «ЗДЕСЬ ПОГИБ ПОЖАРНЫЙ, ВЫЗВАННЫЙ ПО ЛОЖНОЙ ТРЕВОГЕ». Не успела просохнуть краска, как отсюда же был подан еще один ложный сигнал тревоги. Пожарные из 85-й команды сами сняли это объявление.

У Майка было два сына. Два славных перепуганных мальчугана семи и девяти лет. И теперь они идут возле своей матери за блестящей красной машиной, сопровождаемой толпой школьников и пожарных. Они не сводят глаз с покрытого флагом гроба и с гордостью думают о том, что вся эта церемония — в честь их отца. Но при этом они перепуганы, ведь они уже достаточно выросли и понимают, что отныне им предстоит жить без отца.

Мальчишка в полицейском участке также перепуган. Но по другому поводу. Он не может взять в толк, отчего взрослые так расстроены? Ведь все ребята вызывают пожарных по ложной тревоге. По крайней мере те, с кем он бегает по улицам. Пять лет назад он приехал сюда из Пуэрто-Рико, и мальчишки этого квартала научили его, что в Южном Бронксе каждый должен сам находить себе развлечения. Можно играть в заброшенных зданиях, на больших мусорных кучах, в провонявших крысами подвалах. Когда-то в этом районе был детский клуб. Но он сгорел и больше не открылся. Этот ребенок усвоил также, что, дернув рукоятку пожарного сигнала, ты оказываешься в самом центре событий — из-за тебя поднимается столько шума, вой сирен, автомобильные гудки. Так чем же взрослые так расстроены?

Я-то знаю, чем я расстроен. Только за прошлый год одна наша 82-я пожарная команда выезжала по сигналу ложной тревоги больше двух тысяч раз. И в большинстве случаев — по вине вот таких же мальчишек, которым некуда пойти и нечем заняться. Мальчишек, чьи родители никогда не уделяют им внимания, не дарят подарков, никогда их не приласкают. Чья роль в семье сводится к получению нескольких лишних долларов в ежемесячном пособии на многодетность. Детей, чьи родители, не имея никакого представления о противозачаточных средствах, так и не научились любить своих нежеланных потомков, детей, рожденных в невежестве и нищете и обреченных на лишения.

Как поступить с девятилетним мальчишкой, который в шутку потянул за ручку сигнала пожарной тревоги, а это повлекло за собой смерть человека? Проще всего сказать, что смерть — результат несчастного случая, явление печальное, но непосредственно не связанное с подачей ложного сигнала тревоги. Еще проще сказать, что провинившемуся всего девять лет и поэтому, чтобы довести до его сознания всю тяжесть его поступка, его следует просто отдать под надзор районных патронажных организаций. Именно так, кстати сказать, с ним и поступили.

Я не ратую за то, чтобы ребенку отрубили руку, но я убежден, что его следует поместить на год в исправительное заведение. Я понимаю, он живет в тяжелых социальных условиях, все так, но я не могу больше слышать разговоры о том, что виновник преступления — нищета, а не малолетний хулиган. Всякий, кого признают виновным в преднамеренной подаче ложного сигнала тревоги, должен отбыть год заключения в тюрьме, а если преступник несовершеннолетний, то в исправительно-трудовой колонии. Но за восемь лет, что я проработал пожарным, я видел только один случай, когда человека посадили, хотя за эти годы я выезжал по тысяче преднамеренно ложных сигналов тревоги.

В прошлом году пожарные Нью-Йорка сделали 72 060 выездов по ложной тревоге — в среднем 197 ложных тревог ежедневно. И при этом судья и полиция не считают подачу ложного сигнала тревоги серьезным преступлением. Редко кого арестовывают, еще реже признают виновными и совсем уж изредка подвергают наказанию.

Кроме Майка Карра, за последние восемь лет я знаю два случая, когда пожарные погибли во время выезда по ложной тревоге. Но страдают не только пожарные. Нередки случаи, когда мы выезжаем по ложной тревоге в один конец своего участка, а тем временем на другом конце вспыхивает настоящий пожар. В борьбе с огнем самое главное — время. Сколько раз бывало: появись мы на несколько минут раньше, и нам, возможно, удалось бы спасти людей. В прошлом году в Нью-Йорке во время пожаров погибло триста семь человек. Я не располагаю статистическими данными, но могу с уверенностью утверждать, что некоторые из этих смертей не удалось предотвратить только потому, что в нужную минуту пожарных отвлекли по ложной тревоге.

Майк Карр мертв, и вдове с семьей придется существовать на половину его жалованья. Кажется странным, что если бы в результате этого несчастного случая Майк остался нетрудоспособным, ему была бы назначена пенсия в размере трех четвертей жалованья. И сам он был бы жив, и жена не лишилась бы мужа. Но Майк погиб, и вдова будет получать на содержание семьи только половину того, что он зарабатывал. То же самое относится и к вдове того парня, который вчера провалился сквозь крышу.

Мы в депо не говорим о Майке Карре, но часто думаем о нем. Для наших мыслей и чувств не так-то легко подобрать слова.

■

- Деннис, Деннис, — смутно доносится до меня чей-то голос. Не хочу просыпаться, но понимаю, что выхода нет. Мне снился сон. Не помню, какой именно. Кажется, сон был приятный, потому что я чувствую себя отдохнувшим и освеженным. — Деннис, Деннис, — зовет меня мать. Голос звучит неуверенно. Ему недостает убедительности, ей, видно, не хочется меня будить, да никуда не денешься, надо. — Деннис, Деннис— Голос ее пробивается ко мне, и я пытаюсь подняться. И вдруг, совершенно неожиданно, в моей памяти возникают вместо маминых другие слова: «Руфус, Руфус!» Я снова опускаю голову. Что делает сейчас эта женщина? Утром, перед уходом с работы, я узнал, что Руфус скончался по дороге в больницу, и теперь у меня в ушах звучит тоскливый, умоляющий голос его жены.

— Деннис.

— Все в порядке, ма. Все в порядке. Я уже встал.

— Приготовить тебе яичницу с ветчиной?

Смотрю на стенные часы в кухне:

— Нет. Спасибо. Не успею. Уже половина пятого.

Я стараюсь приезжать в часть до пяти, но сегодня буду там не раньше половины шестого.

— Может, выпьешь кофе или чаю?

— Да. Чаю. Спасибо. — Поднимаюсь с кушетки, ищу брошенные на пол носки. Становлюсь на колени, заглядываю под кушетку. Вот они. Теперь брюки. Я оставил их на стуле, но их здесь нет.

— Ма, ты не видала мои брюки?

— Я повесила их на вешалку. Должен же кто-то следить за твоей одеждой. Они висят у меня в шкафу.

Порядок. А где же моя рубашка?

— Послушай, мама, ты не знаешь, куда девалась моя рубашка?

— Она здесь, на кухне. Я только что выгладила ее.

Выхожу на кухню, целую маму в щеку.

— Спасибо, мама, рубашка как новая.

Сажусь за стол и кладу сахар в чай. Мама придвигает ко мне два куска поджаренного хлеба и идет к холодильнику за банкой с вареньем.

— Знаешь, мама, — говорю я, — тебе бы носить фамилию Гольдберг. Ты бы меня еще куриным бульончиком пичкала.

— Я урожденная Хоган, — говорит она. — А по мужу Смит. Но мать все равно мать, какая бы у нее ни была фамилия, она должна заботиться о своих детях. — Она садится напротив меня. — И раз уж на то пошло, хотя мне, может, и не надо бы вмешиваться, — продолжает она, — но я считаю, что в последнее время ты слишком много работаешь, Деннис. Почему бы тебе не переменить место? Ты уже отработал больше пяти лет в этом паршивом районе, на этих бесконечных пожарах. Подыскал бы теперь должность в муниципалитете или еще где-нибудь.