Какая же твердая здесь земля! Долбишь ее, долбишь, а все никак. Одни только камни да галечник. А надо бы вырыть хоть небольшой окопчик, чтобы было где укрыться, иначе куда прятаться, когда фашисты в атаку пойдут?

А в том, что они пойдут, можно не сомневаться. Это как пить дать! Знаем, проверено на собственной шкуре. Вот переждут самое солнце, а к вечеру, как чуток жара спадет, и полезут. Они сейчас вон там, за той балкой прячутся, в старом саду. Заняли, освоились, а теперь дальше наступать будут, уже на саму Керчь. Вот по этой самой дороге, прямо через нас. До города – всего шестьдесят километров, оседлают фрицы шоссе – и все, Керчь, считай, уже в их руках. И порт тоже. А значит – и переправа на Тамань…

Как их сдержать? И чем? Пустят гитлеровцы танки и сметут нас, как листочки с парковой лавочки. Не устоять! Но тем не менее приказ есть приказ, надо держаться до последнего, стоять насмерть.

…Эх, немцам сейчас хорошо, сидят себе в тенечке под деревьями, пекло пережидают. Отдыхают под совхозными яблонями, грушами и сливами – это хоть и небольшая, но все же тень. Можно на травку прилечь, растянуться поудобнее, покурить. А еще там есть старый колодец, а вода в нем – очень вкусная, свежая, прохладная. Сами вчера пили, пока нас оттуда не выбили… Сидим мы сегодня посреди степи, долбим проклятую землю, которую даже саперная лопатка не берет – настолько сухая и твердая. Да еще жара стоит страшная, нательная рубаха вся мокрая от пота, а снять нельзя – сразу же сгоришь…

Рядовой Алексей Сомов вытер пот со лба и с трудом разогнулся. Слева и справа от него долбили горячую землю товарищикрасноармейцы, рыли точно такие же окопчики. Редкая цепочка ячеек протянулась вдоль невысокого холма, у подножия которого расположилась артиллерийская батарея. Она и должна остановить немецкие танки, когда те пойдут по шоссе на Керчь…

Четыре низенькие, приземистые «сорокапятки» – вот и все, что осталось от артдивизиона. Больше нет, все остальные орудия разнесли позавчера «лаптежники». Весь день бомбили, утюжили позиции, превращали пушки в металлолом, в скрюченное, искореженное железо…

А «сорокапятки» спрятали в совхозном саду, укрыли под деревьями, «юнкерсы» и не заметили, проскочили мимо, обрушили весь свой удар на полковую батарею… Знали, сволочи, где находится, разведали задолго до наступления…

Слава богу, хоть пушечки «сорокапяточки» уцелели, а то чем бы сейчас отбивались? Немецкие панцеры одними гранатами и бутылками с зажигательной смесью не остановишь, прут они нагло, напролом, всей своей стальной мощью… До самой Керчи – ни одного огневого рубежа, отступать некуда – позади голая степь, для немецких танков – сплошное раздолье. Им до города пара часов хода, и то, если особо не спешить…

Алексей Сомов отряхнул галифе – одежда вся белая от известковой пыли. А еще лицо, руки, волосы… Рядом же каменоломни, откуда испокон веков брали камень для строительства города, вот и летит по ветру белая невесомая пыль, противно скрипит на зубах… Очень хочется промочить горло, да нечем – воды во фляге осталось совсем чуть-чуть, на самом донышке. Одиндва глотка, не больше. А подвезут ли еще – неизвестно, кухню два дня уже никто не видел. С самого начала немецкого наступления. Вот ведь жизнь!

Сомов тяжело вздохнул и снова принялся долбить сухую землю. Работа шла тяжело, руки все были в кровавых мозолях. Но он терпел – для себя же самого стараешься, для укрытия. В голой степи каждая ямка – считай, что окопчик…

Рядом неожиданно возник старшина Степан Фильченко, критически осмотрел сделанное и едко заметил:

– Мелко копаешь, Сомов, задница наружу торчать будет. Фрицы по ней как раз и пальнут…

– Не земля, а сплошной камень, товарищ старшина, – грустно ответил Алексей, – долбишь ее, долбишь, а все без толку. Гранатой бы рвануть, а?

– Я тебе дам – гранатой! – нахмурил брови Фильченко. – Сам знаешь – совсем мало их осталось, только для танков. Надо беречь! В общем, давай рой глубже. Как крот!

– Могилы себе копаем, – зло заметил красноармеец Айдер Мустафаев, работавший слева. – Тут нас и похоронят…

Старшина Фильченко услышал его слова и строго прикрикнул:

– Типун тебе на язык, Мустафаев! Думай, что говоришь! Вот возьмут тебя, куда надо, чтобы панику не сеял! Будешь тогда знать, как языком чесать…

Фильченко грозно посмотрел на Айдера, и тот сделал вид, что занят делом – долбит ячейку. Но, как только Степан отошел, недобро прищурился вслед:

– Это мы еще посмотрим, кого куда возьмут…

Мустафаев был из местных, из крымских, его призвали совсем недавно. И он был страшно недоволен тем, что оказался на войне, драться с немцами он совсем не хотел…

Алексей Сомов поковырялся еще немного, затем сел передохнуть. Надо бы перевести дух… Снял пилотку, вытер мокрое лицо, вынул из кармана галифе кисет с табаком. Старшина отошел, можно и покурить…

К нему тут же подскочил Мустафаев:

– Угости табачком!

– Свой иметь надо! – привычно ответил Сомов, но щепотку махорки все же дал.

Очень ему не нравился этот Мустафаев – скользкий, злой, неприятный тип. Но все же – однополчанин, вместе воюем, значит, надо поделиться – побоевому, потоварищески. Мустафаев закурил, кивнул на противоположную сторону поля:

– Как думаешь, скоро они полезут?

Алексей задумчиво посмотрел на солнце (еще высоко, почти в зените) и покачал головой.

– Нет, часа через три, не раньше. Как жара спадет. Успеем еще ячейки свои выкопать, да и отдохнуть, пожалуй. И поедим, если пшенную кашу привезут…

– Как же, привезут! – недовольно скривился Мустафаев. – Небось сидят эти крысы тыловые у себя в Керчи, трясутся от страха за свои шкуры! А мы здесь голодные! Воевать – не жрамши, подыхать – не жрамши… Тьфу!

Мустафаев зло сплюнул, а Сомов пожал плечами – может, полевую кухню разбомбили? Вчера как налетели «лаптежники», как устроили хоровод с «шарманкой»… Думал – конец, сейчас накроют. И похоронят тогда его здесь же, в траншее, слегка присыпав землей. Скажут пару слов на прощание, если время будет, и все…

Но ничего, пронесло, остался цел, лишь слегка оглушило. Так что полевую кухню вполне могли и разбомбить. Да и есть на такой жаре совсем не хочется, лучше бы воду привезли, она гораздо нужнее. Впрочем, чего зря мечтать? Ясное дело – кухня вряд ли появится до вечера. А там еще неизвестно, что будет и кто жив останется…

Алексей бросил окурок в сухую серую траву и снова принялся долбить землю. Прав старшина, надо рыть глубже. А то и в самом деле – задница наружу торчать будет…

Мустафаев вернулся к своей ячейке, но работать не стал – прилег на чахлую траву и сделал вид, что дремлет. Но время от времени приподнимал голову и быстро оглядывался – не идет ли Фильченко? Связываться со старшиной он боялся: у того – кулаки пудовые, может спокойно приложить. Исключительно в воспитательных целях. И не пожалуешься ведь никому – взводного лейтенанта вчера убили, и Фильченко теперь у них за главного…

Густой горячий воздух разорвал низкий, протяжный гул моторов.

– «Юнкерсы»! – крикнул кто-то истошно.

Все бросились кто куда. В основном – под чахлые кустики или в свои же ячейки. Но какое это укрытие – летчикам сверху видно все, как на ладони. Алексей поднял голову, посмотрел: в выжженном крымском небе висели черные самолеты с хорошо знакомыми обтекателями на шасси. Снова эти проклятые «лаптежники», Ю-87!

Один за другим немецкие бомбардировщики срывались в пике и наносили удары по позиции. Главной их целью, конечно, были «сорокапятки», но и пехоте тоже досталось. Взрывы накрыли редкую цепочку ячеек, разметали не успевших окопаться красноармейцев…

При первых же воющих звуках Алексей упал на дно ямки, закрыл голову руками и стал повторять: «Только бы мимо, только бы мимо!» Конечно, пользы от этого было мало, как и от ячейки, в которой он спрятался, но все же… В Бога Алексей не верил (комсомолец все-таки), а отбиваться от «юнкерсов» было нечем – зенитокто нет.