Чебукин взглянул на Ирину, но не как обычно, чтобы проверить действие слов, "скорректировать огонь", а бесцельно, с той же щемящей душу жалостью.

– Да, да… так тянет к птицам, к деревьям, - беззвучно шептала девушка, удивительно хорошея при этом.

"Ну, конечно, - виновато думал Чебукин, любуясь ее новой красотой. - Ей и вправду представляется это самое - листва, мурава, бабочки, соловьи, а в мыслях биса - я - то ведь знаю - протертые влажной тряпкой листья пальмы над столиком в уединенном углу ресторана "Нерпа", где всегда кончается первый этап "плавания аргонавтов".

– К природе… как аргонавты, - шептала Ирина, и самые пошлые слова в ее устах приобретали новый, вернее - старейший, первозданный смысл.

– Я тоскую по красоте, как плененная ласточка по воздушному океану, - разливался бис. - Безграничность стихий и такая же необъятность музыки. Грандиозность Баха. Бранденбургский концерт та-ра-та-та-лю-лю-та-ра… '

"Это, коллега-шестипудовая ласточка, никакой не Бах, а "Подмосковные вечера", да еще префальшиво исполненные", - подумал Чебукин.

– Лю-лю-лю-ра-ра-лю-ра-ра-ра, - не заметив подлога, чистым, серебристым голоском подхватила Ирина. - Лю-лю-ра-ра-та-та-та-та…

"Вот это не "Подмосковные вечера", это, верно, и есть Бах, которого я, к сожалению, совершенно не знаю", - думал Чебукин.

Он посмотрел на Ирину и впервые за время короткого романа, а также предыдущих коротких романов, бескорыстно залюбовался девушкой, чувствуя, что сердце бьется чаще, горло пересохло и нечто одновременно горькое и сладостное теснит грудь.

А бис развивал обычную программу:

– Музыка и ваша щедрая ласка единственное, что может согреть сердце, измученное борьбой с оппортунистами и догматиками, годами неустройств и теоретических размышлений. Женское тепло… трепет…

– К черту! -не своим голосом закричал Чебукин. - Трепач! Брехун! Девушка испуганно оглянулась.

– Вам нехорошо? - нежно спросила она. И этот страх за другого человека, беззащитно протянутые руки, от-крывали в ней новую красоту.

– Вы извините, - пробормотал Чебукин и тут же, услышав, как бис снова принимается за свое токованье, закричал нечто уж совсем непонятное кроткой аспирантке: - К дьяволу! Извините, я не вас. А вы тоже хороши - развесили уши. К дьяволу! К черту! К дьяволу! Чебукин махнул рукой и побежал прочь. Дома он, не ужиная, заперся в кабинете и, тяжело дыша, улегся на холодном кожаном диване.

– Чего ты волнуешься? Бис через три месяца отделится и будет жить самостоятельно, как… - пробовал он успокоить себя.

– Как тысячи других пустозвонов, - перебил внутренний голос, который прежде почти никогда не подавалголоса, а теперь стал проявлять поразительную активность. - Но сам ты ведь не отделишься от себя!

– Да, я от себя не отделюсь, - должен был согласиться Чебукин. - И кроме того, я не вынесу дуэта с бисом не то чтобы три месяца, а даже еще три часа.

Сквозь дверь Чебукин слышал, как жена отвечала по телефону:

– Ничего особенного… Неужели? Ах, боже мой… Что вы говорите!

"Доброжелатель" информирует о моем странном поступке на междуведомственном совещании", - безошибочно определил Чебукин.

– Нет, нет, он сумеет взять себя в руки, - говорила жена.

"Положение неустойчивое. Любопытно, кто обрадуется, когда я загремлю? - спросил он самого себя. - Прохвост Прожогин? У Прожогина больше всего шансов занять мое место. Потом Петр Петрович; Петр Петрович станет заместителем. Нет… вернее всего, свалит меня Чебукин-бис".

Чебукин засмеялся, такой странной и одновременно вероятной была эта догадка. "Не кто иной, как Чебукин-бис".

– Опять карьера, карьера, мелкий и суетный человек, - раздраженно сказал внутренний голос. - Не пора ли, как выражались в старину, подумать о душе?

– Давно пора, - согласился Чебукин и вздохнул. Ему припомнилось милое лицо Ирины и захотелосьнапеть мотив, услышанный от нее, это дивное лю-лю-ра-рата-та-лю-лю-та…

Получилось нечто совсем иное, хотя тоже знакомое.Он напрягся и вспомнил: "Да это же "Там, вдали, за рекой",походная песня, заученная в юности, во время срочнойслужбы".

– Там, вдали, за рекой загорались огни. В небе ясном заря догорала… - промурлыкал он.

Жена услышала и, выйдя в коридор, тоненько сказала:

– Васе-е-чек… может быть, чае-е-ечечку… горя-я-я-ченького, кре-е-е-е-пенького?

Сострадание она умела выражать только так: растягивая гласные.

Чебукин не откликнулся. Сердито дыша, он бормотал про себя одно и тоже: "Там, вдали, за рекой… Там, вдали, за рекой…"

– А ты знаешь, почему песенка так крепко засела у тебя в голове? - шепнул внутренний голос.

– Н-нет. Воспоминания юности? - неуверенно спросил Чебукин.

– Романтика, юность… Вздор, голубчик. Разве не ты в качестве директора Института эстетики, получив наводящий запрос, подмахнул резко отрицательный отзыв об этом "упадочническом произведении". А через известное время по второму наводящему запросу состряпал другой-безоговорочно положительный отзыв…

– Что же тут такого? - вмешался бис. - Некоторые произведения искусства в свете одной, э-э, исторической эпохи играют совершенно иную роль, чем те же, так сказать, произведения искусства в свете другой, э, исторической эпохи. Азбучная истина.,"

– Завел шарманку, - огрызнулся Чебукин, хотя бис защищал его от внутреннего голоса.

Чебукину вдруг снова показалось жизненно необходимым заменить сомнительное доброе дело другим, настоящим.

И заменить сейчас же, будто только после этого появится хоть какая-то защита и против биса и против внутреннего голоса.

– Доброе дело… Доброе и смелое дело…-бормотал он про себя.

– Добро… Зло…-снова вкрадчиво вмешался бис. - Ты в плену абстрактных категорий… идеалистических, общечеловеческих понятий. Предоставь другим; судить о тебе. Твоя биография и, э-э, анкеты всегда радовали глаз компетентных работников. Неужели ты случайно дослужился до…

– Позволю себе заметить, - сухо перебил внутренний голос, - что у Клавдия, короля Дании, тоже, по-видимому, были безукоризненные, радующие глаз анкеты. А то, что он влил малую толику яда в ухо неосмотрительно уснувшему и потерявшему здоровую бдительностьбрату - отцу Гамлета, анкеты не отразили. Там и вопроса такого нет: "Отравлял ли ты ближних своих?"

– Яд!! Убийство!! - с негодованием вскричал бис. ("Боже, какой ложный пафос!" - подумал Чебукин). - Вы переходите все границы, милейший… Не посмеете же вы обвинять нас, меня и Чебукина настоящего, в…

– В отравительстве? - внутренний голос хохотнул. - Но яды бывают разные… Некоторые поражают только душу…

– Идеализм!.. Субъективизм… Махизм… - кричал бис.

Чебукин прикрыл голову подушкой, пытаясь столь наивным способом заглушить спорящие голоса, слушать которые он уже был не в силах. "Я теперь больше похож на арбитражную комиссию, чем на обычного человека, - думал он. - Так не может продолжаться. Я не выдержу".

Как ни странно, подушка помогла. А может быть, голоса затихли сами собой.

В тишине Чебукин снова принялся искать подходящее доброе дело.

"Прожогин? Ну, конечно же", - обрадованно вспомнил он и помедлил, давая время высказать свои мнения и внутреннему голосу и бису.

Те молчали… Их пассивность обнадеживала.

Чебукин вспомнил.

В прошедшие годы Прожогин попал в ссылку и крайне нуждался. Профессор Лядов, старый учитель Прожогина, подбирал книги и другие материалы для статей и заметок. пересылал их ссыльному, а затем, напечатав сочинения своего подопечного, по необходимости без подписи, переводил автору гонорар.

Человек скрупулезно аккуратный, Лядов сохранял извещения на получение гонорара и квитанции переводов в специальном конверте.

Когда через несколько лет Прожогин вернулся, здоровый и - в немалой степени благодаря заботам своего старого учителя - вполне благополучный, профессор уронил слезу и с некоторой торжественностью вручил ученику упомянутый конверт, сказав между прочим, чтобудет счастлив, если после его, Лядова, кончины Прожогин примет кафедру и продолжит начатые учителем изыскания.