- Мать дома?

  - Нет, на завод ушла.

  - А! Ну ты-то меня, надеюсь, примешь?

  - Конечно, о чём разговор. - Самое трудное для Дмитрия было, как его называть. И отвечал так, безлично - не на "вы" и не на "ты".

  Гость разделся, пригладил поседевшие на висках волосы и прошёл в комнату.

  - Грызёшь гранит науки?.. Ну, не помешаю. Я ненадолго.

  Всегда так говорил, но, случалось, торчал по несколько часов.

  - Сейчас Венедикта во дворе встретил. Обменялись рукопожатием. - Шумилов-старший поморщился. - Теперь суставчики ноют. Он жал и улыбался. Я, конечно, тоже улыбался, чтоб на высоте положения быть, но... больно ведь. Откуда у него такая сила?

  - Специально тренировался, - ответил Дмитрий и невольно улыбнулся. - Ребром ладони обо что попало стучит и резиновый бублик без конца сжимает.

  - Гм... И единственно, чтобы поразить меня рукопожатием?

  - Возможно. А денег он не просил?

  - Да, да, просит. Но на этот счёт мне дана строгая инструкция твоей матерью. И совершенно справедливо: деньги в таком возрасте особенно портят человека. Хотя, признаться, поначалу сам ему предлагал. Сознаю: дешёвым способом хотел завоевать репутацию... А как у него в школе дела?

  - Всё так же. Перебивается с двоечки на троечку. Ума не приложим, что с ним делать. - Дмитрий заговорил материнскими словами и с её же интонацией. - Хотя бы уж восьмилетку закончил. А дальше - вряд ли потянет. Да и сам не хочет. Я, говорит, и без институтов проживу. Ему бы какой-нибудь профессией овладеть.

  - А если в колледж пристроить? - деловито спросил Шумилов и сам же ответил: - А что - это мысль! И я, со своей стороны... я всячески постараюсь помочь.

  Он принялся расхаживать по комнате. Это старая его привычка. Сейчас разразится длинной речью.

  - Мне очень хотелось бы что-нибудь для вас сделать. Очень-очень жаль, что обстоятельства разобщили нас, и я теперь приходящий. Да-да, мне очень горько. Можно начистоту? В своё время твоя мать показалась мне неинтересной, приземлённой, что ли, а о себе я был преувеличенного мнения. Прямо сказать, гордыня обуяла. Серафим Петрович - это человек! Серафим Петрович - это звучит гордо! Но Серафим Петрович не состоялся. Теперь я себя вижу не интересным, а твою мать... Знаешь, есть люди, в молодости ничем не выделяются, но с возрастом - расцветают. Анна относится к ним. Я робею в её присутствии. Слышишь, Дмитрий, твоя мать - замечательная женщина. Ты согласен со мной?

  - Я и раньше так думал.

  Шумилов ходил взад-вперёд и говорил, говорил... иногда останавливался возле сына и требовал подтверждения. Дмитрий в который раз отвечал "да" или "так", иногда чисто механически, задумавшись и не очень улавливая, что от него требуют. И было ему досадно и жалко смотреть на этого неприкаянного, не в меру суетливого человека, с которым вторично, после полузабытых детских воспоминаний, познакомился два года назад и который и есть его родной отец.

  - Только с тобой, нахожу общий язык, - продолжал папаша. - Ты мою фамилию носишь. Слышал выражение: "глас вопиющего в пустыне"? Про меня сказано. Без тебя - всюду для меня пустыня. Без преувеличений говорю. Хотя сам теперь постоянно вращаюсь в кругу молодёжи, но ни они мне, ни я им не интересен. Ты человек целеустремлённый, не без способностей. Тебе прямой путь в науку! Однако замечу, что наряду с настойчивостью и целеустремлённостью ты мягок и слабохарактерен. Можешь не реализовать свои возможности - вот что страшно! Укрепись же духом и стань твёрдым, даже настырным. Пока этих качеств тебе явно не хватает.

  - Да, не хватает, - согласился Дмитрий. - Ещё когда поступал в универ, сомневался: как же я, здоровый балбес, буду за партами штаны протирать, а мать на меня работать? Но мне уши прожужжали: ах, тебе надо, у тебя способности! И я поддался. Но может, бросить? Или на заочный перейти?

  Шумилов суматошно замахал руками.

  - Что ты, что ты! Замолчи! И не вздумай! Человек обязан себя реализовать. Запомни: ни о чём так не жалеешь, как о неиспользованных возможностях. Всё остальное при подведении, так сказать, жизненного итога забывается... - Он остановился возле компьютера и ткнул пальцем в экранную заставку. - Вот кто этот - с бородой?

  - Максвелл, - ответил Дмитрий. - Недавно мы его уравнения проходили. Препод с полчаса черкал на доске, длиннейшие математические формулы выписывал, и вдруг - срослось. Конечный результат - это же чудо какое-то! Бесподобная красота!

  - Вот-вот, - живо проговорил Шумилов. - Максвеллы и спасут мир. Ты восхищён этим учёным, то есть его формулами, но что можешь сказать лично о нём? Женат он был или холост? Скандалил с женой или носил на руках? Пил горькую или удовлетворялся дистиллированной водой?.. Не знаешь? То-то же!

  - Ну, маленько знаю, - возразил Дмитрий.

  Щёлкнул замок.

  - Мама пришла, - тихо объявил он.

  Анна сразу прошла на кухню, села за стол. Нужно было что-то сготовить на обед, но она сидела не двигаясь, опустив руки. Вроде бы легко сегодня работалось, играючи, и всё же навалилась вялость. Вошёл Дима, поздоровался с ней. Шумилова кивнула, мельком глянув на миловидное, совсем ещё детское, как ей казалось, лицо сына: тёмной щёточкой выделялись негустые короткие усы. "Зачем отпустил? Взрослее хочет казаться, что ли?"

  - Усы лучше сбрей, - посоветовала, раз уж обратила внимание. - Тебе не идут.

  - Хорошо, мама, - согласился он.

  Но то, что он сразу согласился, ей не понравилось. Ещё раз глянула и будто бы нашла довод в пользу усов.

  - А вообще-то ладно, не сбривай.

  - Ладно, не буду, - он улыбнулся. - Мама, зачем ты опять на завод пошла? Сегодня же суббота.

  - Так получилось, - бросила она. - Производственная необходимость.

  - А, так утром за тобой специально приходили?

  В первую секунду не поняла, о чём он, но тут же сориентировалась: почтальон, студент!

  - Ага, специально, - соврала, не моргнув глазом, и спросила, будто ещё не поняла: - Кто там у тебя?

  - Отец. Честно признаться, не знаю, как быть: мне уже пора идти пора.

  - Ну так иди, если пора. Вот видишь: и у тебя суббота не свободная. Поел хоть?

  - Да, поел. Яичницу поджарил. А как с папашей? Кто его развлекать будет?

  - Зови сюда, я его развлеку!

  Она знала, что Димка, пожалуй, и занятия пропустит и всё что угодно, но сам не посмеет выдворить отца. Однажды, на всякий случай, прислушалась, о чём бывший муженёк с сыном толкует. Вроде худому не учит - больше о науке, о литературе разговоры, и ладно, а то давно бы взашей выгнала. Но каждый раз, когда Димка уединялся с отцом, ей становилось не по себе. Ревновала, что ли... Не сомневалась, что любит её сын, с уважением относится, но - ни одной задушевно-серьёзной беседы с ним до сих пор не состоялось. О чём говорили? Так, о бытовых мелочах, о шалопуте Веньке. Очень жаль, что не владеет она языком, как её бывший. И сознавала - да и об этом все толкуют, - что пацанам в первую очередь мужчина нужен. Дочь - другое дело, с ней задушевной подругой стала. Иногда прикидывала: а не сойтись ли с кем-нибудь, чтобы у детей появился наставник. Но и другое сознавала: трудно неродному войти в контакт со взрослыми пацанами. Если этот человек будет груб с ними, всем сразу ясно: ага, чужой же! А если ласков, внимателен - опять нехорошо: значит, подделывается, в доверие хочет влезть.

  Хлопнула входная дверь - это Дима убежал, и почти сразу на кухню вошёл Шумилов. Ни разу ещё, как стал наведываться, не задерживала на нём взгляда - всё невзначай, мимоходом. А теперь посмотрела: в костюме, при галстуке, приколотом к полосатой сорочке. По-прежнему старается выглядеть джентльменом, хотя порядком полинял и потускнел. Поредевшие, с выбившейся сединой волосы гладко приглажены, хотя как и в былые времена на висках топорщатся. Физиономия смиренная. А с какой ему являться? Попробуй, зайди он с лихим торжествующим видом - мигом вылетит, у неё не заржавеет.