— Он к тебе приставал? — спрашивает Каз

Я хочу согласиться. Хочу свалить все на Доусона, чтобы его репутация помогла мне выйти из этой ситуации. Но я не могу, и качаю головой:

— Нет, дело не в этом.

— Ну, тогда я вынужден признаться, что ничего не понимаю. В чем проблема?

Я готова заплакать. Я делаю вдох и пытаюсь сосредоточиться.

— Я... просто не могу, Каз. Мне жаль. Я просто... не могу.

Каз потирает переносицу.

— Грей, ты мне нравишься. Ты трудолюбивая, умная и ты, похоже, заинтересована в этой профессии. Я хочу взять тебя на полное время. Правда, хочу. Я считаю, что ты далеко пойдешь. Но... если откажешься от этого, то мои руки связаны. Если только у тебя нет каких-то обвинений в сторону Доусона, тебе нужно взяться за эту работу. Это величайшая возможность в твоей жизни. Она сделает тебе карьеру, но если ты откажешься, она же ее и разрушит. Я хочу быть честным с тобой.

И тут я начинаю плакать.

— Я понимаю.

— Почему бы тебе не пойти домой и как следует подумать над этим?

Я киваю:

— Хорошо, сэр. Благодарю вас.

Я поднимаюсь на пошатывающиеся ноги, выхожу из его офиса, спускаюсь на лифте и два с половиной квартала иду до автобусной остановки. Я не слышу, что он за мной, пока не становится слишком поздно.

— Куда это ты идешь? — его голос прямо за моей спиной, интимно гудящий прямо в мое ухо.

Я подпрыгиваю и отклоняюсь, подальше от его жаркого присутствия.

— Домой.

— Чего ты боишься... Грейси?

Я поворачиваюсь и сдерживаю порыв ударить его по лицу.

— Меня зовут не так. Не называйте меня так и не прикасайтесь ко мне.

Я делаю шаг назад. Если Доусон дотронется до меня, все потеряно. Случится нечто ужасное. Я знаю, что именно случится.

Он сокращает расстояние между нами, и несмотря на знойную жару раннего вечера, он абсолютно спокоен. Его прическа идеальна, одежда на нем сухая. А у меня потные подмышки, лоб лоснится, и трясутся руки. Сейчас семь вечера, а я ничего не ела с шести утра, и у меня кружится голова. Но все это становится неважным из-за его близости. Он буквально в дюйме от меня. Моя грудь упирается в его торс. Я помню как его глаза смотрели прямо в мои, как он пожирал меня взглядом. Он хотел меня. Но в то же время он видел меня. Видел меня изнутри.

— Тебе здесь не место, — сказал Доусон.

А потом он поцеловал меня. И снова он так же близко, и я тону. Если он опять прикоснется к моим губам, я не смогу его остановить.

* * *

И тут у меня урчит живот, и накатывает волна головокружения. Я покачнулась и упала бы, если бы мою талию не обхватила сильная, как сталь, рука.

— Когда ты ела в последний раз?

Я вырываюсь из его объятий.

— Со мной все хорошо. Мне просто надо вернуться в общежитие, — я снова оступаюсь в попытке отойти от него. Я опираюсь на знак на остановке и пытаюсь выровнять дыхание.

— Ничего не хорошо. Позволь отвезти тебя домой, — говорит он.

Хотелось бы мне, чтобы это был дом. Но это всего лишь комната в общаге, это не дом. У меня нет дома. Я мотаю головой и хватаюсь за знак.

Он смотрит на меня во все глаза, похоже, оскорбленный моим упрямством.

— Ты упадешь в обморок.

— Со мной все будет хорошо.

Он качает головой и разворачивается. Я слышу, как он бормочет: «Идиотка».

— Я все слышала, — ворчу я.

Он не отвечает, а просто уходит прочь. Я не могу удержаться и не смотреть на него; он движется, как хищник, как пантера, крадущаяся в траве. Я закрываю глаза. Что-то в нем зовет меня. И дело не только в том, что он красивый. Что-то в нем самом. Что-то магнетическое в его глазах и его присутствие притягивают меня к нему.

Раздается визг шин, и гладкий зеркальный автомобиль, который я видела на парковке едет в мою сторону. Нет. Нет. Я должна сопротивляться.

Он скользит по направлению к остановке, распахивает дверь и выходит, не обращая внимание на автомобили, которым он преградил путь, на гудки и крики. Когда он подходит ко мне, его глаза меняются. Сейчас они серо-голубые и яростные. Он рывком раскрывает дверь со стороны пассажира, берет меня за талию, легко и грубо заталкивает меня в машину. Дверь закрывается, он садится за руль, и я оказываюсь окутанной запахом его одеколона и пота. В салоне прохладно, кондиционер работает на полную мощность. Из колонок грохочет рок-музыка, что-то жесткое и тяжелое. У меня сильно кружится голова. Все вокруг вращается, и все, что я вижу — это что Доусон рядом со мной, с каплями пота, стекающими по его загорелой шее под воротник рубашки. Все, что я чувствую — то, как порывисто Доусон ведет машину под грохот тяжелого металла. Я ощущаю мощь этого автомобиля, его высокую скорость. Я смотрю на приборную панель, на ней уже шестьдесят миль в час, он мчится по дороге с безумной и отчаянной легкостью. Я помню, что он снимался в фильме, где играл каскадера, и ходили слухи, что все трюки он выполнял сам. Закрываю глаза, когда мы несемся через перекресток на красный свет, едва не став причиной аварии. Я вжалась в сиденье, стараясь ровно дышать.

Этот автомобиль стоит больше, чем я могу себе представить, а он ведет, пренебрегая им и безопасностью. Меня бросает вперед, когда мы тормозим. Моя дверь открывается, и ремень безопасности, который я не пристегивала, отстегивается. Сильные руки Доусона достают меня из машины. Я чувствую его запах, слабый, но пьянящий аромат пота и мужчины. Я узнаю то, как мое тело реагирует на его присутствие.

Я пытаюсь вырваться:

— Поставь меня на землю.

— Нет.

Я оглядываюсь. Мы у кампуса, и все студенты вокруг, похоже, смотрят на нас. Я слышу перешептывания. Вижу, как люди достают телефоны и фотографируют.

— Какой корпус? — его голос мягкий и интимный, почти нежный. Почти.

Я показываю, и он направляется в ту сторону. Я как пушинка в его руках. Он идет, будто у него нет никакой ноши.

— Пожалуйста. Поставь меня. Я сама дойду.

— Нет, — он открывает дверь и останавливается.

— Второй этаж. 216.

Двери открываются, когда мы поднимаемся. Я слышу шепот и щелчки камер на телефонах.

Я слышу женский визг:

— Это Доусон Келлор! О Боже, это Доусон! Можно ваш автограф? Пожалуйста? Не хотите войти?

Он не обращает на нее внимания, бесцеремонно проходя мимо.

— Не сейчас, дамы. Я распишусь, когда буду уходить.

Он у моей двери, каким-то образом открыв ее, не выпуская меня из рук. Я слышу болтливые голоса Лиззи и ее нового парня. «Секс-игрушки», как она их называет. Они для нее игрушки: она меняет их, как перчатки. Дверь раскрывается, ударяясь о стену.

— О Боже, какого черта... — я слышу голос Лиззи, и тут она узнает того, кто вошел. — Доусон Келлор? О Боже, в жизни вы еще прекраснее, мистер Келлор! Грей, что происходит? Что он здесь делает?

Я чувствую, как Доусон напрягается, его хватка вокруг моих плеч и под коленями становится стальной.

— Не сейчас, Лиззи. Я плохо себя чувствую. Можешь оставить нас?

— Выходи. Сейчас же, — рычит Доусон, и звучит это как настоящая угроза.

Я поворачиваюсь в руках Доусона, чтобы увидеть, как Лиззи возится под одеялом, пытаясь достать нижнее белье, валяющееся рядом с кроватью. Ее нынешний любовник делает то же самое, но он случайно отшвыривает одеяло, и они оба оказываются неприкрытыми. Лиззи визжит, бьет его по руке и натягивает трусики, прикрывая грудь одной рукой. Доусон не опускает меня, и, хоть я и вешу не меньше шестидесяти килограмм, он удерживает меня без малейших усилий. Он просто невозмутимо ждет, пока Лиззи не оденется.

Ее парень — совсем еще мальчик, смазливый блондин-первокурсник с внушительным телосложением, которое еще не до конца сформировалось, — застревает в своих джинсах, выпрыгивает из кровати с футболкой в одной руке и кроссовках в другой. Он проделывает эти неловкие движения явно не в первый раз. Когда они уходят, Доусон оглядывается в поисках места, куда меня положить. Я лягаюсь, и он опускает меня на ноги, но не убирает рук с моих плеч.