Топа смотрела теперь мимо Лаума, туда, где находился Внутренний Круг. Выражение глаз тилапихи стало отсутствующим. В пятидесяти километрах от неё дремавший Туся поднял голову и навострил уши. Он смотрел в темноту перед собой, потом перевёл пристальный взгляд на человека.
Топа слабо шевельнулась и переступила с ноги на ногу.
Проснулись тилапы, мирно спавшие в Дальних Полях; все как один подняли рыжие морды, отдыхавшие на берегах Лоавли — великой реки и у подножия Снежных Гор; к изумлению своих друзей-шуа, застыли, как изваяния, тилапы на островах, где сейчас была не ночь, а ясный день; и даже крохи-тилапята, появившиеся на свет этим летом, пытались прислушиваться, взволнованно взмахивая ушами.
Один за другим они передавали Топе свой ответ. Нужно было провести всю жизнь в Вишали и прожить столько, сколько она прожила, обладать её опытом и мудростью, чтобы почти мгновенно справиться со всем этим.
Решение не было единогласным, но чаша весов со всей определённостью склонилась в одну сторону.
Топа перевела взгляд на Первого Виша и медленно, глубоко кивнула.
— Благодарю тебя и твой Народ, — Лаум почтительно поклонился старой тилапихе.
Сейчас она была не просто его любимой Топой — она представляла свой Народ — Народ-Союзник.
Осталось последнее и самое важное, что мог и должен был сделать Первый Виша — войти во Внутренний Круг и просить о даровании ответа…
Через несколько долгих минут он вернулся. Умиротворённый, уверенный. Остальные Виша по-прежнему стояли, не сводя с него глаз, и только Ови — Вторая Виша — сидела, расправив полоску бумаги и приготовив палочку для письма.
Несколько коротких фраз упали в ночную тишину. Ови старательно записывала, пытаясь не задумываться над содержанием письма, чтобы не дрогнула лапа, не выскользнула из неё ставшая вдруг очень уж своевольной палочка.
Большинство Виша услышанное не удивило: одни, как и Пунт, с самого начала понимали, к чему всё идёт, другие — догадывались. И всё же, произнесённые вслух, такие простые и обычные, казалось бы, слова, подействовали на них как удар, как взрыв…
Никогда нога чужеземца не ступала на благословенную землю Вишали, никогда чужак не приближался к Внутреннему Кругу, и каждый из них, сколько себя помнил, готов был отдать жизнь, чтобы не допустить этого…
Внезапно раздавшийся грозный и резкий крик птицы гуф вывел шуа из оцепенения. Причиной такого нарушения порядка стало следующее: гуф, избравший себе для жительства границу Внешнего Круга Вишали, заслышав крик прибывшего курьера, прекрасно понял, что он означает, так как никаких споров за охотничью территорию тут быть не могло, поскольку территория эта вовсе не охотничья.
Исполненный самых благих побуждений, он прилетел, чтобы отнести возможный ответ, но был встречен совсем не приветливо — тем самым криком, заставившим дружно вздрогнуть погружённых в свои переживания Виша.
Взглянув на своего собрата с недоумением, он шевельнул сложенными за спиной крыльями, как бы пожимая плечами, и успокаивающе гукнул. Охота, мол, тебе без отдыху тут же назад лететь, ну и лети себе, а мне не очень-то и хотелось.
Ответом ему было чуть слышное, почти извиняющееся уханье, содержащее в себе признание добрых намерений соплеменника и вежливый отказ от его помощи. На том и расстались — по-доброму и к взаимному удовольствию.
Очень скоро отстоявший это право гуф принял на свою гордую шею послание, обвязанное золотой лентой, вытканной лучшими мастерами из прекрасных золотых цветов аола. На ней не было никаких изображений.
Солнце ещё не взошло, и Цветочный Ручей спал самым сладким предрассветным сном, когда вернувшаяся птица гуф сделала над ним круг, задумчиво глядя на зелёные пали. Ему не хотелось их будить и, кроме того, что-то подсказывало, что Уфата здесь нет.
Несколько взмахов мощных крыльев — и перед ним давно облюбованное дерево, знакомая прогалина, а на прогалине — спящий Уфат, накрытый листом апуты. Гуф бесшумно спланировал вниз и опустился рядом. Шуа немедленно проснулся. Он встал и шагнул к птице.
— Благодарю тебя, — в этих словах было тепло, которое уже привычной ноющей болью отозвалось где-то в груди, и гуф переступил с ноги на ногу.
Голова его была, по обыкновению, высоко поднята, а глаза полуприкрыты.
— Ты… — шуа запнулся, — ты не пожелал отдохнуть и сам принёс ответ. Ты… наверное, устал.
Гуф отвернулся. Уфат осторожно снял ленту с его шеи, и при этом сердце шуа почему-то сильно колотилось. “Наверное, это из-за внезапного пробуждения”, — подумал Уфат, хотя раньше с ним никогда такого не случалось.
Внезапно огромная птица как-то странно качнулась в его сторону. На долю секунды Уфату показалось, что она падает, и он инстинктивно подался вперёд. Пернатая голова с силой прижалась к его лапе, другой лапой ошеломлённый шуа провёл по красивым пёстрым перьям, чего ему очень давно хотелось, но он никогда не позволял себе этого, даже когда выхаживал птицу.
Стоило ему только подумать об этом, как оранжевый глаз вспыхивал из-под полуприкрытого века холодным огнём. И вот…
Шуа вдруг почувствовал, как бешено колотится сердце птицы, прильнувшей к нему всем тёплым сильным телом. Он прижал её к себе лапой и замер, не смея шевелиться, не зная, что сказать. Что-то непонятное застряло у него в горле и мешало дышать.
Через несколько секунд, ощутив, как шевельнулись крылья, шуа опустил лапы, и птица гуф, не глядя на него, одним прыжком отскочила в сторону и взмыла в рассветное небо, словно спасаясь бегством.
Ещё несколько секунд потрясённый Уфат стоял, глядя ей вслед, потом широко улыбнулся и внимательно, с некоторым даже недоверием, осмотрел свои лапы, словно ища на них подтверждение случившемуся.
Кое-как придя в себя, он поднял выпавшее из лап послание и торопливо пошёл туда, где устроились на ночлег Тиша и остальные. Но по дороге всё продолжал улыбаться и, время от времени поднимая голову, смотреть в наливающееся утренней голубизной небо.
Где-то там был не просто один из Народа гуф, где-то там был… друг.
========== Глава 38. Приглашение ==========
Осторожно сняв золотую ленту, Тиша на миг замерла в нерешительности, уши её едва заметно вздрагивали. Она глянула на стоящего рядом Шифа, и он, благоразумно решив, что так дело пойдёт куда быстрее, забрал у неё письмо.
Рэй то ли ещё спал, то ли делал вид. Туся стоял рядом с ним, подрёмывая и, конечно, совершенно не интересуясь никакими письмами (вот морока-то!), а потихоньку поднявшиеся шуа отошли на приличное расстояние и теперь стояли, обступив Шифа и изредка крупно вздрагивая от волнения.
Шиф не оплошал — он бойко прочёл короткое послание и, кажется, даже не удивился. Тиша и Тун постояли немного, подпирая друг друга плечами, потом взяли у Шифа письмо и начали его перечитывать, но результаты были те же, что ночью у Виша — сколько ни перечитывай — содержание всё равно не меняется. Зато Риш просто готов был взлететь от переполнявшей его радости.
Оставив среднее поколение приходить в себя, старшее и младшее вернулись к человеку, который уже не лежал, а сидел, и вид у него был недовольный. Вся эта возня и суета, поднявшиеся вокруг него, секретные переговоры, перешёптывания и переглядывания, которые он ощущал кожей, не прибавляли хорошего настроения.
Шиф немедленно перешёл прямо к делу:
— Надеюсь, ты хорошо отдохнул и у тебя достаточно сил, чтобы продолжить путь?
— Какой путь? — не понял Рэй. — Вы решили, что я должен не ждать вас, а сразу возвращаться обратно?
— Нет. Ты можешь идти дальше — вместе с нами. Тебя ждут. С тобой будет говорить Лаум.
— Ждут, значит. Понятно… — протянул Рэй, хотя понятно ничего не было.
Риш топтался рядом, и вид у него был совершенно счастливый. Он пребывал в уверенности, что его необычный инопланетный друг не радуется только потому, что ещё не понял своего счастья. Где-то он был прав.
Итак, его зовут туда, куда не пускают никого, да и его ведь не собирались. С чего бы это вдруг? Ясно, что такая перемена связана с камнем. Только к добру ли эта перемена? Никого не пускали, никто не видел, никто знать не знает, что у них там такое. А его, значит, пустят, покажут… что-нибудь и что-то, может быть, даже расскажут (а может и нет), а потом — что?
