– Вот же лопата!..

Но и без лопаты уже наткнулись на неглубоко зарытую коробку. Зажгли еще два фонаря, распахнули крышку, и в их свете содержимое засверкало как настоящие драгоценности. Дружный вздох восхищения сорвался с губ.

– Первое украшение по праву достается лучшему следопыту – Яне!

Тамара бережно достала из коробки кулон с маленьким зеленым стеклышком и повесила на шею Тишке.

– Ух ты! Красота!

– А что это за камень?

– Э-э-э… изумруд! – нашлась Тамара. Кулон, кажется, сунула в шкатулку Татьяна в последний момент, а может, и Раиса, она не обратила внимания.

Тишка не могла отвести взгляда от подарка. Волшебный!

– А можно его мне? – жадно спросила Женька. – Он к моему платью подойдет.

– Этот – нет. Но ты получишь жемчуг с морских глубин!

Женьке вручили браслет из белых пластиковых бусин и такое же колечко. Девочка скривилась.

Ключ от всех дверей забрал Лелик, Веронику одарили заколкой с «рубинами», Пашка долго колебался, но в конце концов выбрал перстень с драконом и торжественно надел на средний палец.

– Дядя Юра, смотрите!

Пока Юрий разглядывал дракона, взгляды Пашки и Тамары скрестились. Тишке показалось, что трава между ними вот-вот вспыхнет. Сын с матерью смотрели друг на друга не дольше секунды – и одновременно отвернулись.

– Янка, давай меняться!

Женька поравнялась с девочкой.

– Твой кулон – на мой браслет! И впридачу еще кольцо!

Тишка отрицательно качнула головой. Кулон был не игрушкой, а лесным подарком. Не важно, что это не настоящий изумруд, а всего лишь стекляшка. В ней живет лес: солнечный свет над соснами, сияние росы в утренней траве. Все хорошее, что случилось с Тишкой за последние две недели, кулон вобрал и сохранил в своей зеленой сердцевине.

Женька не отставала.

– Ты его потеряешь! Дай сюда!

Тишка остановилась и уставилась на Женьку с такой враждебностью, что та замолчала.

До определенного момента Тишка выглядела милым, хотя и странноватым ребенком. Но у ее покладистости были пределы, и тот, кто натыкался на них, чувствовал себя как человек, гулявший по поляне и неожиданно врезавшийся лбом в стену.

Лес – Тишкино царство, мир ее безмятежности. Волшебная страна. Здесь отец не кричит на маму, не швыряет вещи в распахнутую пасть чемодана. Здесь мама не наставляет, как лучше понравиться деду, и не смотрит при этом такими жалкими глазами, что хочется отвернуться. И вот частичку этого мира у нее хотят отнять.

– Ладно, одолжи на время, – сдалась Женька. – Я с платьем надену и верну!

– Нет.

– Ну чего тебе стоит? Ты что, жадина, что ли?

«Это ты жадная», – мысленно сказала Тишка. В эту секунду она ясно поняла, что Женька привыкла всегда получать то, что ей хочется. В моменте присвоения чужого было для нее больше радости, чем в самом владении. «Она хочет кулон не потому, что он ей нравится и к чему-то подходит. А потому что он мой».

– Да! – отрезала Тишка. – Злая и кусачая.

Она оскалила зубы.

– Дура, – пробормотала Женька и отошла.

«Может и дура, – мрачно согласилась девочка. – Зато с кулоном».

И спрятала свою драгоценность, висевшую на цепочке, под футболку – поближе к телу.

Утром Тишку разбудили петухи и двери. Петухи голосили, двери хлопали, солнечный луч тянулся по полу, и день обещал быть не таким уж и плохим. Тишка вбежала босиком в столовую и остановилась.

Что-то было не так. Раиса всхлипывала, мать повторяла:

– Боже мой, какой кошмар… Какой ужас!

– Что случилось?

Взрослые помолчали.

– Несчастье, – наконец сказала Тамара. – Изольда Андреевна погибла.

Поселок дрожал, волновался и перебрасывал из конца в конец страшные подробности. Старуху Дарницкую убили и ограбили в ее собственном доме.

Тело нашел сын, и он же, как поняла Тишка из намеков взрослых, был и основным подозреваемым. Шепотки тлели и таяли. «Сигнализация у нее везде… Кто бы еще мог отключить!.. Да он ее ненавидел…»

Оказалось, что далеко не все слухи были лживы. У Изольды Дарницкой действительно хранились дома драгоценности, оставшиеся в наследство еще от той, прошлой жизни, где были выступления, гонорары и щедрые почитатели ее таланта и красоты.

Все исчезло. Старуху нашли мертвой возле двери – кто говорил, что с проломленным черепом, кто делился подробностями о ножевом ранении, которое благодаря двум свидетелям (ничего не видевшим, но обо всем знавшим) превратилось в многочисленные раны, нанесенные озверевшим преступником. Что было на самом деле, оставалось только гадать. Следователь ничье любопытство удовлетворять не собирался, а от расспросов вскоре озверел так, что сам, кажется, готов был схватиться за нож.

Тишку с Женькой тоже опросили, как и прочих детей. Незадолго до этого к Тишке, впавшей от ужаса в какое-то оцепенение, подошла Женька. Сквозь зубы процедила:

– Если спросят, откуда в доме Дарницкой наши отпечатки, говори, что была в гостях. Помогала ловить сбежавшую кошку.

Страх немного отступил. Больше всего девочка боялась именно этого: найдут отпечатки и обвинят в убийстве. Женька выкрутится, а Тишку приговорят к смертной казни. Господи, мама не переживет!

Но, кажется, смертная казнь пока откладывалась. Следователь Тишкой не заинтересовался, вопросы задавал ей формально, об отпечатках не упоминал. К тому же рядом сидела мама. При ней было спокойнее.

Всем детям запретили уходить далеко от дома. Немедленно распространились слухи, что вокруг поселка орудует банда.

Тишка молчала. Замкнулась в себе. Тролль был в доме старухи, дикое порождение земли и мрака, но рассказывать об этом она никому не станет. Ей не поверят.

В ее собственном доме, когда первое потрясение прошло, к убийству отнеслись на удивление хладнокровно. Тон задавал, конечно, Прохор.

– Удивительно, как ее раньше не пришили.

– Провоцировала! – поддакнул Вениамин.

– Нельзя своим богатством людям в лицо тыкать, – задумчиво сказал Пашка. – Доведешь их до греха.

И получил в награду за сентенцию одобрительный взгляд деда.

Ночью мне казалось, что по дому кто-то ходит. Я знаю, старые перекрытия могут скрипеть так, что не отличишь их разговор от вздохов и стонов. Но шаги были на удивление отчетливыми.

Во сне я коротко поспорила сама с собой. Одна часть меня предлагала немедленно взять биту и отправляться выгонять вора. Вторая сонно кивала и говорила: сейчас-сейчас, вот только поспим немножко – и пойдем! Закончилось все очень просто: я вспомнила, что никакой биты у меня нет, и облегченно провалилась в сон.

Утром вокруг дома белел такой плотный туман, будто кто-то решил сварить из поселка крахмальный кисель. В комнатах застоялся сырой воздух. Я включила отопление посильнее и, ежась, полезла в шкаф.

Там пахло лавандой. Рука моя вслепую нащупала что-то в стопке вещей, и на свет показалась шаль – черная шерстяная шаль с длинной серебристой бахромой.

Я вскрикнула и отшвырнула ее с таким ужасом, словно это был гигантский паук. Шаль приземлилась в пыльном углу и оттуда тускло и угрожающе посверкивала ниточками люрекса.

Ладони у меня разом вспотели. Накатила дурнота, и я вцепилась в край столешницы. Комната поплыла, стены раздвоились и снова сошлись вместе, но что-то необратимо изменилось в рисунке обоев. Сквозь них проступили очертания горбоносого старушечьего лица, качнулись перья на широкополой шляпе, и в комнату вплыл сладкий аромат духов, вызывающий в памяти образ кучи подгнивших яблок.

Дурманящий запах, безумный, затягивающий, как воронка.

Я покачнулась и, кажется, потеряла сознание.

Когда я пришла в себя, за окном по-прежнему белело тусклое молочное варево. Я подняла шаль, заодно отметив, что совершенно перестала мерзнуть, и с трудом доплелась до дивана.