* * *

Еще мы можем накрениться,

А улететь уже не можем.

Мы были все, как будто птицы,

А стали вроде бы деревья.

Но мы встречаемся без фальши

Мы просто больше пьем и курим.

Садимся друг от друга дальше

И реже вслух стихи читаем.

Нет, мы не сделались покорней.

Мы лишь судьбу определили

И в землю опустили корни,

А это не меняет сути.

* * *

Эта странная повесть

так вписана в будничный быт,

В эти блочные стены

и эти модерные кресла,

Что с трудом понимаешь —

ведь это Эллада воскресла

И античной трагедии

синее пламя горит.

Здесь торжественней жест,

и сильней головы поворот,

И такие слова,

что гекзаметром в душу ложатся.

Медлит смерть, чтобы нам

дать навеки друг к другу прижаться.

И, не ведая страсти,

течет мимо окон народ.

У КАРТИНЫ ХУДОЖНИКА БРЕЙГЕЛЯ

<ЛАНДШАФТ С ТОНУЩИМ ИКАРОМ>

Художник Брейгель мудр и стар.

В нем есть спокойствие и сила.

В тот миг, когда тонул Икар,

Он все описывал, как было.

Вот чей-то почерневший кров.

Бредет слепец, наверно нищий.

И стережет пастух коров,

Облокотясь на кнутовище.

Лошадка еле-тянет плуг,

И пахарь стар, как будто вечен.

И горизонта полукруг

Скалистым берегом намечен.

Рыбак чему-то втайне рад,

И что-то женщину печалит.

Стоит на якоре фрегат

И, кажется, сейчас отчалит.

Порозовели облака,

Неясно, поздно или рано.

А здесь Икарова рука

Еще видна из океана.

* * *

Так тебя и запомню я

Под неистовство грома:

Ни —

ког —

да!

Точно молния,

Точно молния в три излома.

Точно вдруг на народе —

Откровенье изгою.

Три уступа к свободе —

В пропасть вниз головою.

* * *

Кружение, крушение, —

Каюк моей судьбе.

Весь город в отражении,

Весь город сам в себе.

Он ни над кем не сжалится,

Никто ему не друг.

Он весь сплетен, как пальцы

Задумавшихся рук…

Чуть дрогпут пальцы правой

И жилка на виске.

Кто знает, боже правый,

В каком он далеке?

Какая тьма колышет

Его, с высот сойдя?

А он свободой дышит

И запахом дождя.

* * *

Здесь сегодня все пошло с молотка

Больше пола нет и нет потолка

Нет ни дыма, ни трубы дымовой,

Чтоб не вылетела, как домовой

Даже небо стерто все добела,

Чтоб и в небе я гнезда не свила.

* * *

Бедой отмечены, как мелом,

Бессильны, как без рук.

Но и у горя есть пределы,

А там и полегчает вдруг.

Как будто все, кого любили,

Не под землей лежат.

Как будто все, кого убили,

На длинном поезде кружат

И в их вагонах спозаранок

Земной рассвет

Но нет у поезда стоянок

И станции конечной нет.

………………………

А российские зимы глубоки,

Все цветут снегири по кустам

И текут одинокие строки,

Точно пар из горячего рта.

* * *

Двенадцатый предел тоски,

Вершина, час расплаты,

Две стрелки — две моих руки —

В одну до хруста сжаты.

Не раэомкну, не повторю

Весь этот круг неволи,

Я белым пламенем сгорю