Конечно, в фотографии многое определяется моментом, случаем. Тем не менее оба снимка достаточно характерны, а помещенные рядом, они бы навели зрителя на мысль, которая по мере отбора материалов для выставки становилась все более очевидной: именно то, что служило Базанову источником силы в одной ситуации, делало его совершенно беспомощным в другой.

Основная причина постигшего Базанова несчастья заключалась, пожалуй, в том, что ему, подобно преждевременно сорванному плоду, не дали дозреть, побыть достаточный срок в том состоянии сосредоточенного уединения, отъединенности от всего и всех, в котором он пребывал в период, предшествующий «прорыву из небытия в бытие», в состоянии, из которого с самыми благими намерениями, не жалея сил, пытались извлечь его Январев и К° сначала путем проработки на студенческих собраниях, затем — всеми имеющимися в наличии подручными средствами, включая так называемое «общественное мнение», административные и иные меры воздействия, не без успеха примененные в отношении этого неисправимого, своенравного, во многих отношениях несносного индивидуалиста. Он напрягал все силы, чтобы дозреть, ибо такова была его цель, — но лишь надорвался.

Откуда эта растерянность, жалкость, испуг? Жутковатый снимок. В глазах затаился страх, ужас приговоренного. Сделав несколько пробных отпечатков, я решил взять бумагу большого формата: голова Базанова получалась почти в натуральную величину. Когда на чистом листе, опущенном в проявитель, начали проступать глаза, обрамленные тяжелой оправой очков, мне стало не по себе.

XV

Сложность ситуации, в которой оказалась базановская группа, долгое время усугублялась отсутствием связей с заводами. Френовский, конечно, делал все от него зависящее, чтобы не «пустить» Базанова ни на одно из предприятий, с которыми в процессе многолетнего сотрудничества у него установились дружеские, тесные отношения. Максим Брониславович умел находить выходы из сложных ситуаций, помогать советами, составлять и подписывать от имени института нужные заводу письма, то есть обладал высокой деловой культурой, если можно так выразиться. Все эти качества, как и совместные заявки на изобретения, приносящие авторам немалый доход, связывали заводчан с Френовским прочными узами, которые было не под силу разорвать никаким научным новациям, никаким новым принципам и теориям, во всяком случае, до тех пор, пока премьер теневого институтского правительства оставался на своем посту.

В ту азиатскую командировку, где предполагалось испытать опытную очистительную установку, Базанова и Рыбочкина направил Френовский. Первый этап войны остался позади: созданная Рыбочкиным лабораторная очистительная установка работала, и с этим надлежало считаться.

Нет, Максим Брониславович не препятствовал созданию нового, не ставил личные интересы выше общественных. Напротив, всячески способствовал усилиям базановской группы завершить начатое. Наконец-то Базанов послушался, повернулся лицом к практике. Наконец получены первые практические результаты, которых, собственно, и добивался Френовский. Ведь если разобраться, то все претензии Максима Брониславовича сводились именно к этому — к ускорению темпа работ и к получению практических результатов.

Перелом в войне наступил, часовой механизм взрывного устройства был включен. По расчету Максима Брониславовича, мина должна была сработать примерно через полгода, когда выяснится невозможность выполнения очередного этапа базановской темы и наступит пора подвести окончательные итоги. Как следствие подведения итогов — закрытие темы. Потом останется только засыпать оставшуюся от взрыва воронку землей и пройтись граблями, чтобы ничто не напоминало о прошлом.

Итак, Базанов и Рыбочкин собирались отправиться на юг с целью опробовать идею на практике. Френовский сам занимался оформлением их командировок, ходил в дирекцию, в бухгалтерию, в общий отдел, так что его заинтересованность в работе и в этой поездке на завод была видна всем и каждому.

Во время очередного вечернего чаепития в номере гостиницы Рыбочкин рассказывал:

— Мы едва выбрались сюда. Не давали денег на командировку. Френовский целую неделю выбивал.

— Деньги в институте были, — сказал я.

— Может, в других отделах.

— А у вас почему не было?

Рыбочкин пожимал плечами.

— Ты сам узнавал?

— Мне-то зачем?

Испытания прошли успешно. Когда вернулись в Москву, Максим Брониславович встретил их дружелюбно и непринужденно.

— Как съездили, Виктор Алексеевич?

— Кажется, удачно.

— Жарко, наверно?

— Тридцать восемь в тени.

— Ай-яй-яй! Заключение завода привезли?

— Они вышлют в наш адрес.

— Когда?

— Обещали через неделю.

На том и расстались.

Прошел месяц. Никакого письма. Однажды Рыбочкин сообщил Базанову: прибыл главный инженер завода, сидит в кабинете Френовского, о чем-то они совещаются вот уже около двух часов.

— Может, заглянете, поинтересуетесь, как там наши дела?

Базанов идет к Френовскому. При его появлении разговор Максима Брониславовича с главным инженером замирает.

— Я занят, Виктор Алексеевич. Чуть позже.

— Мне бы, собственно, не только с вами…

— Мы скоро кончим.

— Когда зайти?

— Позвоню.

Не позвонил. Само собой разумеется. Базанов зашел минут через сорок, в кабинете уже никого не было. Рыбочкин бросился на поиски главного инженера. Бегал по всему институту. Не нашел.

Вернулся Френовский. Озабоченный. Рассеянный. Даже как будто расстроенный.

— А я вам собрался звонить. Что-нибудь срочное?

— Хотел выяснить, почему не присылают письмо.

— Кстати, — Максим Брониславович снял очки и усталым движением потер веки, — что-то они не очень довольны результатами. Ничего не получается.

— Как? Мы вместе пробовали. Все было в порядке.

— В порядке? — голос Максима Брониславовича таил сомнение. — Они утверждают другое.

— Почему же не пригласили меня?

— Он очень спешил. Да вы не волнуйтесь, напишут.

Написали. Завод отказывался осваивать предложенную технологию. Френовский ходил с этим письмом по всему институту. Как бы ненароком показывал товарищам. На его столе оно лежало на самом видном, почетном месте.

— Я должен выяснить, Максим Брониславович, в чем тут дело. Рыбочкину или мне необходимо срочно отправиться на завод.

— Сейчас, Виктор Алексеевич, в институте нет денег.

— Деньги есть, я узнавал.

— Есть, но не для вас, — повысил голос Френовский. — Свои вы еще когда истратили. Мы дважды переносили сроки. И потом, Виктор Алексеевич, поздно. Раньше нужно было выяснять.

В тот день они просидели с Рыбочкиным в лаборатории допоздна, выкурив несчетное количество сигарет. Ночью у Базанова случился первый сердечный приступ.

На следующее утром Рыбочкин подал заявление об очередном отпуске. Просил две недели.

— Нет, Игорь, отпуск не полагается разбивать, — сказал ему Максим Брониславович. — Если хочешь, бери целиком. Куда это ты собрался в такое время?

— Отдыхать, — коротко ответил Рыбочкин и переписал заявление.

— Далеко уезжаешь? — поинтересовался Максим Брониславович.

— Далеко. — Рыбочкин неопределенно махнул рукой в сторону окна. — На юг.

— Не вовремя, — поморщился Максим Брониславович. — Вам скоро отчет сдавать. Кстати, где Виктор Алексеевич?

— Заболел.

— Что с ним? — участливо спросил Френовский.

— Кажется, простудился.

— Что-то молодежь пошла нынче хлипкая.

— Бывает.

— Ну-ну, — миролюбиво согласился Максим Брониславович, подписывая заявление об отпуске.

Через две недели Рыбочкин появился в институте. Первый, кто встретил его на лестнице, был Френовский.

— Что так рано вернулся? — спросил он.

— Отдохнул.

— Я ведь тебе сказал: отпуск разбивать не полагается.

— Своих навестить зашел.

Максим Брониславович ничего не ответил. Сверкнула золотистая оправа очков. Они разошлись.