Когда уговоры не помогли, началась систематическая пилка, но Рыбочкин был сделан из твердого материала: его не так-то легко оказалось перепилить. При том положении, в каком находилась их группа, повысить Рыбочкину зарплату Базанов не мог. Улучшить материальное положение Рыбочкина был в состоянии только один человек — Френовский. И он бы наверняка пошел навстречу, поскольку вовремя понял, что Рыбочкин — это не Верижников. И согласился бы на любые условия Рыбочкина, пожелай тот их предъявить. Встал бы на голову, чтобы добиться для него невозможного. Это Верижникова можно было надуть, заморочить голову обещаниями. Рыбочкин для таких игр не годился. Заполучая Рыбочкина, Максим Брониславович сразу убивал двух зайцев, но не убил ни одного, поскольку Рыбочкин отказался вести с Френовским переговоры на эту тему. О попытках Френовского заполучить его Игорь так и не рассказал Базанову. В результате для Максима Брониславовича Рыбочкин стал врагом № 2, вторым после Виктора. Сопротивление Рыбочкина было уже не протестом одиночки, но участием в организованном бунте.
— Запомни, Игорь, — сказал ему как-то Френовский, — работая здесь, ты никогда не защитишь диссертацию.
Собственно, Максим Брониславович лишь повторил пророческие слова старого профессора, сказанные некогда ему самому.
Но на этот раз пророчество не сбылось. Рыбочкин защитил диссертацию и даже стал заведующим лабораторией, по числу сотрудников значительно превышающей бывшую лабораторию Френовского, которого в связи с переменой институтского климата, по состоянию здоровья и по собственному желанию, разумеется, перевели на должность руководителя группы, состоящей из трех человек. После долгих размышлений в дирекции над тем, чем же должно заниматься вновь созданное подразделение, решили, что оно будет дополнительным оперативным звеном между главком и институтом. Таким образом, группа Максима Брониславовича стала чем-то вроде группы по особым поручениям, зондеркоманды или маленькой пожарной команды, в чьи обязанности вменялось тушить время от времени загорающиеся урны с ненужными бумагами. Надо же было придумать для бывшего теневого премьера пристойное занятие.
Вплоть до защиты Рыбочкиным диссертации я не мог понять, почему в течение всех этих трудных лет он не разошелся со своей ворчливой женой. Почему не ушел от нее после очередной пилки? Почему, наконец, она не ушла после очередного его отказа подыскать себе более высокооплачиваемую работу? Абсолютное большинство тех, с кем я учился в институте, кто рано женился или вышел замуж, давно развелись, создали новые семьи, а некоторые за это время несколько раз успели поменять спутников жизни. И какие были пары! Какая любовь! Жить не могли друг без друга. На лекциях сидели, взявшись за руки.
Рыбочкин (его историю поведал мне человек, с которым Игорь учился на одном факультете) как бы насильно себя женил, назло той, которая предпочла другого. Рыбочкина н а с и л ь н о женили обстоятельства, как в старину порой женили своих детей родители.
Перед мысленным моим взором проходит целая череда браков по любви, счастливых, по всем признакам, браков, кончившихся полным, зачастую грубым разрывом. Так быстро почему-то эти прекрасные весенние цветы превратились в кучу гниющей органики.
Случай Рыбочкина озадачивал с двух сторон: семейной и производственной. С одной стороны, не совсем понятно, какая могучая сила удерживала его подле Базанова, чье положение в институте долгие годы оставалось неустойчивым. С другой — что держало его подле женщины, на которой он женился н е п о л ю б в и? Конечно, у Рыбочкина был сын, но кого в наши дни это остановит?
Внутренний голос постоянно подводит меня. Если я заблудился в чужом городе и мне нужно идти, скажем, направо, то я обязательно пойду налево. Но стоит не послушаться внутреннего голоса и пойти в противоположном направлении, как выясняется, что на этот раз внутренний голос не обманывал. Мое представление о людях, почти всегда ошибочно. Сколь редко удавалось сказать себе потом: именно таким (такой) я себе его (ее) представлял!
Мое знакомство с Галей (так звали Игореву жену) состоялось в день празднования Рыбочкиным защиты диссертации. Видно, из соображений экономии он решил устроить вечеринку дома, а не в ресторане. Оппоненты и члены ученого совета вежливо отказались принять участие в пиршестве. (Еще не прошел первый испуг, вызванный ваковскими нововведениями.)
Образ сварливой жены, мещанки, отхватившей себе по счастливой случайности т а к о г о парня, был безнадежно разрушен в первую же минуту знакомства. Прежний недоуменный вопрос пришлось изменить на прямо противоположный: как это Рыбочкину удалось жениться на т а к о й женщине? Впрочем, — подумал я, — Галя знала, за кого выходила замуж. Ей одной ночи хватило, чтобы узнать о нем в с е, что желательно знать будущей жене о своем муже. Рыбочкин, конечно, был тем фундаментом, который выдержит л ю б у ю нагрузку, любую многоэтажность семейной надстройки. Но как выдержала ее она?
Мы уселись за красивый праздничный стол в этом гостеприимном, радушном доме. Вроде как у Ларисы. Однако казавшееся естественным для базановской жены было неожиданно для той, что жила рядом с Рыбочкиным. Даже мелькнула мысль, что две эти до сих пор, кажется, не знакомые друг с другом женщины все трудные годы, подобно мощным магнитам, удерживали своих мужей в поле взаимного притяжения. Несомненно, Игорь рассказывал Гале о своих институтских делах: о Базанове, Френовском, Верижникове. Конечно, она нервничала. Наверняка жаловалась на нехватку денег. Конца войне не видно, в любую минуту их группу могут разогнать, и тогда Игорю придется начинать заново. А годы идут, сын подрастает.
Пили за виновника торжества, за его руководителя, за оппонентов, за присутствующих и за тех, «кто в море». Галя сидела рядом со своим молчаливым мужем, время от времени поднималась из-за стола, что-то приносила, уносила, хотя основную работу делали другие. Размахивал руками Базанов, шумели гости, а она, как девочка после причастия, впервые допущенная в общество взрослых, возбужденно поглядывала по сторонам, смущалась, радовалась, сияла.
Нет, — хотелось мне крикнуть, — никогда не пилила она Игоря! Да и какой он ей муж? Какая она жена? Девочка, невеста. Замолчите! Оторвитесь от своих тарелок и рюмок. Взгляните, какое у нее лицо. Разве такие лица случается видеть вам каждый день?
Я встал. За столом продолжали шуметь, смеяться, чокаться, выпивать. Наконец меня заметил Базанов, конечно же председательствовавший на этом вечере.
— Тише! — по-хозяйски прикрикнул он на разошедшихся гостей и постучал ножом по бутылке. — Алик! Давай!
Волна голосов пошла на убыль, зарокотал отлив, прошуршали камушки на берегу, и все смолкло. В наступившей тишине я произнес что-то очень обычное, стандартное, из банкета в банкет повторяемое, — про жену Рыбочкина, без которой, мол, неизвестно, защитил ли бы он свою диссертацию, про то, что, может, не его, а ее прежде следует поздравить с защитой. И ничего — о девочке-невесте, о сияющих глазах, которые выдавали ее с головой, проливая свет на мучившую меня тайну. Она т а к любила Рыбочкина, как только может любить жена, прожившая со своим нелегким мужем долгую, трудную жизнь.
Потянулись рюмки, раздались возгласы: «Примите наши поздравления!», «За вас, Галя!»
— Молодец, Алик, — хлопал меня по плечу Базанов. — Хоть один мужчина нашелся.
— Я благодарна Виктору Алексеевичу, — призналась мне потом Галя (мы стояли вдвоем, зажатые в угол танцующими). — Игорь такой человек. Вы сами знаете. Без помощи Виктора Алексеевича ему бы трудно пришлось. Игорь всегда в него верил, столько о нем хорошего рассказывал. Ведь не всем так везет с руководителями, правда?
При чем это? — подумал я. — Рядом с такой женщиной последний дурак способен на чудеса. Но Игорь не дурак. Да вы ему цену не знаете, милая Галя. С другим руководителем он бы еще быстрее диссертацию защитил.
Я понимал, что несправедлив к Базанову, но меня понесло с чудовищным ускорением — в бесконечность ее широко распахнутых глаз. Со мной иногда случалось: я терял ощущение времени и реальности. Каждому из них, моих по-разному удачливых сослуживцев, выпало редкое счастье, и внезапные вспышки, когда я готов был бог знает на какие глупости, объяснялись, видимо, чувством зависти, ослеплением ярким светом, направляемым всякий раз не на меня. Не хватало только поцеловать ее на глазах у мужа.
