— Ну, ладно! — совсем рассердилась Зинаида и, отвернувшись от матери, стала плотно закутываться в одеяло. — Ладно! Мне спать нужно, а ты со всякой всячиной лезешь.
Мать поднялась и отошла от Зинаиды, огорченно и тоскливо проговорив:
— Вот, видать, правда-то колет тебе глаза... Осподи! что же это такое будет?!
Зинаида притворилась спящей и молчала.
6.
Зинаидина жизнь дошла в эту дружную весну до какого-то поворота. Текла она легко и молодо, и был день полон легкими и веселыми заботами, и были ночи насыщены здоровым и крепким сном, сладко тревожимым незапоминающимися на утро сновидениями. Были сверстники и подруги, с которыми привычно и незаметно протекали весны, опаляющие страдные дни и тихие, белые и вьюжные зимы. С ними день был похож на вчерашний, и можно было, зажмурив вечером глаза, ясно-ясно представить себе завтрашнее утро.
Но ровное и легкое течение зинаидиных дней натолкнулось на новое и, как ей казалось, неожиданное. На узенькой тропочке ее восемнадцати лет встал и заставил ее остановиться и задуматься другой человек.
Заглядывались на Зинаиду многие. Она не была хуже других девушек. У нее задорно поблескивали глаза. Одуряющая свежесть лежала на ее щеках. Возле маленьких, с полупрозрачными раковинами ушей вились, выбиваясь из-под красной косыночки, темнорусые завитки. Ее голос был упруг и певуч. Ее песни были пронизаны теплотою и радостной бездумностью. И смеялась она заразительно, свежо и лукаво. На нее нельзя было не заглядеться. И понятно, что тракторист Николай Петрович, пришлый городской человек, отметил ее сразу. И сразу же попытался стать к ней и с ней поближе. Он в первые встречи с ней повел себя немного вольно, непривычно для Зинаиды. Схватил ее за руку, потянул к себе, обливая задором поблескивающих, смеющихся глаз. Украдкой потрепал по спине. Но Зинаида упруго выскользнула, нахмурила брови и взглянула исподлобья:
— Не балуй! Постыдился бы! А еще городской!
И он вспыхнул, почувствовал легкий стыд. А потом повел себя осторожнее и обдуманней.
Встречи их были редки. На весенние деревенские молодежные гульбища после работы на полянку Николай Петрович выходил редко, а где же в ином месте в крестьянском обиходе могли встречаться молодые парни и девушки? На работе было недосужно переглядываться да перекидываться словами с Зинаидой. Только на редких комсомольских собраниях и удавалось, подсев к Зинаиде, сказать ей пару слов. И то украдкой, потому что организация была малочисленная, и на собрания приходило семь-восемь человек, не больше. И все там было на виду, под перестрелкой молодых, все примечающих глаз. В редкие встречи Николай Петрович, расценив Зинаиду по ее отпору по-иному, по-новому, успевал перекинуться с нею только незначительными и сдержанными словами, старясь вложить в простой и несложный смысл этих слов какую-то мягкую и волнующую задушевность.
Зинаида с девичьим лукавством подметила сразу настроение тракториста. Она безошибочно поняла, что нравится ему, и с грубоватым кокетством делала вид, что ничего не замечает, ни о чем не догадывается. А сама впитывала в себя каждое слово, каждое движение Николая Петровича.
Однажды он сумел подкараулить ее за гумнами, когда никого вокруг не было. Обрадованно подошел он к ней, оглянулся и, усмехаясь немного виновато и неловко, сказал:
— Я тебя, Медведева, все время ловлю...
— Меня что ловить? — настороженно возразила Зинаида. — Я не зверь какой.
В глазах у нее быстролетно сверкнули искорки сдержанного, потаенного смеха.
— Да вот поговорить охота, а всегда кругом чужие. Мешают.
— Об чем говорить-то? — опустила глаза Зинаида и оглянулась вокруг.
Было это в самые первые дни весенних предчувствий. Земля еще не успела по-настоящему прогреться и отойти после тяжелых, сковывавших ее стуж. Воздух был зыбок и непрозрачен. Сухая прошлогодняя трава жестко и ломко шуршала под острым ветром. И только солнце было новое, не зимнее. Солнце горело над пустыми полями ярче и теплее, ярче, чем, вчера, чем недели назад. От этого солнца шло тепло и к Зинаиде, и к Николаю Петровичу. У Зинаиды от солнца (от солнца ли?) окрасились нежно и розово щеки. А глаза у тракториста сияли глубже и яснее.
— Да кой о чем есть... — неопределенно ответил Николай Петрович. — Хочу, например, хорошее знакомство с тобою вести... Без каких-нибудь глупостей или чего-нибудь другого. А по-настоящему, по-хорошему.
— Девушек у нас много в деревне, — подняла на него на мгновенье глаза Зинаида, но тотчас же скрыла их под тенью затрепетавших ресниц. — Почто с другой какой не поведешь знакомства? Неужто я одна?
— Ты мне более других нравишься, — широко усмехнулся тракторист. — До других мне никаких делов нет.
— Нравлюсь? — Зинаидины глаза вновь устремились на Николая Петровича, взгляд ее задержался на его лице подолее, смелее и открытей.
— Не веришь? А я, честное слово, правду тебе говорю!
— Насмехаешься... Вы, городские, всегда так... Ловите.
Николай Петрович вслушивался в слова девушки и не мог толком понять — смеется она над ним или, вправду, не верит и защищается от него: говорила она обычные девичьи слова, какие говорятся в таких случаях, но голос ее при этом звучал скрытым лукавством, затаенной веселой насмешкой.
— Ишь, какая ты, — тряхнул он головою.
— Какая? Мясная да костяная! — засмеялась Зинаида и решительно повернулась, чтобы уйти.
— И почему ты бежишь-то? — огорчился Николай Петрович, не успев решить еще — смеется ли она или нет. Зинаида через плечо кинула:
— По делу иду. Да и не хорошо: увидят нас с тобою здесь, языками трепать зачнут.
— А-а! — протянул тракторист и, повеселев, тряхнул головою: — Ну, в другой раз!
Эта встреча, и которой сказано было ими друг другу так мало, все-таки как-то определила их отношения. Николай Петрович почувствовал ясное и свежее лукавство Зинаиды, почувствовал сквозь сдержанность ее прорвавшиеся неуловимо, но крепко черточки приязни к нему и налился еще большей нежностью и влечением к девушке. Зинаида же с этого дня начала неомрачимо и легко думать о трактористе.
И потому что это была еще первая весна, первая заря ее любви, мечты ее о нем были светлы, радостны и немного смешливы.
Первое омрачение этих дум о человеке, который еще непонятно и неосознанно для нее самой стал близким, пришло к Зинаиде от опасливого и плаксивого замечания матери, от ее намеков на толки и сплетни. И первое омрачение, навеянное материнской тревогой, всколыхнув Зинаиду незаслуженной обидою, резче и обостренней выявило для девушки ту цену, то значение, которое приобрел в ее жизни, в ее светлых и легких днях Николай Петрович, тракторист.
Вот почему Зинаида замолчала и притворилась засыпающей. Захотелось уйти от слов матери. И стало впервые стыдно думать и вспоминать о Николае Петровиче. Стыдно первым девичьим жгучим и сладким стыдом.
Глава девятая
1.
Поздно ночью Зайцев собрал партактив на совещание. Усталые люди, обожженные дневной работой, уселись по лавкам хмуро и недовольно.
— Разве что екстренное? — неприязненно спросил Степан Петрович, когда все собрались.
Зайцев посмотрел пристально на него и с сожалением вздохнул.
— А ты, Степан Петрович, полагаешь: экстренность тогда бывает, когда кирпич на голову валится? а?
— Непонятно...
— Плохи, ежели непонятно. Не по-большевистски. Во всяком разе, довольно! Вот что, товарищи, — обернулся Зайцев к собравшимся. — Дело получается серьезное. Выходит кругом паника, и может получиться разлад и развал коммуны. Кулаки повели прямое и форменное наступление. Тут слепым да дураком надо быть, чтобы не заметить. В прямую, в лобовую атаку на нас полезли. Поджоги да кой-что другое — раз, а, с другой стороны, поддаются наши некоторые на удочку. Насчет яслей нехорошо промеж женщин разговор идет. Второе — по поводу пищи. Обижаются и бузят, чтобы убоина была в котле да всякое прочее. Конечно, говорить нечего — харч стал плоховатый. Но взять-то неоткуда: перетерпеть следует, пождать...