— Да что толковать обо мне! — нахмурился он. — Податься мне некуды, хошь в петлю лезь!.. Слыхал, поди, что и старуху мою загребли да услали к чорту на кулички. Мытарится она, поди, там. Беда!
Влас ничего не слыхал об Устинье Гавриловне и пособолезновал Никанору. Некипелов вдруг нахмурился еще сильнее. Стал злым и угрюмым.
— Ребята-то нонче каковы! — пробурчал он неожиданно.
— Петра, значит, что-нибудь неладно доспел? — догадался Влас.
— Петра?! — оглядел его укоризненно Никанор. — Мой Петра в подлецах еще не ходит! Ето вот, Влас Егорыч, твой выкормленыш! Его еще от полу не видать, а он уж готовый подлец, первейший сукин сын!
— Ты это про Фильку? — недоуменно рассмеялся Влас. — Так он еще несмышленный!
— Нонче каждый сопляк вред может огромадный сделать. Вроде твоего Фильки. Мало ты его лупцевал, Влас Егорыч!
Некипелов впился мутными глазами во Власа и, что-то высмотрев в нем, рассказал о том, как Филька донес на Устинью Гавриловну и сдал спрятанный узелок в правление коммуны. У Власа сердце зашлось от стыда и обиды.
— Ну... не ждал!.. — хрипло произнес он и отвернулся от Никанора. — Не ждал, что парнишка гаденышем таким станет!.. Что с ребятами малыми делают! Избави бог!
— Вот то-то! — торжествующе заметил Никанор. — Совсем испохабили народ, от велика до малого.
Они прошли немного по переулку и дошли молча до угла. На углу Никанор предложил:
— Пошто мы по улице треплемся? Давай зайдем на постоялый. Знакомец у меня тут один держит. Отдохнем в спокою да не на людях потолкуем.
Влас согласился, и они пошли на постоялый, к знакомому Никанора.
5.
В тесной комнатке пахло щами, махоркой и керосином. За перегородкой шумели постояльцы. Кто-то пьяный настойчиво и жалостно тянул:
— Православные! Да неужто, язви их в душу, всамделе бога нету?.. Православные!..
Влас, положив локти на стол, молча слушал Никанора. Он слушал его так уже давно, больше часу.
На столе сиротливо поблескивала опорожненная полулитровка, валялся огрызок соленого огурца, рассыпались хлебные крошки. У Никанора щеки и нос рдели багровым румянцем и глаза поблескивали возбужденно и остро.
— Некуда податься! — приглушенно негодовал он. — Округом ходу не стало. Начисто... Ну, скажем, по-ихому кулак я, сплататор. А ты-то что? Ты под ету линию неподходящий, а и то тебя эвон как утеснили: от своего, трудами, горбом нажитого добра куды глаза глядят уйтить пришлось! Справедливость ето, Влас Егорыч, друг почтенный? Правда ето? Она, паря, правда на полную смарку, на окончательную отмену вышла.
— Правды мало, — наклонил голову Влас и лениво вздохнул.
— Окончательно нету ее! — шумно выдохнул Некипелов, приходя в ярость и пристукнув широкой ладонью по грязному столу. — За ее пострадать приходится! Муку примам на себя!.. Дружище почтенный! От какого добра да капиталу вытряхнули меня! От какого добра, Влас Егорыч! Да ведь за ето глотку перегрызти следует кажному из них! Напрочь перегрызти!..
Некипелов всхлипнул и схватился рукою за спутанную и усеянную хлебными крошками бороду.
— Слышь! — внезапно меняя тон, сунулся он поближе к Власу. — А ведь достукаются! Придет им хана!
Влас недоверчиво и немного неприязненно взглянул на Некипелова.
— Истинный бог! — округляя помутневшие глаза и переходя на громкий, срывающийся шопот, побожился Никанор. — Достоверно знаю!.. Ты погоди...
Он тяжело приподнялся, подошел к перегородке, вслушался в говор и гам на общей половине и вернулся на место. И, удостоверившись, что никто не может подслушать их, продолжал:
— Есть, Влас Егорыч, есть, друг почтенный, понимающие и умнеющие люди, которые зря не сидят. Не век вся ета волынка тянуться будет! Народ, глянь, до чего довели, до чего скрутили! Терпежу совсем не стало. Рабочий народ оглоушили, — понимать ето надо: рабочий народ!
Власу припомнилась постройка, общежитие, рабочие. Влас подпер голову рукою и перебил собеседника:
— Про рабочего ты, Никанор Степаныч, мнение свое оставь. Рабочему ныне везде полный ход!
— Ну, оставлю городских! — спохватился Некипелов. — Пущай, скажем, городские рабочие без притеснения. А наш брат, хрестьянин, хлебопашец и кормилец родине, об ем как теперь понимать надо? В принижении и прямо в кабале!
— Хрестьянам которым туго... — словно прислушиваясь к самому себе, сказал Влас, и убрав руку, вздохнул.
— Страшенное дело, как туго! Дальше некуда итти! — Некипелов внезапно примолк и взглянул на опорожненную бутылку:
— А как ежели еще одну раздавить? Для приятной устречи?!
— Не стоит! — замотал головой Влас. — Завтра мне на работу.
— А к чему тебе на работе раззоряться? Ни к чему! Кабы для себя!
— Наблюдают. Требовают, чтоб работа настоящая была. К тому же самому совестно лодырить...
— Какая там совесть! Ету работу бы к чорту!
Некипелов снова прислушался к шуму за перегородкой.
— К чорту! — повторил он решительно. — Кои поумнее, так те не токмо что силы свои в работе етой кладут, а даже обратно.
— Как это? — удивился Влас.
— Очень просто. Скажем, строют там завод али здание огромадное. Строют, быдто все как есть ладно, а подошло к концу — дело на порчу выходит. Понял?
— Не шибко.
— Не шибко? Ну, ежли тебя с умными людьми стакнуть, ты живо поймешь!
Пьяный за перегородкой вдруг взъярился и неистово закричал:
— Православные! Язви вас в душу! Да кагды жа мне ответ достоверный дадите — есть он всамделе бог-то?.. Кагды жа?!
Некипелов насторожился, взгреб бороду в кулак и зло прошипел:
— Вишь, душу замутили у человека верующего! Всюю веру испохабили!
Влас тоже прислушался к пьяному бушеванию.
— Залил глотку-то, вот и дерет! — ответил он Некипелову. — Кака тут душа? Вино это в ем кипит... вот и мне с непривычки вдарило в голову. Напрасно я, Никанор Степаныч, спортил себя. Не примат у меня сердце хмельного. Не примат!
Он встал, намереваясь выйти из-за стола. Некипелов схватил его за рукав.
— Постой! Чего торопишься? Я тебе об настоящем деле разговор поведу...
— Об деле?
— Об настоящем, друг почтенный... Сведу я тебя, ежели хошь, с людьми настоящими. Которы понимают и всякое способие сделать могут. Сведу тебя...
— Какие ж это такие люди? — заинтересовался Влас.
— Которы действуют! — многозначительно, но непонятно пояснил Некипелов. — Действуют и тебя научат действовать и житье свое ладней устроить.
— Где ж они такие?
— Ишь, заело тебя! — удовлетворенно рассмеялся Некипелов. — Обтерпи! Сведу тебя!
В дощатую дверь без стука всунулся хозяин.
— Никанор Степаныч! — озабоченно позвал он. — Милицейский зачем-то забрел. Смекни-ка, ладно ли тебе это!
— У! вот жисть!.. — выругался Никанор.
— Надо мне уходить, Влас Егорыч! Ты тутошний адресок не забудь! На неделе приходи, разыщешь меня через хозяина.
Непременно приходи, договорим!
6.
В общежитии по вечерам устраивалось громкое чтение. Читали большей частью газеты, вычитывая их иногда сплошь от первой до последней страницы. Но живее и вдумчивей всего читали все, что касалось деревни, земли — о колхозах и совхозах.
Во время громкого чтения в бараке с трудом устанавливалась тишина. Многие с неудовольствием смирялись с необходимостью сдерживаться, молчать и сидеть тихо. И они продолжали толковать между собою, мешая другим слушать чтение. Тогда чтец, молодой курносый, сероглазый плотник вытягивал шею, оборачивался в ту сторону, откуда слышался говор, и наставительно кричал:
— А помолчали бы вы, товарищи! Неужто час времени протерпеть не могите? Ведь мешаете же вы!
Из угла угрюмо и сконфуженно неслось:
— Уж и поговорить нельзя... — Но становилось тихо.
Влас впервые тоже отнесся хмуро и неодобрительно к громкому чтению. Ему это казалось лишним и ненужным. Но незаметно для самого себя он начал вслушиваться в то, о чем читал курносый сероглазый плотник. И многое стало его интересовать. Однажды он с изумлением и тревогой прослушал заметку, касавшуюся соседнего с его деревней села. В заметке описывалось покушение на убийство члена сельсовета.
