Они вышли на станции в Высоцке. Остановиться в гостинице значило быть на людях. Несколько часов прошло в поисках подходящего жилья. Наконец, на окраине города, у одинокой женщины, сторожихи какого-то склада, они сняли комнатёнку. Затем Найт и Виктор Осипович пошли посмотреть город, прикинуть, что к чему, и договорились встретиться в своем новом жилье к вечеру.

Три дня прошло в этом «прикидывании». Многочисленные объявления в городе сообщали, что комбинату требуются рабочие всех специальностей. От первой до последней строчки прочитывая газету, Найт узнавал, как идет постройка второй турбины. В городе только и говорили о ней — в скверах, в кино перед сеансом, всюду, где Найт прислушивался к разговорам, — о ней толковали радостно и спокойно. Откуда у них такое спокойствие? — спрашивал себя Найт, и не находил ответа. Потом он издевался над собой: какое тебе дело до этой психологии, чем меньше ее — тем лучше. Посмотрим, как они будут хранить свое спокойствие, когда с турбиной что-нибудь случится. Он был уверен в успехе, он убедил себя в том, что успех ему обеспечен. «Они слишком привыкли к миру, — думал Найт, — надо напомнить им, что на свете существуем мы». Он глядел на дома, на лица, на башни доменных печей и — смеялся. «Этого ничего не должно быть. Здесь всё порастет травой. И волки будут бегать по улицам».

Работа над турбиной подходила к концу, и Виктор Осипович разузнал, что уже заказаны платформы для ее перевозки. Мысленно Найт видел эти платформы под откосом. Но чем дальше шло время, тем сильнее поднималось у Найта обратное чувство: уехать, пусть всё будет сделано без него!

Третий день жизни в Высоцке подходил к концу, а Найт всё еще не имел твердого плана действий, — он даже не смог встретиться с инженером Тищенко. Помог случай. Однажды, пробродив бесцельно по городу, Найт подошел к длинному желтому зданию фабрики-кухни возле входа в комбинат, взглянул на часы и решил пообедать. Здесь он очутился впервые. В залах было пусто, официантки пододвигали стулья и расставляли на столах хлеб. Не успел Найт сесть, как за окнами поплыл гудок, растекся в воздухе, и несколько минут спустя в зал вошли первые посетители — рабочие. Их становилось всё больше и больше, пришедшие первыми занимали места поближе к распахнутым настежь окнам. Здесь у них уже были и свои излюбленные столики, и знакомые официантки, и рассаживались они со смехом, шумно, по-хозяйски. Когда им принесли суп, в зал вошли еще несколько человек — мужчины в пиджаках, женщины в светлых летних платьях — и остановились, ища глазами свободные места.

— Опаздываете, интеллигенция! — задорно крикнул паренек, сидевший неподалеку от Найта. Те улыбнулись: видно, шутка была обычной, и они тоже привыкли к ней, как привыкли приходить последними и искать места. «Конторщики, служащие», — отметил про себя Найт. У него за столиком оказалось два свободных места, и две женщины сели рядом. Несколько человек всё еще ходили по залу, сопровождаемые шутками и отшучиваясь. До Найта долетели отрывки слов:

— Пока ваш цех пройдешь…

— А вы наперегонки…

— Мы народ пожилой, степенный…

Очевидно, это слышали и женщины за столиком, где сидел Найт, — они рассмеялись, взглянув друг на друга. Найт тоже улыбнулся, поглядывая на них.

— В самом деле, почему вы опаздываете? — спросил он. — Казалось бы, вам-то скорее собраться…

— Какое там, — откликнулась одна из них, взбивая сзади волосы. — В заводоуправлении ремонт, наша дверь закрыта, так пока через литейный цех пройдешь — ужас один сколько времени…

— Вы в бухгалтерии работаете?

— Нет, в расчетном отделе, — был ответ.

Обе женщины снова склонились над меню, когда подошла официантка. Найт тут же расплатился за обед. Он ликовал. Да, это удача! Казалось бы, мелочь: работники расчетного отдела ходят через литейный цех. Мелочь, но как ловко он выудил ее. Теперь он знал, что ему — вернее, Виктору Осиповичу — надо делать. Он возвращался в свою комнатку почти бегом. По пути он с удовольствием еще раз пробежал глазами афиши: да, комбинату требуются работники в расчетный отдел.

Теперь надо отыскать Тищенко.

В небольшой буфет в городском парке, в длинное фанерное сооружение, где стояло шесть или семь столиков, вошел мужчина — мрачноватый, чем-то, очевидно, недовольный, и сел подальше от окна, словно ему не хотелось видеть деревья, детей, играющих вдалеке возле озера, тенистые посыпанные песком аллеи. Буфетчику он заказал триста граммов водки и две бутылки пива.

Сегодня на производственном совещании инженера Тищенко раскритиковали так, что он только краснел. Попало за дело: сменный мастер не смог обеспечить цех всем необходимым для скоростной плавки. Там, на собрании, он выслушал всё и как будто принял критику, а теперь искал оправданий, искал и находил, что не он один виноват, а и тот и этот, и пятый и десятый. Было обидно, что нагорело ему одному, а те остались в стороне. Теперь пойдет: в многотиражке критическая корреспонденция — «Инженер Тищенко не справился со своими обязанностями», потом вызовут в партком к Рогову — «еще один нагоняй, хоть я и беспартийный», потом… Словом, лучше выпить и не думать о том, что впереди.

Он выпил, с трудом преодолевая спазму, сдавившую горло, отдышался, налил еще стопку. От водки с пивом его быстро развезло, стало душно, и он оглянулся — нет ли места у открытого окна. Место было, — там сидел какой-то гражданин и тоже пил водку.

Тищенко подошел к столику и, крепко держась за спинку стула, хрипло спросил:

— Не протестуете?

— Садитесь, садитесь, — кивнул тот.

Тищенко допил свою водку и заказал еще.

Сосед покачал головой:

— Слушайте, а не много вам будет, а? Не переберете часом?

— Ничего, — махнул рукой Тищенко. — Не такое случалось.

Он прихвастнул: пил он неумело, но теперь решил не отступать.

— Что я здесь делаю, как вы думаете? — говорил он. — Я доказываю свое «я». В конце концов, имею же я право забыть суету сует… Кто я такой — вы знаете?

— Нет, незнакомы вроде, — сосед закусил колбасой. — Разрешите чокнуться?

— Чокнемся!

Выпили. Снова закусили. Похрустели соленым огурчиком. Тищенко качал головой, крепко упираясь локтями в стол:

— Я, брат ты мой, сменный мастер. Ну, провинился, бывает, а почему меня одного ругать, а? Так и живем, водочку пьем.

— Да, жизнь! — поддакнул сосед.

Тищенко долго и скучно рассказывал, как ему сегодня попало, как год назад он разошелся с женой.

— Так сходитесь, — посоветовал сосед. — Я вот с женой тоже как кошка с собакой первое время жил, а потом попривыкли друг к другу, начали уступать, и, глядишь, веселей стало.

Тищенко пошарил в карманах: больше денег не было, а выпить хотелось еще, и он выругался. Сосед понял его:

— Что, еще хотите? Хватит, ей-богу хватит. Я тоже воробей стреляный, вижу… В самой вы норме…

— Ну да, в норме!..

— Вот выпейте со мной, если хотите. Да ничего, не стесняйтесь, я человек простой, рабочий, со мной этих «мерси» не надо… Ваше здоровье!

Что было потом, Тищенко помнил плохо. Новый знакомый взял еще пол-литра, а после, кажется, он же и доставил его до дверей дома. На прощание Тищенко, качаясь, нацарапал на листке бумажки свой телефон.

— Я тебя… — бормотал он, — я тебя еще… поблагодарю… Мы с тобой… мы с тобой в ресторан пойдем. Вот пятнадцатого получу зарплату и пойдем, а? Звони — и пойдем, а?

Наутро он мучился головной болью.

Пятнадцатого вечером Тищенко позвонили на работу. Он долго не мог попять, с кем разговаривает, потом вспомнил, покраснел и фальшиво протянул:

— A-а, это вы! Узнал, узнал. Где же мы с вами встретимся?

Ему очень не хотелось идти, но надо же было отблагодарить товарища.

В ресторане они посидели недолго и пили не много, но зато самый дорогой коньяк. Официант принес счет, — оказалось, что-то около восьмидесяти рублей.

Тищенко хотел было расплатиться, но внезапно почувствовал, как кровь отхлынула у него от лица и сразу онемели губы.