— Он ни о чем не догадывается. Мамочка, ради всего святого, помолчи.
— Сейчас это делается в амбулаторных условиях. Практически никаких последствий. Я позвоню своей…
— Не надо! Я хочу, я так хочу от него ребенка!
— Сумасшедшая! Он все равно никогда на тебе не женится.
— Как бы не так — мы подали заявление в загс. Он прилетает двенадцатого, четырнадцатого идем…
— А на чьи, позвольте поинтересоваться, деньги свадебный стол? У меня, как ты знаешь, есть только на собственные похороны. Опять на твою зарплату?
— Я взяла в кассе…
— Ты? Ничего не скажешь — забавно. А он?
— У Алика тяжело болен отец. Все деньги уходят на врачей и лекарства.
— О, святая наивность! Чем ехать в Краснодар, отложил бы эти деньги на…
— Сейчас выброшусь в окно — ты этого добиваешься? Чего тебе от меня надо? Чего?!
На следующий день я купила в салоне для новобрачных это злополучное платье, фату, туфли. Я была очаровательно невинна в белом наряде. Пользуясь матушкиным отсутствием, набрала Краснодар.
— Деньки считаю — осталось пять.
— Послушай, Жанок, тут с билетами такая кутерьма. — Голос Алика показался мне совсем чужим и далеким. — Правда, мне обещали, но это пока не точно. Так что ты не…
— То есть как это — не точно? Алюша, я уже купила платье и все остальное. Знаешь, как оно мне идет, — закачаешься.
— Это все голые условности. Можно обойтись без загсов, если любишь.
— Что значит — если? Разве у тебя нет доказательств моей любви?
— Ты меня не так поняла. Жанна, ты…
— Когда приедешь, Алюша? Как обещал, да?
— Я же сказал тебе: тут такая кутерьма с…
— Все ясно. Ты пожалеешь. Слышишь, Алик: ты об этом пожалеешь.
— Какая разница? Днем раньше, днем позже.
— Мама правильно говорит: ты настоящий…
— Поменьше бы слушала свою маму.
— Пожалеешь, Алюша, еще как пожалеешь. Тебя никто не будет любить так, как я.
(Всхлипываю от жалости к нам обоим.)
— Успокойся. Прошу тебя. Меня ждут тут. До завтра, ладно? Спокойной ночи.
Еще сорок с лишним рублей, которые мы проели-пропили с Инкой в ресторане на следующий день после аборта.
— Я сделала пять. — Изрядно подвыпившая Инка сунула мне под нос свою растопыренную ладонь. — Представляешь, вместо одной Машки у меня бы сейчас крутились под ногами шесть. При Толиной-то мизерной зарплате и моей неврастении.
— У меня не будет ни одного.
— И слава Богу. Положа руку на сердце — завидую. Из школы бесконечные звонки, сапоги подавай только импортные, каждую неделю новые колготки. Ну а вчера притащила с помойки котенка.
— Ты, наверное, права. Я бы ни за что не вытянула. Но одной тоже ужасно.
— У тебя еще все впереди. Ты только не вздумай рассказывать про аборт своему Алику. Мужчины брезгуют нами после этого. Шизофреники.
— Я сама собой брезгую. Духовно.
— Фу, азиатка несчастная.
— И с Аликом никогда уже не будет так, как вначале. Это всегда будет между нами.
— Что касается твоего Алика, давно хотела тебе сказать…
— Сама все понимаю. Разумом. Но я люблю его, понимаешь? Алик — моя судьба.
— Тоже мне Изольда Златовласая. Вот я познакомлю тебя с одним Тристаном.
Я ухнула на такси до Внукова последние деньги, хоть до зарплаты оставалось целых три дня. Правда, Алик категорически запретил себя встречать. И, как выяснилось впоследствии, вовсе не случайно.
— Познакомься: это Вера, моя кузина.
У Алика был смущенный вид.
— Очень приятно. Жанна.
Какая же я дремучая идиотка!
— Я о вас много слышала.
Эта Вера дерзко смотрела мне в глаза.
— Алюша, мы проводим Веру и поедем ко мне. Мама ночует на даче у подруги. Я приготовила обед.
— Жанок, понимаешь, мм-м… Словом, я обещал показать Вере Москву. Я позвоню тебе вечером, ладно?
— А как же обед? Я купила «Алазанскую долину». Мамы не будет два дня, — жалко лепетала я.
Я отнюдь не злорадствую по тому поводу, что благодаря этой самой Вере Алик не поехал на конкурс в Польшу, в результате развода и размена очутился в коммунальной квартире, перессорился с родителями, лежал в «Склифе» после неудачной попытки отравиться димедролом. Запамятовала, правда, в какой последовательности. Примерно раз в три месяца он мне звонит, и мы идем в кафе-мороженое (теперь всегда расплачивается он). Я молча, без каких бы то ни было эмоций, выслушиваю подробнейшие детали его «несостоявшейся жизни». Меня Алик ни о чем не расспрашивает, но каждый раз говорит, что в любую минуту готов прийти мне на помощь.
Ах да, совсем забыла, еще хрустальная ваза (цену не знаю — подарок коллектива по случаю маминого ухода на пенсию), которой я запульнула из окна, чтоб не прыгнуть вниз самой, когда вернулась в тот день из Внукова. Вроде бы все. Ну, разве что такие мелочи, как японский зонтик, забытый в телефонной будке, из которой я напрасно умоляла Алика о последнем свидании, испорченный финский плащ — после этого разговора уселась покурить на только что выкрашенную скамейку. Может, еще что-то — не припомню.
…О, с каким бы удовольствием я запустила в это окно чем-нибудь тяжелым. Торшер ему не на что купить, что-ли?..
— Все-таки есть на свете Господь Бог — избавил меня от зятя-слюнтяя. Господи, спасибо тебе.
Мама истово перекрестилась, хоть она у меня врожденная атеистка.
— Мама, мамочка, я так его люблю…
— Не его ты любишь, а свою первую…
— Знаю, знаю. Но как их теперь разделить?
— Не заводи себя. Вот вернется из Праги Алеша Сперанский, и все станет…
— Пошел бы он… к одной матери.
— Послать всегда успеешь. Скажи мне честно: с этим твоим скрипачом хорошо было в постели?
— Все это такая чепуховина. С ним везде было хорошо.
— Теперь мне все ясно. Между прочим, я так и думала.
— Что ты думала?
— Что он — потенциальный импотент. Годам эдак к тридцати у него совсем не будет стоять…
— Мама, не плюй мне в душу. Оставь в ней хоть что-то святое.
— Через год-два ты бы сама все поняла. У тебя бы начались головные боли, нелады по женской линии, истерики. Физиологию еще никому не удавалось обмануть.
— Боже, какая грязь.
— Вот именно. Скажи спасибо, что нам удалось из нее выбраться.
Потом я долго, очень долго, разыгрывала из себя недотрогу, хотя иной раз мне хотелось назло Алику, матушке, себе — всему свету — переспать с первым встречным. Воспитание не позволило. Так называемые интеллигентские привычки. Матушка в знак примирения купила мне роскошный английский свитер. Мы поплакали вместе, я обклеила новыми обоями кухню, помыла окно. По совету Инки подстригла волосы и стала подкрашивать губы и глаза.
В тот вечер Инка нагрянула ко мне на работу без звонка. Я как раз собиралась сматываться.
— Тольке я сказала, что мы с тобой идем в кино. Постой, постой, как же оно называется?.. Ах да, «Наваждение» — мать рассказывала, про что там. Имею же я право хоть раз в месяц отдохнуть от моей милой семейки. — У Инки лукаво поблескивали глаза. — Посидим, посмеемся, глотнем чего-либо для тонуса — у Вадьки всегда имеется. Словом, разгоним твой сплин. Он напишет твой портрет. Видела, какой шикарный у меня в спальне висит? Наверняка будет клеиться к тебе, а ты можешь сказать, если на самом деле не хочется: всем видам любви предпочитаю платоническую. А там, кто знает, может, и захочется.
— От чего-чего, а уж от этого я застрахована. Надолго. Если не навсегда.
— Не зарекайся. Потом, уже в подпитии, он тебе скажет: крошка моя, только ни за что не соглашайся спать с таким грязным старым клоуном, как я.
Матушка полюбила Вадима с первого взгляда. Вероятно потому, что я его совсем не любила. Не тратила на него ни деньги, ни душевные силы. Матушкин парадокс я теперь разгадала: ревность, ревность и еще раз ревность. Безрассудная, черная, гнетущая, мучительная, — словом, все эпитеты из словаря годятся. Кого люблю я, моя матушка ненавидит; кто мне безразличен, ей, наоборот, мил, приятен и все остальное. Вадим раскусил ее, что называется, с первого взгляда, и, поскольку никогда не смотрел на нее как на потенциальную тещу, с легкостью нашел с «правильной Ниной Игнатьевной» общий язык.
