Мне показалось, минула целая вечность, прежде чем мы очутились одни. Уход Сергея Васильевича Лялька перенесла более чем болезненно.
— Отвалил звонить своей Линочке, — затягиваясь сигаретой, комментировала она. — Каждый день в определенное время милый мой выходит на связь. «Алло, это Лина?.. Алло, алло, тебя совсем не слышно — тут вечно барахлит автомат». — Разъединяет собственноручно. — «Алло, это Лина? Вот теперь лучше. Ну, как вы там?.. У нас плюс двадцать восемь. — Так пообещали вчера вечером в программе «Время». — Да, вот именно: пью воду, гуляю, читаю… Что-что? Кто звонил? Алло, алло, опять ничего не слышно. Что за черт!.. Алло, алло… Да, да, забыл монету бросить. Передай Кривцову, что я не смогу выполнить его поручение — на здешнем рынке все гораздо дороже, чем у нас. Быть может, приеду чуть пораньше… Конечно, соскучился… Что?.. Нет, я совсем не загорел — хожу больше в тени. Ну, ладно, тут очередь звонить. Целую вас с Лелькой…» — Лялька расхохоталась, запрокинула голову назад и прошлась по комнате в стремительно летящем вальсе. — Выгляни в окошко — автомат вон под той кривой липой. Видишь?
— Да, но в нем какой-то дядька в шляпе и с бородкой, — сказала я.
Лялька расхохоталась еще безудержней, высунулась в окно, крикнула: «Ау, отдыхающий!» И тут же, словно чего-то испугавшись, с треском захлопнула раму. Мужчина в телефонной будке поспешно потянул на себя дверь и повернулся к нам спиной.
— А вчера я была… Сроду не догадаешься, где я вчера была, — начала Лялька, плюхаясь на небрежно застланную постель. — Я была в гостях у Алины Викторовны. Добропорядочной, респектабельной, надежной, неизменной в своей всепоглощающей преданности, в умении прощать. Не подверженной дурным настроениям. Итак, я позвонила ей по телефону — ведь я, как ты знаешь, как знают в этом городе все до последней дворовой собаки, прилетела только позавчера. Ха-ха-ха, а вчера уже шлялась по вашему роскошному южному базару, где встретила уйму старых добрых знакомых, в том числе Настасью Петровну, твою мать, Алину Викторовну, мою коллегу по… — Лялька похлопала ладошкой по скомканному покрывалу, и цветом, и видом похожему на клубок змей. — Так вот, я позвонила ей. Да, я ей первая позвонила. — Лялька хмыкнула и залихватским, очень идущим ей жестом утерла свой подозрительно сопящий нос. — Я выяснила, что Алина Викторовна сгорает от нетерпения принять меня в отсутствие своего мужа. Что ж, пришлось выкроить вечерок… Стол ломился от яств и напитков, воздух был густой и терпкий от интимнейших признаний типа: «Неделю назад сделала одиннадцатый аборт. Но я же не могу отказать ему… От противозачаточных пилюль меня ужасно тошнит и пухнут ноги. — Следует демонстрация лилового узла на стыке левой ляжки с задницей. — Презервативы он презирает, как, впрочем, и все настоящие мужчины. В конце концов не от любовника сделала, а от мужа законного. Кстати, могу спокойно обойтись без секса. — Ты чуешь, как она культурно и начитанно выражается? — Но подруга считает, что мужчину больше всего привязывает к дому ждущая его в любое время дня и ночи постель». Это, как ты понимаешь, я цитировала Алину Викторовну. Теперь перехожу к самоцитированию: «Приехала на свидание с прошлым — с местами моего детства и юности, со своей первой любовью… Да, у него семья, ребенок. Мы с ним гуляем по улицам, вспоминаем безвозвратно ушедшее. Вчера на базаре я выбирала цветы для его дочки — у нее были именины. Я бы ни за что на свете не смогла разбить семью, хоть он и настаивает. Дело в том, что я вышла замуж только для того, чтоб сделать ему больно. В отместку за какую-то ерунду. Глупо, правда? Но теперь уже невозможно что-либо изменить. А как бы вы поступили на моем месте?» Алина Викторовна провожала меня чуть ли не до самого порога. Серьезно, мы расстались под этой самой липой, где мой милый разыгрывает сейчас из себя скучающего по домашним семьянина. Она самым искренним образом советовала мне, нет, даже настаивала, думать в первую очередь о себе. «Любовь все на свете оправдывает — поучала она меня, глупую. — Ты никакая не преступница — ты возвращаешь то, что принадлежит тебе по неотъемлемому праву любви. Любовь права, тысячу раз права…»
Лялька исходила злым, истеричным хохотом, катаясь по широкой кровати.
— С ума можно сойти, с ума сойти, — твердила она, сжимая кулаки и ударяя ими по одеялу. — И это еще цветики, невинные розовые цветочки…
— Черт тебя дернул идти туда! — не выдержала я. — Вот уж чего-чего, а подобной глупости от тебя не ожидала.
— Думаешь, я сама ожидала? Думаешь, я себя знаю? Думаешь, я — та длинноволосая девчонка с нотами мазурок Шопена под мышкой и мечтами о чистом безоблачном счастье? Думаешь, я… — Лялька внезапно вскочила, подпрыгнув, как на батуте. — Идет. Тот самый черт, который… Чувствую, чувствую его приближение. Человек-магнит. Мои силы уходят, уходят…
В конце дня, который мы провели главным образом за столом, споря, болтая всякую ерунду и накачиваясь шампанским, Лялька, появившись после недолгой отлучки с подозрительно красными глазами, заявила:
— Если ты завтра же не скажешь своей Алине Викторовне о нас с тобой, если ты… Я отказываюсь участвовать в этом мерзком обмане. Водевиль. Ненавижу. Всех вас ненавижу!
Она зарыдала и убежала в мансарду, крикнув на ходу: «Оставьте меня одну!»
Сергей Васильевич вызвался меня проводить.
«А где же борода, шляпа? — недоумевала я, шагая с ним в ногу по безлюдному сумеречному переулку. — Или то была Лялькина фантазия? Бедная Лялька… Я понимаю ее, но это потому, что знаю про нее, можно сказать, все. Вряд ли кто-то со стороны сумеет понять ее до конца…»
Я поглядывала на Сергея Васильевича, молча шагавшего рядом. Я больше не спрашивала себя, что нашла в нем Лялька. Он на самом деле был человек-магнит, аккумулятор, поглотитель чужой энергии, воли, сознания. У меня по спине бегали мурашки, в икрах ног разливалась сладкая слабость. Правда, за день мы выдули много шампанского.
— Что мне делать? Как ты думаешь, что мне делать? — Сергей Васильевич вдруг больно стиснул мой локоть и повернул меня лицом к себе. — Я очень боюсь потерять Лялю — она передо мной такие горизонты распахнула. Но она требует от меня невозможного. Бросить семью, пройти через осуждение знакомых, потерять под ногами твердую почву… С Лялей хорошо делить праздники, но ведь будни тоже существуют. Их больше, гораздо больше. Почему судьба не свела нас раньше?
Я молчала. Мы продолжали наш путь, почему-то шагая в ногу. Я думала о том, что этот человек-магнит может вить из Ляльки веревки, он их и вьет — представляю, чего ей стоили одни только визиты к Алине Викторовне. Но, наверное, это удивительное, захватывающее дух и тело ощущение, когда человек-магнит вьет из тебя веревки.
— Завтра она наверняка что-то отмочит — это в воздухе носится. Но что? Вдруг что-то с собой сделает? Или позвонит жене и расскажет ей правду о нас? Черт возьми, ну зачем ей это нужно? Неужели она не способна понять, что семейная жизнь и любовь вовсе не одно и то же? Она, кажется, рассказывала тебе про вчерашнее посещение…
Я поймала себя на том, что ору на всю улицу:
— Как тебе не стыдно? Как ты можешь спать в двух постелях? Лялька — чистейшее существо… — И еще что-то матерное. А потом из меня словно выпустили воздух. Я очнулась на скамейке возле сплошного темно-бурого забора. Сергей Васильевич держал мою руку в своей. Мне было сладко и одновременно горько в моем полузабытьи с безвольным запястьем в его мягкой горячей ладони. Но я вспомнила Ляльку и усилием воли высвободила свою руку.
— Я делаю это только для того, чтобы жена ни о чем не догадалась. Она сама ко мне пристает. Она знает мой темперамент, так что она все поймет, если я ей откажу и отвернусь к стенке. Мне самому это не просто дается. Но я не выношу слез, истерик. Не выношу.
Наконец я села в трамвай и испытала огромное облегчение, когда он, отвратительно трезвоня, тронулся с места, увеличивая расстояние между мной и Сергеем Васильевичем. Я задремала, прижавшись спиной к теплому дерматину сиденья. Мне даже приснилось, что мы с Лялькой плывем на плоту или на лодке по самой стремнине широкой полноводной реки. Что мы свободны. Что мы дорожим нашей свободой. Что лучше свободы на свете нет и не может быть ничего.