Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Да, она могла взять её цветы и продать их, она могла! По воскресеньям по улицам гуляет такое множество народа. С цветами в петличках люди часто ездят за город, а нередко господа, тоже с цветком в петличке, разъезжают в дрожках. Эти цветы они, конечно, купили.

Элина спросила, не может ли она купить и маленькую кошечку также.

Да, если останутся деньги. Но прежде нужно купить себе башмаки.

Так сёстры столковались между собой. Никого больше это не касается. Так дети порешили между собой, но Элине надо не забыть, что цветы нужно унести в тот же вечер, раньше, чем они успеют увянуть.

— Каких лет была больная?

— Лет двенадцати-тринадцати, вероятно. Но это не всегда зависит от возраста. У меня была сестра, которая изучала греческий язык, когда была вот такой маленькой.

Но из этого дела Элина выбралась не очень удачно. Правда, её не наказали, но полиция немного испугала её, и она выпуталась сравнительно благополучно.

Зато потом за неё принялась учительница. Приняться за ребёнка — это значит выделить его из всех, держать под подозрением, тайком следить за ним. Во время перемены между уроками Элину подзывают к себе: «погоди минутку, милая Элина, я хочу с тобой поговорить». Далее следуют увещания, ласковые, но решительные, ей некстати напоминают о том, что произошло, убеждают просить у Бога прощения.

И в ней что-то надламывается.

У Элины слабеют силы, она приходит неумытая, забывает дома свои книги. Под гнётом подозрения, под испытующими взглядами она приобретает привычку избегать взгляда учительницы, начинает избегать смотреть всем в глаза. Она смотрит быстро, крадучись, что придаёт ей пугливое выражение. Затем наступает день её конфирмации[1], и пастор говорит ей слово об одной из заповедей, и все разбираются насчёт её прошлого. Потом она уходит из церкви, оставляет свою маленькую нору.

Солнце сыплет золото на весь город. Люди ходят по всем улицам с цветами в петличках, и она едет в коляске за город…

В эту ночь я снова встретил её; она жила там, внизу.

Она стояла в воротах и заговорила со мной шёпотом. Я не мог ошибиться, — я слышал её голос, я узнал её красный шрам. Но, Боже мой, как она растолстела!

— Идите сюда, это я, — сказала она.

— А это я. Как ты, Элина, выросла, — сказал я.

— Выросла? Что за пустяки!

Ей болтать некогда. Если я не намерен войти к ней, так нечего мне дольше стоять здесь и других отваживать.

Я назвал своё имя, напомнил ей задний двор, маленькую Ганну, всё, что я знал.

— Давайте, войдём в комнату, поболтаем с вами, — сказал я.

Когда мы вошли, она сказала:

— Поставили бы что-нибудь выпить, а?..

Вот какой она была.

— Вот если бы Ганна была теперь с нами! Посидели бы мы втроём, о том, о сём поболтали бы.

Она крикливо рассмеялась.

— Какой вы вздор несёте! Прямо как ребёнок!

— Разве вы никогда не вспоминаете Ганну? — спросил я.

Она с бешенством плюнула.

— Ганна, Ганна! Вечно вы с Ганной! Не считаю ли я её всё ещё ребёнком! Всё это с Ганной осталось далеко позади, и чего там ещё язык чесать об этом! Лучше бы заказали чего-нибудь выпить.

— Охотно.

Она встаёт и выходит в другую комнату.

Кругом из соседних комнат слышны голоса, шум пробок, брань, тихие вскрикивания. Двери открываются и закрываются, то и дело в коридоре зовут прислугу и отдают ей какие-то приказания.

Элина вернулась в комнату; она захотела посидеть у меня на коленях, закурила папиросу.

— Почему мне нельзя посидеть у тебя? — спросила она.

— Потому что я не этого хочу от вас, — ответил я.

— Ну, так заплатите за вино и уходите.

Я сказал:

— Посидим спокойно и поговорим. Конечно, я уплачу вам за это время.

И я дал ей денег, — не знаю сколько, но довольно много.

Она сразу присмирела, стала послушна и тихо уселась. Но разговор у нас не клеился. Когда я задавал ей какой-нибудь вопрос, она, прежде чем ответить, затягивала какую-нибудь песенку или закуривала папиросу. О прошлом она и слышать не хотела. Скверный, грязный двор — есть о чём вспоминать! А можно ей позвать жену служителя — она там в коридоре — дать ей стакан вина?

— Конечно, можно.

— Я вам скажу, жена служителя — это моя мать. Она для услуг при нас, при девушках. Это я ей помогла поступить на это место. Она здесь здорово зарабатывает.

Она отнесла стакан вина в коридор и вернулась обратно.

— Твоё здоровье, старый друг! — сказала она.

Мы выпили вина.

Ей опять захотелось сесть ко мне на колени.

— Верно, вам всё-таки уже надоело здесь? — спросил я.

— Надоело? Нет. А почему мне нельзя посидеть у тебя?

— Вы здесь давно?

— Не знаю точно. Э, да всё равно! Твоё здоровье!

Мы выпили. Потом она опять без голоса затянула какую-то глупую песенку, что-то из обозрения.

— Где вас научили этой песне?

— В Тиволи[2].

— Вы там часто бываете?

— Да, когда есть деньги. А теперь у меня ни гроша. Хозяйка хотела с меня сегодня получить. Хозяйка так обирает нас, так много требует, что для себя у нас ничего не остаётся. Ты можешь дать мне ещё немного денег?

К счастью, у меня было немного, и я дал ей.

Она взяла деньги, но совершенно равнодушно, не поблагодарив меня; может быть, внутреннее чувство было у неё, и она затаила его. Она попросила меня потребовать ещё бутылку вина. Видимо, она собиралась основательно нагреть меня.

Вино появилось.

Теперь ей захотелось похвастать мной перед другими и пригласить сюда ещё несколько девушек, чтобы угостить их вином. Девушки пришли. На них были короткие, туго накрахмаленные юбки, которые шуршали при каждом движении, у них были обнажённые руки и короткие волосы.

Элина представила меня, — она хорошо помнила моё имя. Она с небрежным видом рассказывала, что я ей дал много денег, что я её добрый старый друг, и что она может попросить у меня столько денег, сколько захочет. Так было всегда. Ведь я человек богатый.

Девушки пили и тоже расшумелись; они говорили ужасно двусмысленные вещи, то та, то другая затягивала какую-нибудь песенку. Элина начинала ревновать, и когда я заговаривал с кем-нибудь из девушек, её тон становился ворчливым и нелюбезным. Но я нарочно обращался к другим девушкам, чтобы сделать Элину разговорчивее, — мне хотелось поглубже заглянуть в её душу. Но это возымело совсем не то действие: она откинула голову назад и сделала вид, точно занята чем-то. Потом она схватила кофточку, оделась и собралась уйти.

— Вы уходите? — спросил я.

Она ничего не ответила, с надменной миной напевая про себя какую-то мелодию, и надела шляпу. Вдруг она открыла дверь в коридор и крикнула:

— Гина!

Это была её мать.

Она пришла, тяжело ступая и шлёпая широкими туфлями. Она постучалась, вошла и остановилась у двери.

— Ведь я говорила тебе — каждый день вытирать пыль с комода! — очень решительно сказала Элина. — Это свинство! Такой уборки чтоб у меня больше не было! И фотографии, те, что сзади, надо тоже вытирать каждый день тряпочкой.

Мать сказала: «да», и хотела выйти. На её лице с впавшими щеками было безчисленное множество морщин. Она покорно слушала дочь и смотрела на неё, чтобы ничего не пропустить.

— Так, пожалуйста, помни об этом, — сказала Элина.

Мать ответила: «ладно», и вышла. Она тихонько, чтобы не наделать шуму, закрыла дверь за собой.

Элина стояла одетая, она повернулась ко мне и сказала:

— Да, теперь самое лучшее, если вы заплатите за вино и уйдёте.

— Благодарим, — сказали девушки и опорожнили свои стаканы.

Я был очень изумлён.

— Я должен заплатить за вино? — сказал я. — Погодите! Мне казалось, я дал вам деньги на вино, но, может быть, у меня ещё найдётся кое-что.

И я полез опять в карман.

Девушки стали смеяться.

вернуться

1

Конфирмация (от латинского confirmatio — утверждение) — в протестантизме торжественный публичный акт (не рассматривающийся как таинство) приобщения юношей и девушек (14-16 лет) к церковной общине, сопровождается чтением «Исповедания веры» и особой молитвой.

вернуться

2

Тиволи — здесь: увеселительное заведение в Христиании — концертный зал, сад с рестораном и аттракционами.

3
{"b":"568435","o":1}