Через признание ты получишь прощение, а если попытаешься из виноватого превратиться в правого, то только усугубишь собственную вину.

                             / Пенн Вильям /

 Большой, добротный дом тонул в омытой дождём зелени. Задумавшись, обняв руками колени, худенькая, невысокая девушка сидела на скамье в саду. Она низко склонила голову, облокотившись о старую, почерневшую от времени, хлипкую стену беседки. Внезапно налетевший порывистый ветер заставил Веру зябко поёжиться, разметал по плечам её длинные, тёмно-каштановые волосы.

 Сжимая до боли грубые доски, закрытой на щеколду калитку, Толик не мог решиться войти во двор или хотя бы произнести слово. Парень боялся, что это всего лишь сон, который от малейшего, неловкого движения бесследно растает. Если бы кто знал, сколько подобных снов он видел! Каждую ночь, на протяжении трёх бесконечно долгих лет. Казалось, вот сейчас жестокая реальность поглотит и этот знакомый с первых дней дом, и густо посаженый весенний сад, и самый родной, нежный образ. Стылый ветер срывал с пасмурного, затянутого тучами неба крупные, холодные капли. Резко швырял в лицо, как будто доказывая, что Толик действительно дома! И перед ним Вера, его Вера. Как же она изменилась, стала почти взрослой. Уезжая, Толик захватил с собой фотографию большеглазой, нескладной девчушки. Тогда Вере не исполнилось ещё и пятнадцати. Парень бережно, как талисман, хранил этот крошечный, чёрно-белый снимок. Утром он придавал силы просыпаться, начинать новый, несносно однообразный день. Вечером же, когда стихали голоса, когда тоска сжимала душу и хотелось выть от бессильной злобы, Толик неотрывно, до жжения в глазах, смотрел на чуть заметный в темноте родной, детский профиль…

 Гость провел рукой по лицу, отгоняя непрошеные воспоминания. Вдруг он заметил, что по щекам Веры катятся слезы. Всё стало неважным. Толик быстро открыл калитку и бесшумно прошёл по мокрому гравию.

 Вера удивлённо приподняла голову, украдкой вытирая слезинки.

– Толя! – неуверенно, растерянно прошептала. – Толя! Не может быть!

 Вскочив, девушка бросилась в объятия гостя.

– Неужели это, правда? Почему же ты ничего не писал?

Толик осторожно обнял молодую хозяйку, взяв на руки, закружил по двору. Потом прижался лицом к её пушистым, мягким локонам. Он наслаждался таким знакомым, не с чем несравнимым, запахом родных волос.

– Ты стала настоящей красавицей! – едва слышно, прерывисто выдохнул.

– А вот ты совсем не изменился, – улыбнулась Вера, – ни капельки. Может, возмужал немного. Ну, чего мы стоим? Пойдем быстрее в дом!

Толик ещё сильнее обнял хрупкую, как тростинка, девушку, но остался на месте.

– Вер, я… я заехал всего лишь на несколько минут, – голос был чужим и непривычно хриплым. – Извини… я найду работу в городе и забуду этот дом. По-другому… не могу…

– Это из-за папы? – Вера приложила все усилия, чтобы не выдать охватившее её отчаянье. Ответ на заданный вопрос, она и сама знала. И всё же глубоко вздохнув, кивнула:

– Я понимаю…

Толик смотрел вдаль, где зеленело весеннее, озимое поле, где радугой переливались омытые дождём, новенькие, только купленные трактора.

– Как он? – устало выдавил парень.

Вера опустила голову:

– Ни малейших изменений… Пойдём, я хотя бы накормлю тебя с дороги.

 В небольшой, уютной кухне пахло сдобой. Толик чуть прищурился, он присел в плетеное кресло, наблюдая, как суетится, заботливо накрывает на стол хозяйка.

– Ватрушки, – мечтательно протянул парень, – мои любимые ватрушки!

Вера засмеялась:

– Знала бы, что приедешь, обязательно испекла бы их. А так, увы, только пирожки с клубникой.

Толик не успел ответить, из соседней комнаты послышался голос:

– А ко мне зайти не нужно?! Ну, конечно – конечно! Кто я теперь? Калека! Бревно лежащее!

Парень вздрогнул, невольно побледнев. И всё же он встал, направился в спальню.

– Добрый день, – приглушённо, опустив голову, поздоровался. – Андрей Тимофеевич, как вы себя чувствуете?

Лежавший на кровати мужчина презрительно сощурился. Он был молод, лет сорока пяти. Высокого, крепкого телосложения, только вот не возможность двигаться сделала его беспомощным.

– Ждёшь, гадёныш, когда сдохну? – громко хмыкнул хозяин, в его впалых, бесцветных глазах, вспыхнул злой огонек. – Напрасно! И копейки не получишь! Я лучше всю технику на металлолом переправлю. Не думал, так скоро увидеть. Быстро время летит. Ну и что дальше? Деваться некуда? Вернулся ко мне на поклон?

– Папа, как ты можешь?! Немедленно перестань! – не выдержала едкой, злорадной издёвки Вера. – Зачем ты так?

Мужчина сплюнул:

– А что, я должен цацкаться с этим щенком?! Дармоед! Безродная и подзаборная дворняга!

– Андрей Тимофеевич, я это уже слышал тысячу раз, – сухо перебил Толик. – И, поверьте, за три года не забыл.

– Ха! Ещё миллионы раз услышишь! Грязная, блохастая шавка…

 В ответ на прорвавшуюся, бесконечную брань отчима, Толик усмехнулся. Развернувшись, он молча вышел на улицу. Парень устало прислонился к крыльцу. Дождь закончился. С деревьев уныло спадали одинокие капли. Своих родителей Толик смутно помнил. Когда погиб отец, а потом и мать, он был слишком мал. Сейчас же в памяти всплывали лица, обрывки воспоминаний. Вот мама, перекинув через плечо длинную рыжую косу, весело, заливисто смеётся. Была ли она действительно такой счастливой уже никогда не узнать. Но как хотелось верить, верить в это.

Далеко от столицы, в небольшой, забытой всеми деревушке, под незатейливым и смешным названием Бережки, текла своя жизнь. Со своими правилами. Как и везде, в наши непростые времена, сельское хозяйство пришло в упадок. Местные жители перебивались редкими заработками, в надежде хоть как-то прокормить детей.

 В отличие от многих других обанкротившихся фермеров, отец Толика расширялся, скупал всё новые и новое земли. Его поля приносили стабильную, высокую прибыль. Односельчане охотно нанимались работать, уважая хозяина за прямой и открытый характер.

 В Бережках каждый знал, Евгений Федорович – закоренелый холостяк. До сорока лет его не видели в женской компании. Строгий, угрюмый. А потому, внезапное, неожиданное известие всколыхнуло всю округу. Хозяин готовится к свадьбе! Избранницей старого холостяка стала неприметная, неказистая, семнадцатилетняя девчушка. Гул непонимания, удивления прокатился по деревне. Но ни молва, ни пересуды не испугали Евгения. Нет, Оксана не была красавицей: худое, продолговатое лицо, фигура поджарого подростка. Чем же она умудрилась покорить столь завидного жениха? А может девчонка его приворожила? В ответ на бесконечные, назойливые расспросы, Евгений отмалчивался. Он знал – из всех писаных-расписанных местных див – равной его Ксюше нет. За её улыбку, за блеск серых, лучистых глаз, за толстую, огненно-рыжую косу, без сожаления, он распрощался с былой одинокой жизнью.