– Открой дверь! – пояснил я.

Но она смотрела на меня с экрана, как учительница на двоечника. Жена на мужа, мать на сына, сестра на крокодила. В общем, как смотрят все женщины на мужчин. До, во время и после беременности. И если анализировать женщину как фабрику по производству игрушек, то надо признаться, что мужчина у нее – самое бракованное изделие.

Тогда я решил полюбезничать, но только даром истратил душевные силы. На «кисоньку», «лапочку» и даже на «Маргарет Тэтчер» – дамочка не отзывалась. Я было подумал разбить глухонемой телевизор, но побоялся окончательно утратить связь с внешним миром.

И тогда я вспомнил эту женщину… Зря она так накрасилась…

Месяц назад я усиленно пьянствовал – целый месяц. В своей квартире по адресу – напротив кинотеатра «Весна». Просыпался утром, перечитывал вывеску за окном, приподнимался на диване и наблюдал. Как на улице идет снег. Эта киношная надпись все время сбивала меня с толку. «Весна». Независимо от времени года, открывая глаза, я радовался пробуждению природы и надеялся на лучшее. Приподнимаясь, я сталкивался с действительностью – у меня с похмелья кружилась голова, а «благая весть» по поводу климатических перемен на поверку оказывалась ложью. Иногда за окном я заставал позднюю осень, иногда – лето, весны же там не было никогда. Одно предчувствие. И неизменно «благая весть» о скором спасении от черно-белой жизни. Можно было расценивать эту «весну» как субтитры, как немой укор. Как утренний подзатыльник Господа. Так я и расценивал. Время от времени бунтовал и мракобесил – целился в вывеску из пневматического пистолета. Но каждый раз отступал, думая, что с таким же успехом я могу плевать в небо, обвиняя Всевышнего только по одному пункту. Своего появления на свет.

Некое обстоятельство меня утешало – что Бог помогает дуракам и пьяницам. А все остальные вынуждены барахтаться самостоятельно. И если я никак не могу до Него дозвониться – значит, надежда у меня есть. «С вами разговаривает автоответчик – оставьте сообщение после длинного гудка!» Я этого «длинного гудка» боялся как божья тварь. Мне чудились трубы заводов, слышался длинный гудок и виделись бархатные подушечки, которые несли огорченные сограждане. Непосредственно перед моим катафалком. Может быть, я много о себе воображал, но вешал трубку, не дождавшись гудка, и сообщений поэтому никогда не оставлял. Так, постою перед всеми иконами и ни о чем не прошу. Потому, что – нечего нести на моих подушечках. Да и подушечек у меня нет. Кое-какие жизненные наброски и один неоконченный роман.

Эти замызганные листы бумаги, распечатанные на принтере, я вытаскивал на свет всякий раз, когда хотел реабилитироваться. Мол, пьет писатель, но меру знает. Сейчас он сделает пару лишних глотков и завалится спать, чтобы утром со свежими силами – окончить свой роман. Естественный производственный процесс, а не беспробудное пьянство. Уже послезавтра эти листки окажутся на столе у редактора, который будет восторгаться и хлопать от удивления в ладоши – «и откуда только берутся такие талантливые авторы? Неужто рождаются? Немедленно – в печать, в свет, в читателя!!!» То есть уже на следующей неделе мне выплатят баснословный гонорар, и можно будет «спрыснуть» это событие…

Хороший писатель – мертвый писатель, то есть классик. Потому что он не вредит окружающим своими сексуальными порывами. Не интригует с дамами, не декламирует своих произведений, не катается на такси в пьяном виде по Праге. Отчего: женщины зазря не беременеют; собаки не лают; а салоны такси не пахнут ипподромом. Можно сказать, литературный процесс приостанавливается в момент перехода современного писателя в загробный мир, и читатели на какое-то время приобретают здоровый цвет лица. Ведь больше им не надо вчитываться по ночам и разбираться – какая именно мысль давила этому автору на гипофиз.

Хуже обстоят дела у здравствующих писателей. Они просто вынуждены скандалить в общественных местах, привлекая к себе внимание, нецензурно выражаться и кататься на такси в пьяном виде по Праге. Иначе они не будут соответствовать своим произведениям. Образ писателя как труженика пера и шланга чернил на современном этапе никому не нужен. Личность должна заслонять книгу, слон – страуса, а для жены хватит и фразы: «Я пришел подарить вам новую литературу», – чтобы она не спрашивала, откуда ты действительно приперся в четыре часа утра. Кому это интересно – читать романы примерного мужа и приблизительного семьянина? Жизнь настоящего писателя должна быть положена на алтарь литературы, где можно пожертвовать головой. Поскольку эта «злокачественная опухоль» только усложняет современный литературный процесс.

Есть еще странные литературные наклонности – критика и вуайеризм. Одни объясняют читателю, как ему следует переворачивать странички, другие возбуждаются при виде критиков. Честно сказать, я сдержанно отношусь к подобным извращениям. Только когда вижу хорошенького критика женского пола, меня подмывает ущипнуть «его» за попку…

– Ты понимаешь, пупсик? – втолковывал я очередной девице. – Ты понимаешь всю тщетность наших телодвижений и оборота мыслей? Телодвижения мы бесцельно совершаем каждую ночь, а мысли возвращаются, как бумеранг, только в искаженном виде. На пятую главу моего романа надели презерватив, поэтому никак не может родиться шестая.

– Стерильно!!! – соглашалась со мною девица, с придыханием.

– Вдобавок, – настаивал я, – какое мне дело до массового читателя! Как он, с позволения узнать, выглядит? Чудовище с огнедышащей пастью, хвостом дракона и туловищем козы! Это – химера!

– Кошмар!!! – соглашалась со мною девица.

Когда доброе дело намечается поздно ночью, то утром оно заканчивается похмельем. От переизбытка благих намерений. И если бы не девицы, глоток-другой джина «Гри-ноллз» мог бы скрашивать мои пробуждения. Однако проклятые вертихвостки, как правило, допивали весь джин без остатка.

Итак, в апогее алкогольной зависимости я поднялся с дивана и отправился в поход за джином. На улице как некстати оказалась зима, отчего я моментально поскользнулся на тротуаре, но вовремя ухватился за ближайший фонарный столб. Классическая иллюстрация. Мне нужно было на другую сторону улицы, понятно, что не в кинотеатр, а в бар по соседству. Возле него спокойно обменивались новостями двое полицейских, но, заметив меня в подвешенном состоянии на фонарном столбе, уставились как на летающую тарелку. Я сделал вид, что просто отдыхаю, сейчас отдохну и пойду себе дальше. Даже включил «поворотники» и просигналил правой рукой, что скоро, мол, отъезжаю. Чем вызвал непредумышленную остановку автомобильного транспорта.

– Что случилось? – справилась дама, приоткрывая дверцу своей машины.

– Еще ничего, – ответил я, устраиваясь рядом с ней на переднем сиденье. – Но могут быть варианты.

Не знаю, как восприняла это дама, а полицейские – как исчезновение трупа с места событий. И, может быть, нехорошо так рассуждать о представителях власти, но выглядели они мудаковато. Глядя, как я отъезжаю на обыкновенной машине, с приличной дамой, без медицинской сирены.

Сперва – об автомобиле…

У меня никогда не было автомобиля. «Сааба», «форда», «порше», «мерседеса», «феррари», «фольксвагена», «татры». Даже во сне. То есть мое подсознание начисто лишено автомобильных покрышек. Мне не хочется иметь красную «ламборджинию» в черных, шипованных фантазиях. Если доктору Фрейду покажется это странным – я готов залезть под первую попавшуюся мне машину и простонать от оргазма часа четыре.

Теперь – о даме…

По поводу женщин у меня три беды: я не помню – как они выглядят; я не помню – как их зовут; и знать не хочу – от кого они забеременели. Потому что это меня расстраивает. Допустим, в четыре часа утра к вам в гости врывается сильно беременная брюнетка и заявляет, что зовут ее Матильдой. Я считаю, что это излишняя информация. Вдобавок от подобного визита можно описаться – на всю оставшуюся жизнь.

Далее – об очках…

Я их раздавил, когда забрался к даме в автомобиль. Уселся на переднее сиденье и почувствовал, как подо мною что-то хрустнуло. Вначале подумал, что это радикулит, потом решил, что не бывает радикулита в оправе. Сохраняя врачебную этику, я передал исковерканные очки даме, а про собственные болезни – не сказал ни слова.