Я чувствовала себя вконец обессиленной, бродила по дому, точно во сне. Почему-то все время вспоминалось, как я иногда обижала свою кроткую сестричку, не брала ее на руки, когда она плакала. Теперь у меня сжималось сердце. Так и видела перед собой ее смуглое личико, ясные глазенки… Я с беспокойством поглядывала на маму, и мне казалось странным, что она вроде бы не особенно и переживает. Глаза, хоть и красные, но уже сухие, бледные губы плотно сжаты, ходит по комнате, прибирает.

На следующий же день мама вышла на работу, а вечером согрела воды, искупала всех детей, приготовила ужин. Увидев, что я отвернулась к окну и плачу, спокойно и ласково сказала:

— Не надо так горевать, Айбийке. У тебя слишком доброе сердце. Плачь не плачь — ее не вернешь…

Временами я забывалась, но стоило мне увидеть в углу тора люльку, накрытую полосатым покрывалом, как я снова заливалась слезами…

Времени у меня теперь, когда не стало сестренки, прибавилось, я могла ходить с Марипат в поле, собирать терн, купаться с Инжибийке в Шобытлы.

Обнаружилось, что я не умею плавать. А все мои подружки давно научились.

— Айбийке, давай я тебя научу! — кричала Инжибийке и смеялась над моими неуклюжими движениями. Подгребая под себя воду, я так сильно била ногами, что серебряные шарики брызг взлетали высоко вверх, Инжибийке плавала перед самым моим носом взад-вперед: — Это же совсем просто, смотри!..

Даже Бегали умел плавать, и неплохо, нырял и кувыркался в воде, как утка. Только мы с Кендали, войдя в реку лишь по пояс, боялись удалиться от берега и завидовали другим. Я приседала, хлопала по воде руками и весело смеялась.

Теперь и я реже вспоминала Балбийке. А вот маму я все время жалела. Она, как и раньше, каждый вечер возвращалась с работы, навьюченная кураем. Отец по-прежнему не находил времени, чтобы позаботиться о доме.

— Айбийке, Инжибийке, помогите мне, а то опозоримся, останемся без топлива, — умоляюще просила мама нас. — У соседей что хочешь можно попросить, но топлива еще никто ни у кого в долг не просил. Раньше хоть Янибек помогал…

И мы с Инжибийке часто ходили в поле то кизяк собирать, то курай. Нередко звали с собой и соседских детей, чтобы веселее было, но те не всегда соглашались. А Кызбийке однажды хвастливо заявила:

— Ваш отец просто лентяй! Вот мой папа всегда сам привозит дрова.

— Мой отец не лентяй, он очень занятый человек! — ответила я с достоинством. — У него трудная работа, не то что у твоего. Он думает о колхозе больше, чем о своем доме…

— Наш папа коммунист, вот! — вставила свое слово и Инжибийке.

Тем не менее ходить за топливом стало нашей обязанностью, и эту обязанность мы с сестренкой превратили в веселое путешествие. По дороге мы гонялись друг за дружкой, играли, ловили бабочек и кузнечиков, кувыркались на траве, и каждый день ходили в разные стороны, чтобы увидеть все окрестности аула.

Однажды Инжибийке, не желая уступить мне, сделала себе из курая огромную вязанку. Хотела поднять ее да так и повалилась вместе с вязанкой, чуть носом землю не пропахала. Я громко рассмеялась. Сестренка обиделась, что я смеюсь, вместо того чтобы помочь. Переполовинила свой курай, сделала маленькую вязаночку, вскинула на спину и пошла себе, не дожидаясь меня.

А я без ее помощи долго не могла поднять свою вязанку. Для этого мы обычно садились на корточки, привалясь спиной к вязанке, перебрасывали через плечо веревку и, крепко держась за нее, резко наклонялись вперед, вставая при этом на колени, и вязанка, будто сама собой оказывалась на спине. А тут, как я ни старалась, вязанка то перекатывалась через голову, то я не могла подняться с колен. А Инжибийке все шла себе вперед и шла, не оглядываясь. Когда я совсем отчаялась и решила передохнуть, вдруг вижу: мимо меня ползет змея. Я так испугалась, что и пошевельнуться не могу. Инжибийке бы позвать — да голоса нет. Только успела эта змея скрыться в траве, смотрю — еще одна ползет. Извивается и лоснится вся, как черная лента. Слышно, как трава под ней шуршит. Прошмыгнула она возле самых моих босых ног, а у меня даже отдернуть их, поджать под себя мочи нет, такой меня сковал страх. Не успела я прийти в себя, а тут ползет третья. Прямо на меня. Со страху мне показалось, что она глаз с меня не сводит…

Не знаю, откуда и силы взялись, меня, словно пружину, подбросило вверх, я вскочила и с воплем бросилась бежать.

Услышав мой крик, Инжибийке обернулась. Поняв, что со мной что-то неладное, скинула свою вязанку и помчалась мне навстречу.

— Змеи!.. Змеи!.. — закричала я.

Когда мы поравнялись, она схватила меня за руку и сказала ровным, спокойным голосом:

— Не надо так пугаться, Айбийке, а то сердце уйдет в пятки.

От ее спокойствия я опешила. Немного придя в себя, спросила:

— Кто тебе сказал, что сердце может уйти в пятки?

— Все говорят — разве ты не слышала? — когда человек чем-то сильно напуган, сердце его уходит в пятки. А как тогда будешь ходить? — Инжибийке подошла ко мне, бесцеремонно задрала мое платье и с важным видом приникла ухом к моей груди: — Ой, Айбийке, у тебя и вправду сердце не стучит, исчезло куда-то!.. — заявила она, округлив испуганные глаза.

— Да ты не там слушаешь, сердце не с правой стороны, а с левой, — сказала я насмешливо.

— У человека два сердца, — уверенно сказала Инжибийке. — То, что трусливое, от испуга ушло у тебя в пятки. Не веришь, послушай свою пятку!

— Как я ее послушаю? Послушай ты, — сказала я и приподняла ногу.

Инжибийке опустилась на корточки и, вцепившись обеими руками в мою ступню, прижала ухо к пятке.

— Стучит, — заявила она, не моргнув глазом и без тени улыбки, и, поймав мой недоверчивый взгляд, добавила: — Послушай сама, если не веришь!.. Не бойся, я никому не скажу.

— А я и не боюсь, тебе все равно никто не поверит, — сказала я.

— Мне не поверит?.. — окинула она меня презрительным взглядом с ног до головы, и я поняла, что Инжибийке, если того пожелает, любого заставит поверить во что угодно. — Ладно, пойдем за твоей вязанкой, — сказала сестренка.

— Нет, ни за что! А вдруг змея заползла в мой курай! — испуганно сказала я.

— А веревка? Так и оставить, что ли? Мама заругает! Пошли! Я пойду впереди!

Инжибийке решительно направилась к сереющей вдалеке вязанке. Не в силах сделать и шагу, я глядела вслед ее маленькой, хрупкой, как стебелек, фигурке, и сделалось мне совестно. «Она не боится, а я струсила. Трусливому жизнь особенно дорога, говорят люди. Это про меня сказано», — подумала я и бросилась догонять сестренку.

Кое-где на земле отпечатался извилистый гладкий след.

Мы обошли вязанку со всех сторон, внимательно оглядели ее, стараясь не наступать на отпечатавшиеся кое-где на земле следы. Инжибийке даже несколько раз ткнула курай сухим стеблем чертополоха, пнула ногой. Окажись там змея, то, конечно же, перепугавшись, давно бы дала деру.

— Если бы ты не убежала, она бы тебя укусила, — заключала Инжибийке, с видом бывалого следователя разглядывая место происшествия. — Наверное, злая была… Может, поругалась со своими.

Инжибийке помогла мне взвалить на спину вязанку, и мы пошли домой. Прежде чем поднять свой курай, она и в нем хорошенько пошуровала хворостиной, попинала ногой, при этом произносила какие-то заклинания, которых якобы боятся змеи, и быстро догнала меня.

В те дни в нашем ауле произошло памятное событие. Через Шобытлы построили новый мост. Все знали, что он давно уже строится, но от нас это было далековато, и мы с Инжибийке туда не ходили. А однажды вечером отец пришел с работы радостный и с порога сказал:

— Завтра я вас возьму на открытие моста!

На следующее утро, боясь проспать, мы с Инжибийке вскочили раньше матери. А когда и она встала, помогли ей подоить корову, вскипятить чай, накрыть на стол. После завтрака оделись во все новое, как в праздник, и уселись в бричку отца, а он пока впрягал лошадь.