Тяжела доля изгнанника. До сего момента он не догадывался, что это так больно – быть отторгнутым своими.

Степан остановился. Сад и общинные дома давно скрылись за курганами. Теперь кругом – простор степи, местами подпорченный шрамами от минувших боев. Он уже протопал километра полтора, настала пора утереть сопли и определиться с дальнейшими действиями.

На земле лежал обгоревший хвост перехватчика «Миг-21», Степан присел на горизонтальное оперение, попытался перевести дух. Плохо, что он оказался без еды и, что еще хуже, без воды. Но ружье и патроны при нем, еще есть складной нож и огниво, так что ужином он себя обеспечит. Что же касается воды, источников поблизости не было.

Пришла в голову простая и смелая мысль – вернуться в брошенную Каменку. Там можно было найти и колодец, и крышу над головой. Пилить туда – километров шесть по прямой: через степь, молодые лесопосадки и заросшие бурьяном колхозные поля. Если он поторопится, то заночевать сможет в старом родительском доме. Там же он проведет две недели карантина. Как говорится, дома и родные стены помогают – бог даст, минует его костянка.

Почему община до сих пор не вернулась в село?.. Староста Иван утверждал, что расположение Каменки невыгодно, что там они – как на ладони и что село слишком удалено от прочих общин. Дед Бурячок пророчил новые налеты пришлых, а Вовик рассказывал, что видел странные следы, которые появились там уже после того, как ушли жители, мол, кто-то рыскал по домам и огородам, и это был явно не человек. Степан и сам несколько раз по поручению взрослых совершал вылазки в Каменку: за утварью, за топливом для керогазов, ламп и примусов, за одеждой или за оставленными в подвалах домашними консервами. Следов пришлых он не обнаружил, хотя ему очень хотелось бы на них посмотреть. Может быть, Вовик соврал, а может – кто-то подчистил эти следы. Дед Бурячок говаривал, что есть такой вид пришлых – специально созданный для зачистки следов нечеловеческого присутствия.

Захрустел сухой ковыль, Степан мгновенно подобрался. Кто-то приближался со стороны общины. Напрасно все-таки он не оглядывался, теперь, считай, врасплох застали. И ловко же это было сделано, по сторонам-то Степка смотрел, но боковым зрением у себя за спиной никого не замечал. Таились, значит. Причем таились со знанием дела.

Ремень ружья соскользнул с плеча, Степан мягко спрыгнул на траву, одним плавным движением обошел хвост самолета, вскинул оружие и приставил стволы к голове преследователя.

– Дядя Саша! – изумился он, увидев перед собой пузатого пасечника. – Зачем вы идете за мной?

– Ты чего не здоровкаешься, Степа? – пробурчал Сан Саныч.

– Здоровался я уже. – Степан опустил винтовку, теперь оба ее ствола смотрели пасечнику ниже пояса. – Дважды здоровался… Так какими вы судьбами?

– Зачем ты ушел из общины? Куда тебя отправил староста? – спросил Сан Саныч, не обращая внимания на направленное на него оружие. Тут Степан заметил, что дыхание у пасечника нисколько не сбилось, хотя, чтоб догнать юного охотника, тому наверняка пришлось хорошенько выложиться. И это – в его возрасте да еще при излишнем весе.

Степан почувствовал себя так, словно за шиворот ему забралась гадюка. Он сглотнул и сделал шаг назад. От омерзения вкупе с ощущением предельной опасности свело скулы, а глотку стиснул спазм.

– Я слышал о красноармейце, – без обиняков сказал пасечник. – Тебя послали с каким-то заданием?

– Как вы догнали меня? – через силу проговорил Степан. – Вам же ноги и спину отбило под Киевом…

– Хотел дать тебе в дорогу медку. – На лице пасечника появилась широкая, как клинок охотничьего ножа, улыбка. Сан Саныч показал руки, они были пусты: ни банки, ни другой емкости для меда.

– …или вы не помните? – договорил Степан.

«Но он много не помнит о себе, о других и о жизни в целом. И по этой особенности узнать его не слишком трудно, потому что рано или поздно, но обязательно он проколется!» – говаривал дед Бурячок. Причем – совсем недавно.

Сан Саныч плюнул. Степан отшатнулся, слюна попала на толстый воротник макинтоша и совсем немного – на нижнюю челюсть. Пахнуло жженым, к коже будто раскаленный прут приложили. Степан бы вскрикнул, да времени на это не оказалось. Так же, собственно, не было времени удивляться или бестолково моргать. Пасечник схватился за ружье Степана, рванул в сторону; грянул выстрел, и дробь вспахала грунт. Второй рукой Сан Саныч потянулся к Степкиному горлу, но тот успел вцепиться в запястье и удержать пасечника.

Борьба длилась несколько секунд, Степан сразу понял, что проиграет. И откуда взялось столько силищи в рыхлых руках пасечника?..

Он отпустил двустволку; Сан Саныч, не глядя, отшвырнул оружие метров на десять в сторону. Он отпустил запястье Сан Саныча, и тот сейчас же потянулся раскрытой пятерней к его горлу. Но Степана уже не было на прежнем месте, он вертко ушел в сторону, схватил пасечника за плечо и швырнул его через бедро незамысловатым борцовским приемом, который был отшлифован до автоматизма на импровизированных тренировках с Вовиком Щербиной.

В падении Сан Саныч снова плюнул и попал едкой слюной на собственное пузо. Ткань задымилась, почернела, скукожилась, как жженая бумага. В тусклом свете угасающего дня блеснула серо-стальная чешуя, которой, оказывается, был покрыт объемистый живот пасечника.

Степан выхватил из-за пояса нож, открыл лезвие. Он старался не пускать в голову лишние мысли, тем более – панику, сконцентрировавшись только на своих действиях и на движениях противника. Малейшая ошибка означала смерть или тяжелое увечье, он не имел права позволять себе ошибаться.

Сан Саныч перекатился через голову, словно колобок, встал на ноги одним гротескным, нечеловеческим движением: так кипяток из кастрюли выплескивается или тесто поднимается в горшке, а не люди двигаются. Степан встретил его ударом в область печени. Острие ножа с хрустом пробило чешую и плотный, как толстая резина, слой мышц, нащупало под этим живым доспехом нечто мягкое.

Пасечник рванул к Степану, не обращая на рану ни малейшего внимания. Глаза Сан Саныча были отрешенными, стеклянными. Он даже, кажется, не моргал.

Степан ударил его лбом в переносицу, затем коленом в пах. Но это было все равно, что бревно пинать. Тяжелые руки пасечника сомкнулись у него за спиной, жарко повеяло густым медовым духом… а затем Степан услышал, как трещат его собственные кости. Он заорал – сипло, во всю глотку, выпуская наружу накопившийся гнев, обиду, тоску, страх, словно пар из перегретого котла. Вороны, которые наблюдали за схваткой, сидя на хвосте «Миг-21», взмыли в воздух. Степан схватил пасечника за пояс, заерзал сапогами, зарываясь каблуками в землю для лучшей опоры. Он с глухим отчаянием пытался опрокинуть одержимого пришлого, прежде чем тот сломает ему хребет. В глотке Сан Саныча заклокотало, пасечник запрокинул голову, Степан понял, что тот сейчас снова харкнет. В этот миг Степка, собрав остатки сил, пихнул противника в бок, подставив ему под каблук мысок своего сапога.

Они рухнули вдвоем. Голова Сан Саныча дернулась: заросли ковыля скрывали мелкий валун, на который пасечник приземлился затылком. Смертоносная хватка ослабла. Степан ушел перекатом в сторону, бросил взгляд на врага: пришлый лежал, пялясь в низкое небо остановившимся взглядом. На его толстых губах пузырилась, дымясь, едкая слюна. С краев раны на животе медленно сползали рубиновые капли. В следующий миг Степан понял, что это не кровь вовсе, а что-то вроде крупной смородины… а точнее – вроде икры.

Его передернуло. На четвереньках, словно зверь, он кинулся к ружью. Когда до двустволки оставались считаные метры, Степка ощутил, как дрожит земля. Это пасечник пришел в себя и так же – на четвереньках – бросился вдогонку. Степан потянулся к ружью и в тот же миг ощутил, как твердокаменные пальцы Сан Саныча сомкнулись на его сапоге. Рывок! – и он выдернул ногу из сапога, схватил двустволку, перекатился на спину…

Пасечник приблизился почти вплотную, он протянул руку, собираясь поймать ружье за стволы. Степан выстрелил. Дробь разворотила Сан Санычу кисть, прошила вдоль и поперек бледное, похожее на театральную маску лицо. Степка отпрянул на локтях, судорожно переломил ружье, вытряхнул гильзы, нащупал в подсумке пару патронов.