Грицай сверху, искоса посмотрел на Карпова. Увидев улыбку на его лице, подал ему руку, помог встать. Тот отряхнул брюки, поднял свой портфель и пошёл к входу. В дверях задержался, махнув на прощание рукой, и, выйдя из казармы, скрылся в ближайших кустах сирени.

2

Все курсанты ничего не имели против наведения порядка в лагере. Пусть вместо унылой прошлогодней листвы будет свежая трава, пусть в умывальниках блестят краники, в казарме всё в строгом порядке и ни одной пылинки, а возле столовой пахнет жареной картошкой. Более того, каждый из них был абсолютно уверен, что именно такие условия и должны быть созданы для него. Вот только делать это должен кто-то другой. Дома, например, это всё делала мама. Многие из них рассуждали так: я приехал сюда, что бы стать лётчиком, а не красить бордюры. Пусть Грицай их красит. Этот тупой, в курсантском понимании, солдафон, ничего в жизни кроме устава не читавший, с утра до вечера озабочен одним: как отравить им жизнь. Вот пусть и займётся полезным делом. Раскомандовался тут. Ничего, недолго осталось, вот приедут лётчики...

Они ждали лётчиков как манны небесной. Почему-то среди курсантов младших курсов всегда бытовало устойчивое мнение, что лётчики ненавидят офицеров курсантских батальонов и, при первом удобном случае, ставят их на место, принародно унижая, а затем с позором прогоняют и принимаются командовать сами. И у курсантов начинается райская жизнь... Убеждение это базировалось на сильно приукрашенных рассказах старшекурсников, а так же на огромном желании выдать желаемое за действительное.

В те времена, после поступления в училище, на первом курсе курсанты проходили общевойсковую подготовку и имели статус военнослужащего срочной службы. Жили в казарме по общевойсковым законам, и с нетерпением ждали отъезда в лагеря для лётной практики, с началом которой многое менялось.

Первое и самое приятное изменение, это расставание с командирами рот и взводов. Капитан Грицай действительно пробудет в лагере всего несколько дней и уедет. Но не потому, что его кто-то прогонит. Для лётного состава он что есть, что его нет. Просто командир роты на это время не нужен. Рота реорганизуется и курсанты распределяются по эскадрильям, звеньям и экипажам. Жизнедеятельность организуется по другому распорядку, который в корне отличается от общевойскового. И это не чья-то прихоть, это необходимость. На лагерном аэродроме, как и любом другом, редко можно увидеть повседневную форму и погоны, все в комбинезонах; строем не ходят, построения используются только для проверки личного состава или для доведения общих указаний. Общевойсковые команды не приемлемы. Эти и многие другие изменения ставшего уже привычным уклада жизни и создаёт у курсантов ложное ощущение той самой "райской жизни".

Но это всё впереди. А сейчас - белить деревья, заканчивать уборку. Что там не говори, а Грицай, добился своего. Лагерь преображался на глазах. Нельзя сказать, что курсанты работали с огоньком. Работа кипела только там, где поблизости был кто-то из офицеров. Как только офицер удалялся, эффективность работ резко падала, но кипучая деятельность начиналась там, где этот самый офицер появлялся.

А было офицеров всего трое: командир роты капитан Грицай, начальник штаба майор Карпов и начальник комендатуры майор Сердюк, имевший кличку "кардинал". Когда-то кто-то в разговоре разделил его фамилию на два слова - Сэр Дюк. После этого, проводя аналогию с Дюком Ришелье, ему и дали эту кличку. Но чаще его называли просто Демидыч. Он был хозяйственный, деревенских корней мужик, умевший всего понемногу и просто незаменим, когда нужно что-нибудь достать, приспособить, слепить.

Этим троим командирам пришлось побегать, но оно того стоило, результат был на лицо. Лагерь выглядел подобающим образом.

После ужина работали до темноты. Утром следующего дня, отменили физзарядку, вместо которой устраняли мелкие недоделки. На построении после завтрака было объявлено, что сегодня прибудет одна эскадрилья самолётов и лётного состава. В связи с этим, до обеда всем необходимо привести в порядок свой внешний вид и по первой команде быть готовым к общелагерному построению.

Капитан Грицай, взяв с собой старшего сержанта Бородина и несколько курсантов, пошёл обходить территорию с целью выявления и устранения мелких недостатков. Одному курсанту приказали убрать вёдра с извёсткой с центральной аллеи, другому - стереть неприличную надпись с киоска военторга. С двумя оставшимися в его распоряжении курсантами, Грицай двинулся дальше.

Вдруг в лагере всё насторожилось... Что это за звук?

Возникший вдалеке лёгкий шорох лавинообразно усиливался, превращаясь в грохот реактивного двигателя, и над центральной аллеей на очень малой высоте пронёсся серебристый самолёт. Со всех деревьев в разные стороны рванули ошалевшие птицы. Люди на земле закрутили головами, но сквозь листву ничего не было видно. Звук из грохота превратился в характерный, ни с чем несравнимый, отдалённо напоминающий комариный зуд, свист турбины самолёта Л-29. Блеснуло на солнце остекление фонаря кабины, пилот выполнил левую бочку и машина в развороте скрылась из вида за кронами деревьев. Когда первый шок прошёл, все услышали, что звуки турбин раздаются отовсюду, и с неба и с земли, их много. Над лагерем больше никто не пролетал, самолёты, прибывая четвёрками и парами, заходили на посадку по установленной схеме и из лагеря их не было видно. Те, что уже приземлились, заруливали на стоянки, завывая турбинами совсем рядом, за клёнами, там, где на рассвете остановилась колонна крытых грузовиков передовой команды инженерно-технического состава.

Во всём этом не было ничего особенного, но создавало какое-то торжественное настроение, подъём.

Дождались! Молодым парням очень хотелось посмотреть на самолёты, на этих людей, что ими управляют. На этих богов, которые наконец-то спустились с Олимпа... Но на аэродром нельзя. Пока нельзя.

Курсант, который сейчас приводил в порядок военторговский ларёк, как и все остальные курсанты, знал только воинское звание и фамилию своего инструктора, и был абсолютно уверен, что его будет учить самый лучший инструктор на свете. Он никогда в жизни не видел живого лётчика и очень хотел посмотреть на своё недалёкое будущее. Ему самому едва исполнилось семнадцать лет, он был преисполнен оптимизма и детской наивности. Для него всё человечество делилось на две категории: просто люди и лётчики. Ларёк находился в конце центральной аллеи, у самого выхода из лагеря на аэродром, напротив столовой. С этого места просматривалась большая часть территории лагеря и было хорошо видно, что в лагере становится многолюднее. Мимо курсанта проходили или пробегали люди, которых он ранее здесь не встречал. К нему подходил офицер в комбинезоне с кобурой на ремне. На рукаве красная повязка с надписью "Дежурный по лагерю". Постоял молча, посмотрел и ушёл. Странно, но возможно в авиации так принято... Он видел даже двух девушек в непонятной форме одежды: лётный комбинезон и кроссовки. Они, стрельнув глазками в его сторону, свернули в боковую аллею к женскому общежитию.

А вот на аллею по пути с аэродрома в лагерь вышли двое. Курсант приметил их сразу. Уверенная, неспешная походка, в руках шлемы, в шлем засунуты кислородные маски и наколенные планшеты. Без сомненья - это экипаж одного из первых приземлившихся самолётов, скорее всего того, который прошёл над лагерем и сделал бочку.

Утреннее солнце, светило в глаза, мешая рассмотреть подходивших. Было похоже, что над головами у них нимб и они не идут, а бесшумно летят. Курсант замер, не дыша. В это трудно поверить, но они направляются к нему. Вот они совсем рядом. Кажется, они что-то говорят... Тут до курсанта дошло, что он стоит, глупо открыв рот. Звон в ушах постепенно стих и он, очнувшись, вернулся в реальность. На него насмешливо и очень внимательно смотрели два сравнительно молодых человека в помятых комбинезонах и запылённых ботинках. У одного из них в руке была незажжённая сигарета: