— Генрих Маркович, если не ошибаюсь? — губы однорукого явственно шевелились, хотя мимика откровенно не совпадала с речью.

— Кто вы? — шкафоподобный, оказавшийся Генрихом Марковичем, чуть приподнял лучемет.

— Мы ваше будущее, Генрих Маркович. Не самое счастливое, к сожалению. Более того, скажу прямо: из-за таких, как вы, все и случилось. Точнее сказать, случится — и даже раньше, чем вы думаете.

— Что вы имеете в виду?.. Война?

— Хуже. А что именно, я скажу вам лично. Без детей. Пожалуйста, возьмите трубку.

Заторможенным движением управленец взял трубку — стиснул, точно держал за горло змею. Я даже всерьез перепугался, что хрупкий эбонит треснет в его пальцах. Голографическая картинка с мужчинами и джойстиком поблекла, барельеф превратился в обычную плоскую стену. В трубке же снова шуршало, — далекий, ставший нам всем родным голос на этот раз обращался к работнику Управления. И Генрих Маркович слушал. Внимательно, не перебивая.

Военные покидали Ковчег. Не планово и совсем даже не красиво. Чем-то это напоминало недавнее бегство зубарей. Только мохнатых гигантов подстегивали передвижные генераторы ультразвука, — что же подстегнуло вояк, угадать было трудно.

Да, он, конечно, все выслушал — попробовал бы не выслушать! И все видели, как кровь отлила от лица Генриха Марковича. Никогда не думал, что так неприятно созерцать стремительно бледнеющего человека, а управленец и впрямь побледнел, как мел. Видно, сказали ему что-то проникновенное — от души. Даже повесить трубку он уже не сумел — попросту выронил ее из ослабевших пальцев. Слепо сунувшись в дверной проем, чуть не наступил мне на ногу.

— Срочный сбор! — отрывисто приказал он человеку с нашивками на рукаве.

— Общее построение?

— Никаких построений! Мы уходим. Немедленно.

— Но согласно первоначальному плану…

Шкафоподобный Генрих рванулся к подчиненному, тряхнул его за грудки.

— Вы слышали, что я сказал? Мы уходим. Как можно скорее!

— А что делать с этими?

— Плевать. Пусть остаются…

Все-таки дисциплинированности этих людей можно было позавидовать. Главное было подать команду, а уж исполняли ее с надлежащим прилежанием. Впрочем, возможно, страх начальника передался и рядовому составу. Коридоры Ковчега наполнил грохот кованых каблуков, — здание покидали чуть ли не бегом. Скатывались по лестницам, выскакивали во двор, а там, не обращая внимания на дождь, стремительно грузились в гудящие транспортеры. Прилипнув к окнам, мы наблюдали, как сворачивает манатки вся эта вооруженная до зубов братия. Ветвистые молнии продолжали дробить небо, силясь расплавить и расколоть, однако небосвод держался и поливал-поливал из миллионов брандспойтов бедную землю. Покачиваясь, транспортеры мокрыми черепахами уползали с территории Ковчега. Что-то орал им вслед, высунувшись в форточку Дуст, Кайман бегал тут же, размахивая обломком стула. Возглавляя ватагу малышни, радостно блажил Мятыш.

Оказывается, без нас им действительно перепало по полной. То есть сначала тревогу забили гости. Вместе с преподами взялись разыскивать троих исчезнувших, а вскоре выяснилось, что и нас в ДВЗ тоже нетути. Тут-то и поняли, наконец, каким образом мы смылись. Управленец связался со своими, и вскоре на территорию ДВЗ ворвалось несколько боевых транспортеров, из которых горохом посыпали солдатики.

— Без вас мы их, конечно, проморгали. Надо было сразу все двери забаррикадировать, но кто же знал-то? — рассказывающий Хома захлебывался от волнения. — А как сообразили, так и взялись сооружать баррикаду. Все крыло отгородили, чуть ли не все стеллажи перевернули, в комнатах на щеколды закрылись. Только фиг там… Конечно, их же вон какая орава приперлась. И баррикады наши разбросали, и в спальнях шмон устроили. Пацанов на допрос начали дергать. Причем, заметьте, — с малышни начали! До нас-то очередь так и не дошла…

— Не, мне эта заруба понравилась. Двоих успел подковать! — похвастался Кайман. — Видели придурка с забинтованным котелком? Моя работа! Вот этим самым стульчиком и приложился.

— Ага, только тебя потом тоже от стенки отскребали, не забыл еще? — Дуст фыркнул.

— От стенки? Меня? — Кайман рывком героического матроса задрал на теле фуфайку, показывая багровое пятно на груди. — Сам смотри! Всего разочек и приложили каблуком.

— Хороший разочек получился. Как ты по коридору-то летел! Похлеще Кустаная.

— Подумаешь… Полежал часок без памяти, и что? Зато отдохнул…

Оглядевшись, я увидел, что трубка телефона все еще покачивается под аппаратом. Приблизившись, я хотел было ее повесить, но, расслышав знакомое потрескивание, прижал дырчатую мембрану к уху.

— Вы меня слышите?

— Слышу, малыш. Они уехали?

— Как раз уезжают. Что вы такое им сообщили?

— Только то, что следовало.

— Вы… Вы сказали, это не для детей.

— Правильно, малыш. Ложь не предназначена для детских ушей. Во всяком случае, не такая. А я, каюсь, указал ему срок и место. Мы ведь из будущего, знаем про вас многое. Про вас и про него.

— И он… Он вам поверил?

— Я был убедителен. Очень и очень.

— А на самом деле?

— На самом деле, время еще есть, малыш. И у вас есть, и у нас, надеюсь.

— Вы про грозу?

— Да нет, как раз грозы долго не длятся. Ну а энергию для сеанса связи, как ты, наверное, понял, мы черпаем исключительно из непогоды. Иным источником в вашем времени мы просто не располагаем. В этот раз пришлось еще и картинкой помаячить. Поверь, это стоило нам огромных энергозатрат.

— Значит, вы действительно из далекого будущего?

— К сожалению, не столь уж далекого.

— К сожалению?

— Именно, Жень. И потому, чтобы попытаться спасти тех, кого еще можно спасти, предлагаю действовать.

— Что я должен сделать?

— Тебе и впрямь предстоит очень важное дело, но… Лучше, если я все объясню Косте.

— Вы про Скелетона?

Голос в трубке скрипуче рассмеялся.

— Все время забываю, как вы там друг друга зовете… Да, Жень, я про Костю Скелетона. Думаю, таким образом мы сбережем время. Он уже в курсе главной задачи, и много времени наш разговор не займет.

— Но вы сказали…

— Да, Жень, главную роль в готовящемся спектакле придется сыграть тебе. Речь идет о полете. Но подробности тебе разъяснит Костя…

Я оглянулся, отыскивая глазами Скелетона, но он уже стоял рядом. Я молча протянул ему трубку. Чуть помедлив, отошел к окну и уселся на подоконник. Смотреть там было не на что, транспортеров уже и след простыл. А ворота остались распахнутыми. Гадать — что там с нынешним периметром — не хотелось. Может, оттого и не хотелось, что было страшновато. Внешне я виду не показывал, но внутренне исходил заячьей дрожью. Холодно было. От всего пережитого, от ворот незапертых, от припавшего к телефону сурового Скелетона.

Кое-кто считает, что желание продлить детство проистекает от трусости. Может быть. Даже, наверное. Только вот трусость эта частенько проистекает от понимания того, что взрослым жить не только страшно, но и стрёмно, одиноко и быстротечно. Так что отвага тут на третьем и шестом месте. Конечно, мы нырнем в этот мир, куда ж мы денемся. Зажмем нос, уши, закроем глаза — и ухнем с головой все равно как в сапропелевое озеро, как в трясину без дна. Само собой, не утонем, но уж наверняка завязнем крепко. С годами, может, даже привыкнем, да вот только воспоминанием светлым останется все же тот период, в коем мы пребываем теперь.

Оттого, верно, и смешно слышать, когда говорят: «Вы наша надежда, вы наша смена». Поскольку в голове сразу возникает путаница. Потому что если «смена», выходит, никаких надежд и никакого просвета. Как иначе, если впереди та же помойка и та же грызня? Ну а коли желаете надеяться, то не надо нас прессовать и гнуть под себя. А то ведь по трафарету обтесывают, по готовенькому универсальному лекалу! А после удивляются, в кого, мол, такие кривые растем. Вопрос, что называется, риторический. Поскольку мы и впрямь кривые. И кстати, понимаем это прекрасно. Пока не становимся взрослыми. И в этом наш главный тупик, мимо которого не проехать и не прошмыгнуть. Все тропки давно перекрыты и пережаты. Все равно как вентили у кранов…