Квартира у Ю. роскошная. В буржуазном таком районе, куда приятно забрести в жару, например. Подъезд гулкий, прохладный, в жилище – музейные светотени, иллюзия другого жизненного пространства, где все было и будет иначе. Ю. ведет меня на кухню размером с маленькую квартиру. Долго варит якобы фирменный кофе. Ручной вязки. Мы сидим за столом, сбитым из антикварных досок. Доски обработал знакомый плотник, традиционно выписанный из Николаева. Плотник жил у Ю. на даче (у него и дача тоже) и обрабатывал доски просто за трехразовое питание. В холодильнике у Ю. простые продукты. Лежат огромными ледяными сколами. Сыр, масло, ветчина. Крошить их не хочется. Себе Ю. наливает кофе и немного водки. Начинает рассказывать про свою жизнь без всякой задней мысли. Но в конце все-таки получается, какой он благородный и бескорыстный, а остальные так себе.

Такой вывод Ю. обычно обставляет парой рюмок спереди и сзади. И дальше выходит, что ему вообще-то ничего не надо, а то, что у него есть, – результат «аз воздам» и прочих чудес, которые так и должны роиться вокруг таких исключительных типов. Учись, детка.

У Ю. нет кумиров, но акварели у него выходят, как у Гримшоу – туман и сырость. Однажды он написал мой портрет. На коне. То есть у обнаженной модели были мои кудряшки, рот, форма рук и грудей. На кого был похож конь – не знаю. Портрет взяли на биеннале. За это я тоже должна была отдать жизнь за царя, но вместо этого я орала как резаная, что меня компрометируют. Короче говоря, Ю. как никто прошел незамеченным сквозь десять лет моей жизни. Повлияв исключительно на мою репутацию. Я беру у Ю. книжку Марека Халаско, оставляю его, как всегда, расстроенного среди кошек и еды. Сама выхожу в теплые сумерки, замечаю справа возле кафе чью-то свадьбу. Вспоминаю, что нужно позвонить Ире, которая выдает дочку замуж без единого комментария. Без единого. Это-то нас всех и интригует. Но не делаю этого, а просто смотрю, как невеста все время поправляет корсет, вдвигаясь в него набухшим ве́рхом. Пока жених с друзьями курит, серьезно – как в последний раз.

Я люблю, когда приходит Вера – она всегда меня поддерживает. Что бы я ни предпринимала, она всегда расценит это как самое необходимое и исключительно полезное в личностном отношении действие. После Вериных визитов кажется, что ты знаешь, для чего живешь. Просто пока не пользуешься этим знанием. Но даже от этой мысли становится намного легче, как будто тебе дали десятилетнюю американскую визу, когда ты вовсе не собиралась никуда ехать. А все равно греет.

Ну вот, пришла Вера, и я сказала, что муж мой подает на развод. Сначала она испугалась. Как и я. Кстати, у Веры точно такие же реакции на события, как и у меня. Полное совпадение. Ни разу такого не было, чтобы я ей с ужасом что-то рассказала, а она бы мне в ответ – ну и чего ради ты тут надрываешься? Только мои впечатления в конце концов скатываются в депрессию. А у Веры они перестраиваются в трезвый анализ и благоприятные перспективы. Так вот, Вера сначала молчала секунд тридцать потрясенная, а потом сказала, что развод – это прекрасно. Это свобода. Это отсутствие наконец всякой двусмысленности и вранья. Я подумала, что действительно – я без конца вру всем мужчинам без исключения, и мне дается редкий шанс побыть неделю-другую честной и посмотреть, что получится. Кстати, Вера всегда советует – сделай и посмотри, что получится. Даже самые абсурдные варианты рассматривает при этом. Например, сказать мужу, что ты его все равно любишь, хоть и живешь с другим мужчиной. Действительно интересно, как все повернется, особенно другой мужчина.

Потом я попросила ее подождать, пока я помою голову. Мне необходимо вечером вымыть голову, потому что на следующий день я в восемь утра выезжаю на курсы немецкого языка. Я стараюсь как можно приличнее выглядеть на этих курсах, потому что я учусь в компании тридцатилетних девиц и симпатичного Леши. Всем им я подарила книжку моих стихов и нашей преподавательнице тоже. Сегодня как раз преподавательница сказала мне: «Анна, я, кстати, прочитала вашу книжку. Мне так понравилось…» – ну, и там всякие куцые комплименты не приспособленного к поэзии человека. Вот так вот она сидит за своим столом – а вот так вот стою я и Леша, который, что удивительно, носит за мною портфель, не замечая более свежего поколения. И тут она, преподавательница, говорит:

– Анна, у вас такая фотография на обложке, вы там такая молоденькая! (А фотографии три года от силы.) Я в шоке лопочу что-то типа:

– Да, мол, у меня там волосы длинные.

– Нет, – не унимается она, – вы там прямо девочка! (…)

Так. Ничего себе, да? И это несмотря на вымытую с вечера голову. Кто-то подсчитал, что только десять процентов наших усилий способствуют достижению цели. Видимо, мытье вошло в первые девяносто.

Так вот, пока я бессмысленно, как потом выяснилось, мыла голову, Вера ела то, что я приготовила: грибной суп с перловкой и капустный пирог. Вера восхищается мною как хозяйкой. Но даже сытая, Вера находит меня крайне изможденной – похудела, что ли, или весть о разводе так подействовала? Я стою с полотенцем на голове и начинаю серьезно подозревать неладное. Я читала, что стволовые клетки, бывает, раз – и закончились, а новых больше уже по твоему адресу не завозят. Все. Приехали. Ты старишься не по дням, а по часам. А твой мужчина все еще с тобой просто потому, что у него такой график – вы никак не встретитесь при дневном свете.

Да. Вере я не знаю, что ответить. Тем более что я не курю. (Я заметила, что в фильмах героини часто закуривают вместо ответа.) Я говорю: тогда – на вот, почитай, что я написала про нашу игру. И даю ей листочек с описанием одной литературной игры, в которую мы играем с друзьями-поэтами. Мне хорошо удаются описания всяких игр, особенно если я в них не участвую. Вера читает. Сама я в это время отправляюсь к зеркалу, которое, как я и думала, только подтверждает законы долбаной гравитации. Вера на кухне между тем умирает от моего остроумия, и тут происходит, собственно, то, чего я жду от наших с Верой встреч. Вера начинает меня дергать и заводить – почему я такая талантливая и не блогер, раз уж на настоящего писателя не тяну по нетрудоспособности. Она еще говорит, что читательское сознание истомилось по такого рода интеллекту. Устойчивому, но необидному для других. Я веду себя так, как будто она права. Хотя к этому моменту настроение мое падает окончательно. Сама я уже переоделась в легкие дизайнерские одежды. Мой вид должен был бы говорить: разве недостаточно, что я так богемно хороша? На фиг мне еще что-то писать и волноваться? Но на Веру это не действует. Значит, уже что-то внутри меня системно надломилось и не стоит себя обманывать. Потом мы с удовольствием обсуждаем, кто на самом деле кадит в Сети – всякие идиотки, которым абсолютно нечего сказать, и вот они оповещают мир о днях рождения своих детей, первом снеге и выставке картонных вибраторов по выходным. Они выкладывают все без остатка, что попадает в их мозг. Как правило, из других таких же мозгов. И от этого их собственные головы все время пусты и гулки. Они круглосуточно открыты для столь же содержательных новостей. Прямо светятся своей пустотой, как бензозаправки на трассе, чтобы какая-нибудь суперинформация не пронеслась мимо. Мы с Верой тоже боимся выглядеть такими дурами, хотя она и называет другую причину своего отсутствия в Сети.

Вера уходит, когда мы вдоволь наговоримся и убедимся в абсолютной уникальности каждой из нас.

На следующее утро я еду на свой немецкий. Долго разбираюсь там с превосходной степенью прилагательных и получаю практические сведения о том, как сказать – почему я не люблю шницель. Он слишком жесткий. И почему я не люблю кекс. Он слишком сладкий.

Потом происходит этот ужасный диалог с преподавательницей про фотографию, а потом кто-то затевает разговор о том, что лучше ничего не менять в жизни – вышел замуж и живи себе, потерпев чуть-чуть. А преподавательница сказала: