– Ну, Митька, – погрозил Сергей кулаком видеокамере, прекрасно понимая, что выбором мебели дирижировал, конечно, Барсов.

У Кирюшиных собрались обитатели всех квартир, кроме несчастной Зои Сергеевны, которая так и не вернулась. Рядом с Кирюшиными сидел Владимир Иванович Денисов (он же дед), который любовно смотрел на внука.

«Все-таки кровь – не вода», – подумал Сергей, убеждая себя в том, что дед уже чувствует в нем будущего родного человека.

– С воз-вра-щень-ем! – дружно прокричали все и захлопали в ладоши.

Сергей торжественно поставил на стол бутылку кубинского кофейного ликера, которая вызвала живейший интерес.

– Вот молодец, – восхищенно приговаривал Клементий Николаевич, вертя бутылку в руках, – не успел выйти на свободу – и уже такую штуку раздобыл. Написано: «Куба», – удивился он, вглядываясь в этикетку.

– Да ну, – не поверил Григорий Иванович. – Куба! Ну-ка, ну-ка, как ее откупоривать? Риточка, где у нас штопор?

– Не надо штопор, – авторитетно объяснил Николай Васильевич, – видите, тут отвинчивается?

Сергей оглядел стол. Нехитрые домашние закуски, которые в складчину собрали все жильцы преподавательского дома, красиво уложенные в фарфоровые салатницы, украшали праздничный стол. Ярко-красные соленые помидорки и огурчики, домашнее сало с чесноком, вяленая рыбка – летний улов Клементия Николаевича, грибочки – это уж Серафима Петровна собственноручно собирала и солила. Ну, как всегда, икра и колбаска – этим никого не удивишь – и умопомрачительный запах пельменей, которые Маргарита Ивановна гордо внесла на огромном блюде.

– Сереженька, садись поближе к пельменям, – весело скомандовала она.

– Да у вас сегодня, можно сказать, второе рождение, – подхватил

дед. – Ну, – сказал он, когда все торжественно выпили по рюмке ликера, пожмурились от наслаждения и закусили горячими пельменями, – как там, в тюрьме?

– М-м-м, – Сергей качал головой, дожевывая пельмень. – Какая вкуснятина! Сто лет таких не ел. В тюрьме таких не дают, – объяснил он.

– Ну, расскажите, Сергей, – серьезно попросила Серафима Петровна. – Как там – очень страшно?

Сергей кивнул.

– Повезло вам, что вы так быстро оттуда выбрались, – мрачно сказал ее супруг.

– И что цел остался, – от души сказал Сергей. – Там прямо при мне одного застрелили…

– Господи, – побледнела Маргарита Николаевна. – А как же социалистическая законность? Я думаю, – решительно сказала она, – что от товарища Сталина скрывают положение дел. Сергей, вы должны написать ему письмо.

– Да-да, – поддержали ее все. – Прямо сегодня. Напишите, Сергей, ведь сколько людей страдает.

– Эх, товарищи дорогие, – сокрушенно сказал Сергей, – вы думаете, что Сталину никто об этом не писал?

– Ему наверняка не передают писем. Это все его окружение. Они обманывают его…

– Я не верю, – горячился Сергей, – что руководитель государства может не знать основных проблем…

– Но товарищ Сталин всегда выступал против… против врагов народа! – перебила его Серафима Петровна.

– Когда количество врагов народа скоро превысит количество самого этого народа, то что-то тут не то, – глубокомысленно заявил Сергей.

Все молчали. Говорить так о Сталине было не принято. Тем более при свидетелях. К тому же иллюзия, что от благородного отца народов скрывают правду, была сильна.

– Но как же так? – растерянно сказал Григорий Иванович. – Ведь шпионы…

Сергей пожал плечами.

– Ну вот я один из них.

– Да, но вас же просто оговорили, – вскричала Маргарита Николаевна.

Сергей одарил ее сияющей улыбкой:

– Вот именно.

– Но вы же не хотите сказать, что всех оговаривают, – горячилась Серафима Петровна.

Он пожал плечами.

– Я сидел в камере, битком набитой такими шпионами. Один из

них – четырнадцатилетний подросток.

– Может, они настоящие, – предположил Николай Васильевич.

– А много в Средневолжске закрытых предприятий, военных заводов, армейских частей? Что здесь делать шпиону, скажите на милость?

– В принципе, – вздохнул дед, – делать здесь им решительно нечего.

– Но, Владимир Иванович, – воскликнула Раиса Кузьминична. – Как вы можете? А агитировать против советской власти?

Тут уж Сергей возмутился не на шутку.

– А вы вспомните, как Иван Сергеевич Бородин агитировал против советской власти. Ведь тоже могли посадить, помните?

Историю с Иваном Сергеевичем все помнили, и она ложилась темным пятном на представления о социалистической справедливости даже самых ярых сторонников советской власти – преподавателей научного коммунизма и философии марксизма-ленинизма.

Иван Сергеевич Бородин ездил в командировку в Норвегию. Небывалый случай! Никому из Средневолжска и близлежащих городов еще не удавалось выехать за границу. Ну, только первый секретарь обкома партии как-то ездил в дружественную нам социалистическую Болгарию, а тут вдруг – командировка в капиталистическую страну, да еще не члена обкома или горкома. Нет, Бородин, конечно, был коммунистом – попробовал бы он остаться беспартийным профессором в педагогическом вузе! Кто бы ему позволил!

Но он не был даже членом парткома института. Поэтому то, что его выпустили, было настоящим чудом. Просто норвежцы обратились в Москву с настоятельной просьбой прислать к ним Бородина, без которого они никак не могли полноценно обследовать место зимовки каких-то там птиц, и выразили уверенность в том, что советское правительство понимает значимость международного сотрудничества в области орнитологии, поскольку птички границ не знают. Советское правительство решило показать себя европейской страной, которая не боится иногда выглянуть из-за своего железного занавеса, и Бородина решили отпустить, первоначально тщательно проверив. Сначала перешерстили всю его родословную. Убедились, что церковнослужителей в его роду не было, а был дедушка – профессор нижегородского университета. Дедушку ему решено было простить. Но с него потребовали кучу характеристик, которые рассматривались на заседаниях последовательно парткома института, горкома и обкома партии. Потом их рассматривала комиссия в Москве. После этого его инструктировали в трех разных инстанциях, как себя вести, что можно говорить, а что – нельзя. И на всякий случай, уже под конец, пожелали убедиться, что он умеет пользоваться ножом и вилкой.

Иван Сергеевич уехал туда, так до конца и не веря, что Норвегия существует. Но вернулся оттуда уже в некотором обалдении. Его на каждом углу расспрашивали о поездке, и он охотно делился впечатлениями.

– Какое там оборудование! – восклицал он. – А транспорт! До любого гнездовья можно в любой момент добраться. И не надо машину за месяц выбивать. Там и у каждого преподавателя есть машина. И они живут в своих домах.

– Ну и что? – удивилась молоденькая Екатерина Владимировна с кафедры английской филологии. – И мы в своем доме живем…

Иван Сергеевич с жалостью посмотрел на нее, мысленно сравнив европейский аккуратненький пятикомнатный коттедж с ее развалюхой, но ничего не сказал.

– И с кем ни поговорю – каждый по пять-шесть стран объездил, – вздыхал он. – Сравнивают, в путешествия собираются. А магазины… – Тут в его глазах появлялось удивленное выражение и он надолго замолкал. Зато его супруге было что рассказать про магазины:

– У него и было-то двадцать норвежских крон всего, – возбужденно рассказывала она. – А когда он открыл чемодан – Боже мой! Как факир – вытаскивает оттуда и вытаскивает! Мне – шерстяную кофту, дочке – шерстяную кофту, мне – трикотажный костюм, дочке – спортивный костюм и какие-то кеды необыкновенные, и всякие ручки сувенирные, и моей маме – туфли…

Преподаватели пединститута слушали, как зачарованные.

– Наше счастье, что мы не знаем, как убого мы живем, – вздохнул кто-то.

На второй день возле группы слушателей возник Булочкин, хмурый и зловещий.

– Иван Сергеевич, пройдите в партком, – сказал он и, не оборачиваясь, прошел мимо.