– Судя по весу, в мешке имеются и образцы к трактату по минералогии, – дружелюбно заметил я.
Сопроводив монахиню до обители и распрощавшись с ней, я направился к кафетерию мистера Сабурами, твёрдо намереваясь перекусить поплотнее, однако случиться этому было, увы, не суждено. Практически у самого входа я был перехвачен одной пожилой леди, представившейся как мисс Бурил, домовладелица и профессиональная сваха, которая потребовала немедленно прекратить безобразное поведение своего соседа, в окошко демонстрирующего всем желающим обнажённую женскую натуру. Попрание общественных приличий было налицо, и я вынужден был поспешить по указанному ею адресу.
Нарушитель проживал в мансарде доходного дома, и, прежде чем заходить к нему, я выяснил его личность у соседей. Оказался он студентом Художественной академии, звался Доналл О’Хара и ни в чём предосудительном ранее замечен не был. Наоборот, соседи характеризовали юношу исключительно с положительной стороны. Так, с их слов, молодой художник охотно оформлял соседям поздравительные открытки и никогда при том за этот свой труд не брал и полпенни (хотя от домашней выпечки, в качестве благодарности, отказаться сил в себе и не находил), расписывал яйца к Пасхе, тоже даром, а на Рождество нарисовал целую картину, каковой жильцы украсили фасад своего дома к празднику. Удивительно положительный студент выходил из описания соседей. Даже подозрительно это.
– А бывают ли у него девицы, мэм? – поинтересовался я у его соседки, дамы в летах, но ещё отнюдь не старушенции. Бывшей, как она сообщила, актрисы.
– Разумеется, – кивнула та с непередаваемым апломбом. – Но вовсе не для того, что себе навыдумывала эта мисс Бурил. Молодой человек их у себя рисует. Хотя, честно говоря, лучше бы старая склочница была права, если вам интересно моё мнение. Картины – это очень хорошо, но надо в доме и живую женщину иметь.
Такие эмансипические рассуждения со стороны пожилой леди, сказать по чести, несколько смутили меня, однако не до такой степени, чтобы не отметить произнесённой ею фамилии заявительницы. Поскольку сам я о том, кто именно вызвал констебля, не сообщал, то пришёл к выводу, что конфликт мисс Бурил с соседями куда как более давен и глубок, чем могло показаться на первый взгляд, и поставил себе в уме зарубку поспрошать об этом прочих констеблей нашего участка.
Все требования инструкции были мной выполнены, и ничто более не препятствовало мне осмотреть место возможного правонарушения. Попрощавшись с соседями студента и заверив их, что помощь мне не требуется, я немедленно поднялся по ветхой скрипучей лестнице к обиталищу молодого мистера О’Хара и постучал в его дверь, не забыв произнести предписанную уставом фразу «Откройте, полиция».
Жителем мансарды оказался болезненно худощавый парень, навряд ли старше шестнадцати лет. Лицо его было заспанным, рубаха и брюки, видневшиеся из-под халата, выглядели несвежими, а на заметной через дверной проём старенькой оттоманке наблюдался беспорядок. Из всего вышеперечисленного любой бы сделал вывод, что юноша перед моим приходом спал, а следовательно, никак девиц демонстрировать был не в состоянии, если только не страдает лунатизмом (о чём его соседи не упоминали, а ведь будь с ним такая беда – не преминули бы). Однако же служба полисмена предполагает тщательное и всестороннее исследование поступающих нам заявлений, отчего и отринуть слова мисс Бурпл, посчитать их блажью выжившей из ума старушенции я никак не мог.
– Мистер Доналл О’Хара? – поинтересовался я у юноши и, дождавшись его кивка, представился сам: – Констебль Вильк. На вас от соседей поступила жалоба, сэр, что вы демонстрируете в окно обнажённых девиц.
– Но здесь нет никаких девиц! – воскликнул художник, моментально просыпаясь. – Я совершенно один!
– Прошу меня извинить, мистер, но я обязан проверить это утверждение, – сурово ответил я. – Прошу вас впустить меня в помещение.
– Да ради всего святого, извольте! – Он всплеснул руками и посторонился, давая мне пройти. – Как можете видеть, комната тут одна и, кроме нас, здесь никого нет!
– Хм… – Я сдвинул свой шлем чуть на затылок и огляделся, уперев руки в бока.
Что ж, как и обиталища многих студентов, виденные мною за полтора года службы неоднократно (увы, не всех соседи характеризовали столь положительно, как этого), эта мансарда была скудно обставлена, содержа лишь самый минимум необходимого: оттоманку, стол с изрезанной столешницей, на котором лежали несколько холстов, потёртый платяной шкап, три видавших ещё прошлое царствование стула из разных гарнитуров да мольберт близ окна. В углу, за занавесью, угадывался умывальник и ведро для нечистот. Там же должна была быть и плита, если судить по проходящему по стене дымоходу.
– Попрошу вас открыть занавесь и шкап, мистер О’Хара. Я должен убедиться, что там никто не скрывается.
– Убеждён, что мне-то скрывать как раз и нечего, констебль! – вспыхнул художник, порывисто отдёрнул занавеску и не менее резким движением распахнул шкаф.
Разумеется, никого там не было и быть не могло, но порядок есть порядок.
– Хм…
Я подошёл к окну мансарды, однако и на стекле никаких признаков обнажённой девицы не обнаружил. А вот прямо напротив окна, на мольберте – обнаружил.
– Вот, – указал я юному дарованию на холст, где явно проглядывались, пока ещё только в наброске, очертания женской фигуры. – Вероятно, имелось в виду это.
– Возмутительно! – воскликнул художник. – Это будет картина с греческой богиней Афиной, и она будет в одежде!
– Но сейчас этой одежды на ней не наблюдается, – отметил я. – Посему я вынужден вынести вам предупреждение и попросить впредь закрывать эту мистрис Афину чем-то, когда не будете рисовать её портрет. И поступать вас так прошу впредь до тех пор, пока одежда не будет нарисована, поскольку отсутствие оной одежды может оскорблять чувства добрососедства. Вы согласны со мной, мистер О’Хара?
– Это ханжество, констебль, но я сделаю так, как вы сказали, – кивнул молодой человек, внимательно рассматривая меня. – Я, однако, тоже хочу попросить вас об услуге. Видите ли, на этом полотне также должен быть изображён и второй греческий бог, Арес, и, как мне кажется, вы бы гляделись в его роли весьма выигрышно для полотна. Не уделите ли вы мне несколько минут? Я только сделаю карандашный набросок.
– Хм… В роли иностранца, сэр? Не уверен, что мне это позволено правилами, при всём моём уважении к людям искусства. К тому же я вроде как при исполнении… – Просьба художника ввергла меня в некоторый ступор.
– Иностранного бога военного ведомства! Уверен, в этом нет никаких нарушений! – горячо принялся убеждать меня тот. – И это займёт не более пяти минут! Не погубите, где ещё я найду такой типаж?!
– Хм… Военного, значит? Ну, хорошо, – решился я. – Но прошу вас никому о том не распространяться.
Заняло это упражнение в рисовании, правда, чуть более, чем обещалось, однако результатом я мог быть вполне доволен: вышло на меня очень похоже и уж точно лучше, чем у нашего штатного мазилки. Из-под карандаша того рисунки арестованных такие выходят, что опознать по ним кого-то можно, лишь будучи очень пьяным.
По окончании же, распрощавшись с юношей, я спустился на улицу, где, у самого крыльца, меня уже поджидали и соседи художника, и мисс Бурпл с парой кумушек.
– И что же вы скажете, констебль? – трагическим голосом вопросила бывшая актриса. – Наш сосед и впрямь преступил закон?
– Не совсем, мэм, – честно ответил ей я. – На его полотне и впрямь отсутствует изображение одежды на леди. Но и то, что должно бы быть под ней, оно отсутствует тоже. Я попросил мистера О’Хара закрывать холст до тех пор, покуда одежда не будет нарисована.
Поскольку добрые соседи из двух доходных домов явно собирались сцепиться в споре, участвовать в котором я не имел никакого желания, мне не оставалось ничего иного, как побыстрее откланяться, сославшись на службу.
От обиталища мистера О’Хара я направился именно туда, куда и намеревался перед этим, – к мистеру Сабурами, ибо голод, как известно, не тётка, а такого крупного мужчину, как я, надобно кормить регулярно, чтобы не случился упадок сил, препятствующий исполнению служебных обязанностей. Но стоило мне ступить на крыльцо кафетерия, как с соседней улицы раздался громкий сигнал полицейского свистка, на который моя нагрудная бляха отозвалась мелодичным перезвоном.
