Но суббота приносила Чащину радость. Он просыпался, как и в будни – привык, – в начале восьмого, но не вскакивал с дивана, а спокойно лежал, окатываемый лёгкими, тёплыми волнами дрёмы… Особенно приятно было весной, когда шторы постепенно, по одному, прокалывали лучи встающего солнца, наполняя комнату светом. Но и сейчас, зимой, эти субботние утра тоже были хороши – полутьма, тишина за окном, тишина за стенами, и в такие минуты ни о чём не думается, ничего не вспоминается, не представляется. Странное, редкое состояние покоя.

Потом, медленно ожив, но ожив какой-то малой своей частью, Чащин подгребал кучку дистанционок и вяло, смакуя эту вялость, выбирал, что бы включить: телевизор, ди-ви-ди, магнитофон, радио, компьютер; он начинал вспоминать, какая кассета в магнитофоне, какой диск вставлен в ди-ви-ди, пытался определить, что сейчас может идти по телевизору. И наконец, чаще всего наобум, жал на кнопку Play, убивал благодатную, но уже утомившую тишину и под звуки музыки или голос ведущего поднимался.

В холодильнике обычно ждал «Туборг». Несколько холодных, запотевших бутылочек. И ещё не умывшись, не почистив зубы, Чащин сдёргивал жестяную крышку, улыбался бодрому пуку вырвавшегося из бутылки газа и делал первый, самый сладкий глоток пива – заменителя будничного кофе…

В субботу он принимал не торопливый душ, а ванну. С пеной и морской солью, с листанием какого-нибудь забавного журнальчика. Бывало, даже дремал… Лежал в ванне долго, подпуская горячую воду, гоняя, как ватерпольные мячи, куски пены. Так же, часами, он играл в ванне в детстве, а потом был период, когда несколько лет даже не видел её – общага в Питере и армия – или по месяцу не имел возможности мыться – во время своих панковских скитаний. И потому, наверное, он очень ценил возможность без спешки, с удовольствием полежать в воде…

Готовить не любил. Всю неделю ел бутерброды или курицу-гриль, варил пельмени, сосиски. Но в субботу хотелось сделать что-нибудь необычное, замысловатое… По утрам он экспериментировал с омлетом – готовил его то с поджаренной, мелко нарезанной свининой, то с креветками, то с обилием лука и гренками; с зелёным горошком, сладкий, почти сплошь из помидоров.

После завтрака смотрел на часы. Не машинально, не бегло, а пристально, стараясь поделить циферблат на дольки, каждая из которых символизировала одно из предстоящих дел. Весь день ещё был впереди – большой, хороший, долгожданный. Его личный день… И Чащин надевал джинсы, свободный, грубой вязки свитер, доставал из тайника наличные деньги и шёл на рынок.

Рынок располагался рядом, на Фруктовой улице. Огороженная павильонами и тонарами территория размером с футбольное поле. За шесть лет Чащин успел познакомиться со многими торговцами и не боялся, что ему подсунут тухлятину или кусок мякоти, усеянный раскрошенными костями. И почти автоматически он набивал пакеты обычным набором: немного свинины, немного баранины, розовая, аппетитная говядина, немного телячьей печени, филе индейки. В одном из тонаров торговали полуфабрикатами. Недорогими, но качественными. Чащин любил манты, говяжьи рубленые бифштексы, замороженные овощные смеси… Остальные продукты предпочитал покупать в супермаркете «Копеечка».

Возвращался домой медленно, с удовольствием приподнимая и опуская тяжёлые, туго набитые пакеты – ему редко приходилось прикладывать физическую силу, и иногда он начинал понимать тех, кто регулярно посещает тренажёрные залы. Платить деньги за то, чтобы тягать штанги и качать железные блины на тросиках, Чащин был не готов, но об утренних пробежках и зарядке подумывал.

Заносил покупки домой и тут же опять выходил на улицу. На этот раз шёл в винный магазин «Ароматный рай», выбирал пару бутылок чилийского или аргентинского красного сухого вина; в одном ларьке покупал несколько бутылок «Туборга», пакетики с сушёным анчоусом, а в другом – хлеб. Теперь он был готов к автономному существованию в квартире два дня и обеспечен питанием на будущую неделю.

Уже чувствуя лёгкий голод, Чащин резал часть свинины на большие куски, засыпал специями и принимался за уборку. Было приятно знать, что, наведя порядок, он быстро пожарит мясо и откроет вино… Быстро, но тщательно, не халтуря, стирал пыль с телевизора, мебели, подоконников, пылесосил, мыл пол в комнате. Затем перемещался в прихожую, оттуда – на кухню. Заканчивал туалетом и ванной. Часа в три дня готовил обед, приносил его на подносе в комнату, включал телевизор.

Правда, телевизор чаще всего разочаровывал. Не то чтобы на шестнадцати доступных Чащину каналах нечего было смотреть – просто он начинал искать лучшее, наконец находил какой-нибудь интересный фильм, а когда тот прерывался рекламой, щёлкал дистанционкой дальше, находил другой интересный фильм или передачу, потом пытался вернуться обратно, по пути обнаруживал ещё что-нибудь, что увлекало… Эта чехарда утомляла, и в итоге приходилось гасить экран, копаться в дисках или видеокассетах, путешествовать по радиостанциям…

Вечером, внешне через силу, Чащин садился за компьютер, загружал одну из тех игр, в какие обычно играл. И до поздней ночи, изредка отпивая из бутылки выдохшееся пиво, бросая в рот крошечного анчоуса, строил очередную цивилизацию, отбивался от врагов, захватывал соседние острова, укреплял их крепостями или забирался в тыл гитлеровских войск, взрывал мосты, освобождал военнопленных, громил подземные лаборатории… В конце концов, приятно обессилев, переползал на удобный, купленный им самим в «Икее» диван и засыпал.

А воскресенье было длинным, тягостным, пустым днём. Чащин слонялся по своей маленькой квартире – ни смотреть телевизор, ни играть на компьютере, ни читать не хотелось. То и дело попадалась на глаза стоящая в углу гитара, тянуло к окну – посмотреть, что там происходит снаружи, и, может быть, выйти; дисковый, восьмидесятых годов телефонный аппарат, казалось, перемещался вслед за Чащиным, всячески намекая, чтобы снял трубку, кому-нибудь позвонил. И спасением становились спортивные передачи. Теперь даже удивительно было, непонятно и дико, как ТВ существовало без отдельного спортивного канала.

В детстве, наверное, подражая отцу, Чащин увлекался футболом и хоккеем. Смотрел трансляции, играл с пацанами во дворе; ещё не в памяти, а в ощущениях осталось чувство трагедии, когда футбольный «Спартак» рухнул в первую лигу, когда наша сборная по хоккею проиграла чемпионат мира чехословакам. И потом, когда Чащин слышал фамилии Третьяк, Якушев, Михайлов, Черенков, Сулаквелидзе, Эспозито, Платини, приятно теплело в груди, и он на мгновение погружался детство… Но лет в четырнадцать узнал рок-музыку, поэзию, стал читать серьёзные, переворачивающие душу книги и к спорту потерял интерес. На предложения отца посмотреть какой-нибудь матч лишь хмыкал сочувствующе-презрительно и уходил к себе в комнату, слушал злые и честные песни или читал про Мартина Идена, Раскольникова, о семи повешенных…

Опять заинтересовался спортом недавно, когда стал жить так, как сейчас. На работе, во время перекуров, часто завязывались разговоры о футболе, об Олимпийских играх, в их журнале появлялись анонсы самых ярких спортивных событий недели.

Поначалу Чащин смотрел лишь футбол и хоккей, а потом открыл для себя лыжные гонки, биатлон, бег, прыжки с шестом, бокс, теннис. На последней зимней Олимпиаде не мог оторваться от соревнований по кёрлингу – катание камней по льду оказалось в сто раз интересней и сложней бильярда… Но спортивные передачи, хоть и помогая более или менее терпимо пережить воскресенье, не прибавляли сил – скорее иссушали, высасывали энергию. И, несмотря на все ухищрения, этот день оставался для Чащина тяжёлым, неприятным, лишним.

Лучше бы это произошло в воскресенье, а не вечером в субботу. В воскресенье он, наверное, был бы даже рад такому вообще-то малоприятному, но необычному происшествию.

Сидел за компьютером, сжимая в правой руке мышку, а левой осторожно подавливая на клавиши, стараясь провести своего героя мимо сторожевых вышек фашистов, чтобы взорвать склад с боеприпасами. И в этот момент в дверь позвонили.